Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Ну, ежели мы вас так объедаем, так отпустите вы нас! Почему ж в русской армии так ценятся рижские штуцера, но официально нахваливают — тульские ружья? Почему русский флот гордится пароходами, спущенными на воду в моем Або, но хвалит громче всего черноморские парусники?!

Почему не сказать прямо — лучшие заводы в Империи именно у вас, — в "лютеранских землях Прибалтики"! Почему б не признать — финские пароходы, вот завтрашний день русского флота, а деревянные парусники с русских верфей в Николаеве — плавучая ветошь! Может быть — тогда мои лютеране и не желали бы так отчаянно "удрать из России"?!

Но я опять — как напрашиваюсь, на приклеенные мне клейма (кстати, далеко не русским — бароном Адлербергом!) "националиста" и "сепаратиста". Извините за сей вопрос…

Хорошо, — вот другой. Почему прусская королева не может нормально выдать замуж свою любимую дочь за еврея? Почему она должна пускаться на подобные выверты? Почему любящая свою дочь мать не может выдать любимую доченьку за любимого дочерью человека? Ведь сие не просто мать, — сие Королева! Самый Властный, богатый и могущественный человек во всей Пруссии…

Знаете, что самое занимательное? Русские легче ответят на второй вопрос, а немцы на первый. Но достаточно, чтоб хотя бы одна из сих наций не смогла найти ответа на любой из сих двух вопросов, чтоб повторилась история подобная нашей!

А теперь можете бросать свои камни!

Вскоре после моего выздоровления от инфаркта, Наследник — Александр Николаевич прибыл с маневров и явился ко мне.

Я уже мог вставать и сидел по обыкновению в домашнем халате за шахматами с моею женой (ей я даю фору ферзя, или — обе ладьи, но она все равно — к сожаленью, проигрывает), когда слуги доложили, что приехал мой крестник.

Жена моя, коя знала то, что я давно должен был сказать милому мальчику, просила меня не волноваться и помнить, — чем дольше я проживу, тем лучше для всех нас.

Крестник, войдя в мой кабинет, с порога сказал мне:

— Здравствуй, отец!" — при сием он протянул ко мне обе руки, чтоб я принял, наконец, его в отеческие объятия.

Так уж вышло, что я больше возился с моими крестниками, чем Государь. Будучи его Начальник Охраны, я возил крохотных племянников на спине, когда Царь был на маневрах, или — в подпитии. Я учил их играть на рояле и пел на разные голоса, когда Государь отбывал к своей новой пассии… И все мои крестники со временем все чаще звали меня "отец". А я напоминал им:

"Крестный!" "Я ежели и отец вам, так — крестный!" "Ваш же родитель брат мой, а я вам только лишь — дядюшка!

И вот теперь… У меня камень лег на сердце, когда я тихо сказал:

— Крестный… Всего лишь — крестный. Твой родитель — брат мой, а я тебе только лишь — дядюшка!

Юноша прикусил невольно губу, побледнел и хрипло выкаркал:

— Прекрати! Теперь, когда ваша с матушкой связь — ни для кого не секрет, признайся же, — что ты — Мой Отец!

Я отрицательно покачал головой. Потом взгляд мой упал на шахматы и я, указав на них, поднял Черного Короля и Белую Королеву:

— Я давно должен был тебе объяснить… Знаешь ли ты законы Наследственности? Знаешь ли ты, — что такое "Проклятье фон Шеллингов"? И знаешь ли ты — что оно значит?

— Да! Я знаю! Я знаю, отец! У тебя есть "Проклятие", а у матери нет. Стало быть вы можете зачать одного лишь ребенка — Первенца! То есть меня! Зачем же ты опять крутишь…?

— Нет. Так думает твой отец. Поэтому-то он так озлился теперь на тебя. Я же объясню тебе, как объяснял "Проклятие" сам Шимон Боткин.

Вообрази себе Черного Короля (я поднял высокую шахматную фигурку). Вообрази себе Белую Королеву (я поднял фигурку пониже). Вообрази, что они… были вместе и их Крови каким-то образом смешаны. Возникает ребеночек с Кровью черной фигурки в чреве его белой матушки. И представь себе, что его Кровь (черная Кровь!) действует на его мать (белую мать!), как ужаснейший яд.

Белая Королева начинает от этого тяжко болеть, но организм ее потихоньку вырабатывает Противоядие против яда (а на самом-то деле — Крови ее ребеночка!). В первый раз и только лишь — первый ребенок может появиться на свет, — со страшной угрозой для жизни его собственной матушки. Ибо яды Крови его отравляют ее организм.

Но во второй и все прочие разы организм женщины уже готов "к нападению" и убивает "чужеродную Кровь". А по сути он убивает Кровь семени Черного Короля и получается либо выкидыш, либо — мертвый малыш… Его убила Кровь его собственной матери!

Понимаешь теперь?

