Мир приключений 1964 - Кубанский Г.

— Не надо обижаться, добрый джигит, я знаю только то, что слышал от других. Возможно, ты и прав, у вас не так уж плохо. Говорят, в колхозе не уважают ишанов, не чтут стариков. И еще говорят, что судьи у вас не знают пощады, убивают людей без счета и числа. Скажешь, неправда?

Джоомарт ему говорит вначале спокойно, даже чуть сухо, точно все уже известно и давно надоело рассказывать. Потом нахлынула страсть, нежное чувство, и речь стала бурной. Точно горная река, дотоле зажатая в крутых берегах, прорвала преграду и широким потоком идет на луга, на поля. Она изгоняет зверей из лесов, рыбаков из рыбачьих аулов — всех свидетелей ее долгой неволи.

В последнее время на долю Джоомарта выпало много печали: при нем оскверняли то, что ему дорого, клеветали на то, что свято. Язык тяжелел от обиды, голова уходила глубоко в плечи, точно пряталась от жестоких ударов. Кому расскажешь об этом? Близким, родным? Счастливая встреча, она облегчила его душу.

— Я сказал тебе, Тохта, неправду: я не только председатель колхоза, я первый на свете манап. Сокровища мои беспредельны, я не знаю им цены. Манапа Шабдана спросил однажды его сын: “Почему нам, отец, не увеличить поголовье наших овец?” — “Зачем? — удивился манап. — Вся Киргизия наша, все сокровища мои”. Так вот, милый Тохта, я богаче Шабдана. В моей Киргизии нет джатаков, всякий колхозник может сесть на коня и сказать, что он “мой”. Он не мерзнет теперь в своей юрте, забившись в ущелье, одинокий, как зверь. Дым не ест ему глаза, ветер не наносит снега через верхнее отверстие, дети не садятся на горячую золу. Буран не опрокинет его кибитки, она стоит крепко, врытая в землю, крытая железом, обмазанная глиной.

Он не носит штанов из овчины, не обертывает ног невыделанной кожей. Взгляни на меня — так одет наш народ. Мы не устраиваем “кенеш”, он нам не нужен. Нам не надо ни у кого просить барана, угощать им соседей, чтобы собрали нам на калым. Мы не знаем таких унижений. Киргизия поет веселые песни. Народ не рыдает, не плачет. Я богаче Шабдана, и намного. Моя Киргизия не то, что его. По ней ходят поезда, летают машины, из земли добывают уголь и свинец. Я стою иногда на широкой дороге, где идут караваны машин, стою и считаю свои большие богатства. Шабдану и не снилось такое. Вдруг промелькнет огромная махина, груженная доверху, и я не успею ее разглядеть. Не успел, что поделаешь, но досада меня донимает: хороший хозяин, нечего сказать, столько добра упустил.

Был ли ты, Тохта, хоть раз в своей жизни хозяином стольких богатств? Ты говоришь — кровь. Да, мы пролили крови, и много. Но что бы мы отдали за каждую лишнюю каплю, за каждую лишнюю скорбь! Перед нами ясная цель, она светит как тысяча солнц, но пути к ней трудны…

Тохта молчит. Что он ему скажет? Он обидел прекрасной души человека, доброго друга, спасителя своего.

— Ты представь себе старика, слепого и больного. Он все время молчит, ничто ему не нужно, ничто не занимает его. У него своя жизнь, свой собственный мир, его окружают умершие. Он мысленно видит себя в их кругу то ребенком, то юношей, всегда молодым и счастливым. Но вот явился исцелитель, он избавил больного от всех его недугов и вернул ему зрение. Как. ты думаешь, он взглянет на свою прежнюю жизнь? Будет крепко держаться за круг мертвецов? Нет, Тохта, у здоровых людей здоровые желания. Он вычеркнет из памяти мертвых и никогда не подумает о них. Я на тебя не сержусь. Вы там еще слепы, и ваши мысли витают вокруг мертвецов.

Снова молчание. Конь устал и тяжело дышит. Джоомарт сходит с него, дает повод погонщику и идет рядом с ним.

— Ты зовешь меня, Тохта, в свою счастливую страну… Послушай, что я тебе расскажу.

Жили два друга, дети двух добрых соседей. Друзья с колыбели, они в нежной любви провели детство. Случилось, что родители покинули страну и уехали каждый в разные стороны. Прошло много лет, и друзья снова встретились. Один стал купцом и вел караван свой, груженный богатством, через пустыню, а другой в той же пустыне жил на крошечном участке в оазисе. Они нежно обнялись. Бедняк принял друга, как лучшего гостя.

“Как ты бедно живешь, — опечалился купец, — и куда тебя судьба занесла. Воображаю, бедняга, как трудна твоя жизнь”.

“Ты прав, — ответил бедняк, — очень скверно. А как у тебя?”

Купец рассказал ему о себе. Ему повезло, он богат и известен.

“Я был счастлив на чужой стороне, пока не подумал о родине. Я вспомнил ее звездное небо и густые леса, и тоска одолела, потянуло домой. Я забросил дела, оставил друзей… Как ты думаешь, там примут меня?”

“С таким карагсаном, — ответил ему друг, — тебе всякая земля будет родиной”.

“А ты разве не тоскуешь по отчизне?”

“Я когда-то тосковал, — сознался бедняк, — и вернулся домой. Я был пастухом, слугой у богатых людей, обзавелся хозяйством, но налоги меня разорили. Никто не помог мне, никто не пожалел. Я оставил страну, где человек человеку волк. Здесь я возделал себе этот оазис и счастлив. Та родина, должно быть, не моя”.

Купец удивился:

“Чья же она?”

“Там, где с помощью силы правит обман, — воскликнул бедняк, — нет моей родины!”

Купец рассердился и гневный поднялся из-за стола:

“Как ты смеешь поносить чужую святыню! Еще одно слово, и я прикажу моим слугам избить тебя”.

“Видишь, мой друг, — сказал ему бедняк, — ты в моем доме, среди пустыни так поступаешь со мной. Что было бы со мной, будь ты в своем доме на родине? Если друг мой таков, что мне ждать от чужих…”

Вот и все, Тохта. Пустыня бедняка скорей мне отчизна, чем сытая страна купцов и погонщиков. Моя родина, Тохта, может стать и твоей, но твоя не годится для нас.

Он умолк и быстро пошел за конем.

Бывает, в горах после бурного ливня и грозы встанет ясное теплое утро. Небо синее, как воды Иссык-Куля, горы в дымке утра бесплотны и прозрачны. Полосы снега на вершинах кажутся гребнем застывших волн. Все овеяно тишью не совсем отошедшей ночи. Но вот встало солнце, поднялось чуть выше, дымка поблекла, показались холмы, измятые, изборожденные временем. Внизу все давно выглядит обычно, но только внизу. Вверху еще долго все будет бесплотно, проникнуто ровным, безмятежным покоем.

Джоомарт не чуял земли, он был далек от нее. В его бесплотном мире все проникнуто покоем. Ушло тяжелое, трудное, мир прояснился. Ему легко и приятно, движения ровны, уверенны, никогда еще ноги так легко не носили его. Что им подъем, что крутая дорожка! Каждый шаг — удовольствие. Он иной раз не знает, куда деть свои руки, и непрестанно сует их в карман. Сейчас они сами нашли свое место и не дают знать о себе. Ему кажется, точно он вырос. И все оттого, что голова поднялась выше плеч. Так высоко она никогда еще не поднималась. Пусть люди думают, что им угодно, пусть делают с ним, что хотят. У него на душе покой и порядок, все понятно раз навсегда.