Мир приключений 1964 - Кубанский Г.

— Унесите больного в палату купца…

Опомнитесь, доктор! В палату купца? Абдуладжи? Где же это видано, чтоб погонщика клали рядом с купцом?

— Милый доктор, не надо… Не носите меня туда. Не надо беспокоить купца Абдуладжи. Он именитый человек, его знает полмира. С меня достаточно сарая, я могу полежать и на улице.

Упрямые люди, его все-таки кладут в палату хозяина.

Он лежит и не смеет рукой шевельнуть, глаза поднять на купца. Помоги ему бог, это дерзость с его стороны. Он должен упасть пред купцом на колени и, ударяя себя в грудь, молить: “Добрый господин, не сердитесь на жалкого калеку. Я слезно молил их не класть меня сюда, не срамить бедняка. Мне стыдно здесь валяться в постели, когда вы здесь лежите, но куда деться калеке без ноги?”

Купец не говорит с ним, он бросает на погонщика короткие взгляды. От них становится холодно и больно.

У него спина отекла, ее совсем разломило. Надо чуть повернуться, хоть бы тронуться с места. Он знает, как это делать: сжать губы покрепче, чтобы ни один стон не вышел наружу, и с затаенным дыханием сдвинуться на бок. Вот так, и еще раз… Он, кажется, ни разу не простонал.

Ай, ай, ай, начинается! Купец зовет сестру, в его голосе гнев и обида. Он требует врача, и сейчас же. Боже мой, они медлят, они не знают, с кем дело имеют… Это Махмуд Абдуладжи, могущественный и славный купец. Теперь достанется и врачу и сестре. Ведь Тохта говорил им, что этого делать нельзя.

Доктор спокойно входит в палату, душа его не знает, какие ее ждут испытания.

— Что вы хотели, гражданин Абдуладжи?

— Уберите его отсюда, он не дает мне покоя. Наш закон не позволяет купцу жить с погонщиком рядом.

Чистая правда, таков уж закон. Тохта согласен, иначе не может быть.

— У нас другие порядки, — говорит ему врач. — Ваш погонщик останется здесь. В нашей стране…

Дальше следует то же, что говорил по дороге Джоомарт. Тут все понимается совсем по-другому. Врач улыбается и как ни в чем не бывало уходит. Любопытно спросить: все ли врачи ходят мелкими шажками, тихо, неслышно, как дети?

Купец промолчал, ничего не ответил. Какая покорность, Ого, славный купец, сильно вас скрутила болезнь, если вы не нашли, что ответить врачу!

Сестра осторожно сняла одеяло, поправила ногу погонщика и уколола его иголкой в плечо. Сон тут же нагрянул, и, должно быть, надолго. Разбудили его боли в толстом пальце правой ноги. Потом заныли и другие пальцы, пятка, ступня и зачесался мизинец. Он сунул руку к ноге и точно ожегся. Да будет воля пророка, у него болит та нога, которая осталась в тазу… Помоги ему бог, каждый палец дает себя знать, каждый ноготь и ничтожная болячка.

— Милая девушка, — зовет он сестру, — меня мучает нога.

— Успокойся, пройдет. Через неделю все кончится.

— Не эта нога, добрая девушка. У меня болит та, которая осталась в тазу. Что ей надо от меня?

Сестра утешает его: так бывает со всеми. А той ноги уже нет. И следа не осталось.

Проходит ночь, снова день. Сильные боли не дают ему спать. Что за пытка лежать на кровати, не смея стонать, и плакать в подушку.

Купец молчит, но все чаще подходит к нему. Остановится у его изголовья и подолгу стоит. Иногда среди ночи, когда сон оборвется, погонщик откроет глаза и видит перед собой Абдуладжи. Он стоит неподвижно и молчит. Стоит, как камень на кладбище.

Однажды к утру купец подсел к нему близко и сказал:

— Доктор обещал дней через десять тебя отпустить. Я приказал караван-башу приготовить верблюда, отвезти тебя домой.

Домой? Чтобы ходить по базарам с протянутой рукой! Где Джоомарт, он обещал ему так много хорошего.

— Помоги вам бог за заботы обо мне, — прошептал ему Тохта.

— Ты сам виноват, — уже мягче добавил купец. — Я говорил твоему отцу, что ты слишком молод для этой работы, а ты хвалил свои руки и ноги. Вот что значит не слушаться старших людей…

Где Джоомарт? Он был нежен к нему, роднее, чем мать. Одно слово его согрело бы бедного Тохту. Не знает ли сестра, где найти Джоомарта? Купец собирается выйти из палаты, они останутся одни, и он спросит ее.

— Добрая девушка, позволь мне спросить тебя: не знаешь ли ты Джоомарта? Я хотел бы еще раз взглянуть на него.

Она знает его, он был тут вчера, расспрашивал о здоровье погонщика и обещал сюда наезжать.

Абдуладжи вернулся в палату, с ним пришел врач.

— Я прощу милосердия, — униженно сгибается Абдуладжи. — Мой погонщик лежит ко мне пятками. Наш закон не прощает такую обиду.

— У него одна только пятка, — отвечает ему врач, — она вам не мешает.

Купец кротко молит:

— Прояви свою милость, прикажи уложить его иначе.

Таким жалким погонщик впервые видел купца. Где его гордость? Он такой же, как все, ничем не лучше и не хуже.

Доктор делает два—три шажка, и — кто мог подумать! — он желает узнать, что скажет больной. Тохте стыдно и больно, точно его раздевают при людях. И что он ответит врачу? Всякий знает, что погонщик не смеет сесть рядом с хозяином, обязан стоять и с трепетом смотреть на него. Как можно ложиться, да еще пятками к своему господину?

Доктор все еще размышляет.

— В нашей стране, — говорит он, — все люди равны. Будь хоть сам бог тут, я не делал бы разницы между ним и погонщиком.

Такой худой и невзрачный, а строг, как закон. Кровать все-таки переставили, и теперь они лежат друг против друга.

Упрямые люди: его кормили в одно время с купцом, тем же обедом, из одинаковой посуды. Когда Тохта из вежливости однажды стал ждать, когда Абдуладжи сделает первый глоток, девушка вдруг рассердилась. Здесь не караван, тут больница, и никакого отношения он к купцу не имеет. Купец это слышал и ничего не сказал, только янтарь быстрее запрыгал у него между пальцами.

И доктор и сестры не любили купца. Лечили хорошо, кормили неплохо, обходились лучше не надо, но за спиной потешались. Вспоминали, как купец хотел врача обмануть и тем объяснил свою болезнь, что ему приснилась распутная женщина. Возможно ли, чтоб из-за скверного сна на ноге человека открылась рана и в жилы пришлось лекарства вливать? Девушки шептались, что он просто развратник. Тохта слышал и не верил ушам.

Никто не уважал купца Абдуладжн. Из соседней палаты стал захаживать к ним больной старичок. Добряк не побрезговал погонщиком, приносил ему новости, рассказывал много о Джоомарте. Он помнил Кутона, знал его деда, Асана. Старик горевал над несчастьем Тохты, часто расспрашивал, как это случилось. Сколько Тохта ни убеждал его, он твердил, что виноват один Абдуладжи. Так он однажды и бросил купцу: “Ты живодер, эксплуататор, разбойник! Мы с такими, как ты, давно расквитались!” Надо было в ту минуту взглянуть на Абдуладжи. Он съежился, прижался к стене, и нижняя челюсть его от страха отвисла. Зато у старика лицо сияло от радости.