Юноша как завороженный смотрел на две фигурки из кости. Он даже взял их в руки и беспомощно крутил их, как будто бы увидел шахматные фигуры — в первый раз в жизни. Я же долго не мог продолжать, а потом…:

— Твои мать и отец сочетались браком в 1816-ом. А ты появился на свет в 1818-ом. И ты — не был первой беременностью…

Мой ребенок (потом выяснилось, что и это была б скорей всего — дочь) должен был родиться за год до тебя. В 1817-ом… Но…

Как я уже говорил тебе, — во время первой беременности дитя может появиться на свет лишь ценою отравления собственной матери… Беременность же протекала для твоей матушки просто ужасно. А она по сей день — хрупка, точно ангел.

Настал день и врачи обратились к нам, — нужно было иль немедля прервать беременность, иль… Возможно, мать твоя могла выносить моего малыша. Возможно, нам удалось бы спасти ему жизнь кесаревым сечением. Возможно, даже мать твоя могла бы выжить после этих всех операций…

Моя матушка и твоя прусская бабушка были настроены так, что матери твоей нужно рожать. Бабка твоя (а моя — прусская тетка) писала нам, — "Все дело в Крови! Любой сын Александра в десять раз будет умней, чем десять выродков Николая! Нужно рожать — сие единственный шанс!" (Когда это письмо, наконец, увидал твой отец… Поэтому он сегодня так зол на Пруссию и пруссаков.)

Я же… Не смею тебя обмануть. Я мечтал, что мой сын когда-нибудь станет Государем Российской Империи. Мечтал, хоть сие и было вразрез с политикой всей моей партии…

Но всякая вещь имеет Цену свою. Корону и Трон моему отпрыску Господь приравнял Смерти любимой мне женщины… И я не смог заплатить Цену сию…

Я настоял на срочном аборте.

Через пару дней, когда я поднимался в спальню твоей будущей матери на лестнице меня ждал Государь. Он стоял и сверху смотрел на меня, а я видел его лицо и знал, что ему — не по себе.

Дядя твой редко когда прибывал в дом твоего отца. Они были — не дружны. Мягко говоря… Романовы (в отличие от Бенкендорфов, иль фон Шеллингов) не любят собственных родственников и сплошь и рядом — льют братнюю Кровь.

Поэтому Павловичи все жили по разным "Дворам", а появление любого из них в доме брата числилось явлением знаменательным.

Мне доложили о сем и я весьма изумился, — твой отец, как известно вел интрижку с итальянской сопрано, выписанной мной и твоей матушкой — на время сих родов, — нарочно для твоего отца в столицу. Мать же твоя лежала без памяти… С кем прибыл разговаривать Государь в такую минуту, — я был без понятия… Но как только я увидел его, — я знал. Ему нужно поговорить о чем-то со мной.

Нравы двора и вообще — русских полны азиатчины. Женщины рожают в России в этаких — отдаленных от основного дома местах. То ли — для того, чтобы гости мужа не слышали криков роженицы, то ль — чтоб не пачкать дом…

Вот и твоя мать рожала всех вас в дальнем флигеле, где обычно живут охранники с кастеляншами. Спальня ее располагалась на втором этаже сего укромного домика и то, что сам Государь стоял в лестничном перелете меж двумя этажами…

Меня всегда изумляло — почему он был так уверен, что я обязательно пойду сией лестницей и он — поэтому встретит меня?

Лицо дядюшки твоего было землистого цвета, как будто у него разлилась желчь. Но более чем лицо, меня поразили глаза Императора. Они у него беспорядочно бегали и я знал, что его мучит бессонница — настолько покраснелыми и усталыми были они…

Я поклонился ему и хотел пройти мимо, — честно говоря я боялся заговорить с человеком в таком состоянии, но он сам окликнул меня:

— Послушай, кузен… А скажи-ка — тяжело ль отказаться от Короны и Трона для себя и потомков своих?

— Да, Ваше Величество… Это все равно как — самому принять яд, Ваше Величество…

— Ха-ха! Принять яд… Ловко сказано… Бенкендорф… Дамы любят тебя за острый язык, как я посмотрю… Ну и что… Что ты делаешь? Этим вот поганым своим языком для любовниц?! Я наслышан о том, — мне докладывали… Ну? Что?!

— Всякое, Ваше Величество. Зависит от дам, Ваше Величество.

Государь истерически расхохотался. Я не мог понять — пьян ли он, иль — опять у него очередное "умопомрачение"… Он держал меня за руку и я не мог пройти мимо него, а он все смеялся, пока не закашлялся… Кашлял он долго и страшно — так, что казалось, что его вот-вот вырвет.

— Посмешил… А ведь ты — шут, милый кузен! Шут и Дурак, — кто ж из умных людей откажется от Короны?! Вот когда мне пришли тогда и сказали, мол, уже пошли убивать моего родного отца, я, может, тоже…