Адмирал Колчак, верховный правитель России - Павел Зырянов

О причинах выдачи Колчака по-своему правильно и хорошо высказался руководитель иркутских коммунистов А. А. Ширямов: «Без власти Колчак никакой ценности ни для союзников, ни для чехов не представлял; по своим же личным качествам, прямой и резкий, пытавшийся отстаивать „суверенитет Российского правительства“ от притязаний союзников, он давно уже находился в остром конфликте с союзниками, а тем более с чехами».[1398] Нетрудно уловить промелькнувшее в этих словах невольное уважение к Адмиралу.

Утром 15 января поезд прибыл на станцию Иннокентьевская, близ Иркутска. Далее его не пускали, ссылаясь на занятость главной станции. Стало известно, что Жанен уже выехал из Иркутска на восток. Занкевич пытался узнать у чехов, куда пойдёт дальше вагон с Адмиралом – во Владивосток или Харбин. Чехи ответили, что не знают, пойдёт ли он вообще дальше Иркутска. Тогда Занкевич спросил, имеются ли у них данные о возможности выдачи Адмирала. Чехи, как показалось генералу, «с большой искренностью» ответили, что таких данных у них нет.

Занкевич вернулся в вагон и изложил всё это Адмиралу, который спокойно его выслушал. Анна Васильевна, находившаяся с ним, по словам Занкевича, заметно нервничала.

Занкевич опять направился в головной вагон к командиру эшелона, чтобы узнать, нет ли новостей. Новостей не было, но поезд тронулся. Около половины пятого он прибыл в Иркутск. Начальник эшелона побежал к Сыровому. Вскоре он вернулся и «с видимым волнением» сообщил Занкевичу, что Адмирал будет передан революционному правительству. Выдача состоится в семь часов вечера. Занкевич попросил его тотчас же сообщить об этом Адмиралу. Начальник сказал, что он уже послал туда адъютанта. Между пятью и семью часами вечера, сообщал Занкевич, многие офицеры, пользуясь темнотой, покинули вагон Адмирала и скрылись. Сам Занкевич, судя по его записке, туда больше не возвращался.[1399]

Приём и арест верховного правителя должны были произвести член Политцентра М. С. Фельдман, помощник командующего «Народно-революционной армией» штабс-капитан А. Г. Нестеров и уполномоченный Политцентра В. Н. Мерхалёв. В конвой были выделены солдаты из унтер-офицерской школы, во время иркутских боёв изменившие правительству.

Около восьми часов вечера Фельдман, Нестеров и Мерхалёв, в сопровождении чешского офицера, вошли в вагон. Колчак сидел в купе в окружении нескольких офицеров и штатских лиц. Чешский офицер объявил:

– Господин адмирал, приготовьте ваши вещи. Сейчас мы вас передаём местным властям!

Колчак, видимо, ещё ничего не знал. Он мгновенно вскочил и, как рассказывал Нестеров, буквально закричал на чеха:

– Как! Неужели союзники выдают меня?! Это предатель ство! Где же гарантии Жанена?!

Чех ничего не ответил. Анна Васильевна взяла Александра Васильевича за руку, усадила рядом с собой и некоторое время держала его руку в своей. Все молчали. Колчак быстро успокоился и стал одеваться, бледный и молчаливый.

Колчак и Пепеляев вышли из вагона. Их проводили в здание вокзала, где был составлен акт передачи, помеченный 9 часами 55 минутами вечера.[1400]

Полковник Фукуда, командующий японским контингентом в Иркутске, на следующий день телеграфировал, что, узнав о прибытии верховного правителя на станцию, он обратился к Сыровому с просьбой передать его под охрану японского батальона. От Сырового пришёл ответ, что Адмирал уже выдан повстанцам. Эту телеграмму японцы показывали в Чите генералу К. К. Акинтиевскому.[1401] Интересно было бы знать, в котором часу Сыровой получил обращение Фукуды.

В окружении конвоя Колчак и Пепеляев вышли из здания вокзала и направились к берегу Ангары. Колчак, всё время молчавший, спросил:

– Давно ли встала Ангара?

– Недавно. Ангара только что встала, – отвечал Нестеров.

Колчак, видимо, думал о том, какую роль в судьбе правительства и его личной судьбе сыграл этот неожиданный ледоход на Ангаре.

На реке громоздились торосы, кое-где чернели полыньи, извивалась узкая тропинка на другой берег. Ночь была тёмная – ни луны, ни звёзд. Идти можно было только друг за другом. Впереди Колчак, за ним штабс-капитан с наганом, за ним пыхтел Пепеляев, дальше Анна Васильевна – её никто не арестовывал, но она уцепилась за Адмирала и настояла, чтобы забрали и её. За ней шла цепочка солдат. 23-летнего штабс-капитана занимала одна мысль: «Вдруг бросится – в темноту, в туман? Вправо или влево? Скорее вправо, к станции, к японскому эшелону…» Но Колчак торопливо шёл вперёд. Почему он торопился, Нестеров так и не понял.

Колчак же, надо думать, был занят другими мыслями. О повадках конвоиров он наслышался достаточно – в Омске не одного ухлопали «при попытке к бегству». Если же и эти получили такое задание, то пристрелят не только его и Пепеляева, но и Анну Васильевну – как нежелательного свидетеля. Скажут, что случайно. Потому и торопился пройти безлюдное место, хотя, конечно, знал, что от судьбы не убежишь.

Но вот и берег. Здесь уже поджидала машина, которая и доставила их в тюрьму. Там уже были готовы к приёму. Арестованных препроводили в одиночный корпус. Колчака – на первый этаж, Пепеляева – на второй. Анну Васильевну не ждали. Поэтому её подселили к М. А. Гришиной-Алмазовой, вдове бывшего военного министра – тоже на первом этаже.[1402]

14—15 ноября, когда белые оставляли Омск, дороги, ведущие от него на восток, представляли поистине эпическое зрелище. Это был великий исход – в никуда. Ибо мало кто дошёл до конца пути, а кто дошёл – те рассеялись, распылились по белому свету.

Вслед за отступающей армией шли её штабы, управления, обозы с военным имуществом, с офицерскими жёнами и детьми. Далее двигались подводы с беженцами, уходившими с армией от большевиков. От горизонта до горизонта по дорогам колыхалось море обозов. Они тянулись в три-четыре ряда бесконечной сплошной лентой – все в одну сторону. По приблизительным оценкам, из Омска вышло, не считая уехавших по железной дороге, около 350 тысяч человек.[1403] Из них на армию приходилось, наверно, не более 40 тысяч. Так начинался Великий сибирский ледяной поход.

Крестьяне придорожных селений с ужасом встречали эту орду, которая опустошала их продовольственные запасы, не оставляя после себя почти ничего, вплоть до соломенных крыш, которые шли на корм для лошадей. Арьергардные части армии, прикрывавшие отход, с трудом находили для себя продовольствие и фураж.

На ночлег в избы набивались сотнями, спали друг на друге, стоя и сидя. Из-за страшной скученности тотчас же начал распространяться тиф – среди солдат, беженцев и местного населения.