Сталин и заговор военных 1941 г. - Владимир Мещеряков

Когда читаешь такого рода воспоминания, трудно сдержать улыбку по поводу прочитанного из жизни государственных мужей. Никита Сергеевич Хрущев «решил навестить своего старого друга Николая Александровича Булганина». Где ж его навестить, как не на даче? А то, понимаешь на одной лестничной площадке, в правительственном доме, трудно встретить человека проживающего рядом, когда дверь в дверь. Я уже приводил примеры встреч Никиты Сергеевича с Якиром и Корытным. Вряд ли, данная была особым исключением. Всё о том же. Кого и как! Помните, кто руководил всей организацией убийства Лаврентия Берия? Николай Александрович Булганин. А кто решал, кого привлечь в группу «ликвидаторов»? Тоже он. Поэтому не зря встречались Никита Сергеевич и Николай Александрович вдали от людских глаз. Хрущев не раз возмущался по поводу прослушки высокопоставленных советских чиновников и партийной элиты. В лесу надежнее. Разговор прикрыли темой о, якобы, второй семье Булганина.

Милый Сергей Никитич. Ваша «наивность» импонирует. С той поры, когда Николай Александрович был на Западном фронте, много воды утекло. Это же были 1942- 43 годы. И сколько их было у него ППЖ за всю войну? Говорят и балеринами Большого театра увлекался. А после войны уже прошло 5 лет, а он, Булганин бедняжка, все страдал и мучился, как Буриданов осел, из какой «копны» ему столоваться, так что ли? Потом не совсем понятно, «на даче старой семьи»? А что, у новой семьи, тоже была дача, но Булганин не решился туда ехать и, тем более, приглашать туда Хрущева? Воспользовался старой связью? Вот настоящие конспираторы: «больше отец к Булганину не ездил и к себе на дачу не приглашал». Вот так потихонечку плелась новая паутина заговора.

«Неправда! — может воскликнуть, какой-нибудь ретивый поклонник Хрущевской «оттепели». — Никита Сергеевич на даче у Булганина договаривался с ним, чтобы вместе, вдвоем, у постели больного Сталина дежурить, если с тем, что-нибудь случится! Об этом его сын — Сергей Хрущев, пишет».

Да, но я об этом и говорю, только другими словами. А что, неплохой сюжет может получиться при желании. Этим друзьям по жизни, для полноты счастья не хватало саквояжика с аптекарскими принадлежностями, чтобы на просьбу умирающего вождя, всегда, по первому его требованию нужное лекарство на ложечку и в рот. И ведь, найдутся желающие и поверят в сестер милосердия: Хрущева и Булганина, не смыкавших очей у постели умирающего Сталина.

Но этим событиям убийства Сталина еще предстоит свершиться, а мы обратим внимание на покушение по дороге на дачу в 1941 году.

Хочу ознакомить читателя с отрывком из воспоминаний хорошо знакомого нам В.М.Бережкова. В беседе с А.И.Микояном он завел разговор о М.М.Литвинове, бывшем наркоме иностранных дел и отстраненного в 1939 году. Пожалуйста, получите пикантную историю от Анастаса Ивановича. Не подумайте, чего плохого, что Литвинов тут, будто бы, в чем замешен? Просто, без еврейской подоплеки, она, видимо, звучала бы пресновато. Итак, товарищ Микоян повествует:

«Верно, что Литвинова решили заменить, когда наметился пакт с Гитлером. Литвинов, как еврей, да еще человек, олицетворявший нашу борьбу против гитлеровской Германии в Лиге Наций и вообще на международной арене, был, конечно, неподходящей фигурой на посту наркома иностранных дел в такой момент. Однако он мог остаться замнаркома. Его опыт можно было бы использовать. Но Молотов добился того, чтобы его отстранили вовсе. Молотов слабо разбирался в международных делах и не хотел иметь рядом человека, который был в этом отношении более опытен и сведущ».

Это явный наговор, в адрес Вячеслава Михайловича Молотова. Можно, что-то другое поставить ему в вину, но слабость в понимании внешней политики Советского Союза — это, увольте.

«В итоге Литвинов оставался до осени 1941 года не у дел. Только тогда, когда наши дела стали катастрофически плохи, когда Сталин был готов хвататься за любую соломинку, он решил снова использовать опыт Литвинова и направил его послом в Вашингтон».

Вот здесь Микоян и показывает свое истинное лицо, противопоставляя себя Сталину. Значит, Сталин изыскивал малейшую возможность облегчить положение своей страны в тяжелейшую пору 41-го года, а Анастас Иванович упрекает его в этом. Видимо, и по сей день, раздосадован тем, что Сталин, в то время, пусть и с помощью Литвинова, но нашел выход из создавшейся ситуации. О чем, Микоян, поправляя сам себя же, и говорит ниже:

«И Литвинов проделал там огромную полезную работу. Можно сказать, что он спас нас в тот тяжелейший момент, добившись распространения на Советский Союз ленд-лиза и займа в миллиард долларов. Теперь легко говорить, что ленд-лиз ничего не значил. Он перестал иметь большое значение много позднее. Но осенью 1941 года мы все потеряли, и, если бы не ленд-лиз, не оружие, продовольствие, теплые вещи для армии и другое снабжение, еще вопрос, как обернулось бы дело. И в этом заслуга Литвинова, который использовал личные к нему симпатии Рузвельта и других американских деятелей и помог наладить военное снабжение так же, как в свое время он сумел добиться признания Соединенными Штатами Советского Союза и установления советско-американских дипломатических отношений. Но как только дела наладились, Молотов снова повел интриги против Литвинова, и его отозвали из Вашингтона».

Опять Микоян возводит напраслину на Молотова. Видать, «крепко тот мешал ему по жизни». Недаром, Вячеслав Михайлович не желал пересаживаться из бронированного ЗИСа в кабриолет, как Хрущев. А насчет Литвинова, то все намного проще, чем нам рисует Микоян. Будучи послом в Америке, Максим Максимович вдруг резко начал выступать против курса президента Рузвельта. Могло получиться так, что он стал бы персоной «нон грата» в этой стране. Чтобы не доводить дело до крайностей, Литвинова заменили на Громыко. Андрею Андреевичу, тоже достанется от Микояна, который, видимо, ненавидел всех выходцев из «Сталинской школы».

Что еще сказать по поводу прочитанного отрывка? Помните, в главе «Денежная составляющая войны» велся разговор о советском золоте? Не будь его, никакие симпатии не помогли бы. Микоян об этом знал, но, как и положено таким людям — промолчал. А к вопросу о золоте, мы еще вернемся. Без этого презренного металла в любой войне невозможно обойтись: будь та — большая, будь — маленькая.

«Думаю, что этого не надо было делать. Литвинов еще мог быть полезным, и его не следовало заменять посредственным, безынициативным человеком (Это речь шла об А.А. Громыко. — В.М.). Вернувшись в Москву, Литвинов, хотя и получил формально пост заместителя министра иностранных дел, фактически оказался не у дел, а потом и вовсе был уволен в отставку. А кончил он жизнь вообще трагично. Автомобильная катастрофа, в которой он погиб, была не случайной, она была подстроена Сталиным».

Бережкова, так потрясло заявление об автомобильной катастрофе устроенной Литвинову, что он высказал собеседнику о своих чувствах, говоря, что не в состоянии поверить этому. Действительно, любого нормального человека потрясет такое сообщение. Дело в том, что«в конце 1951 г. он (Литвинов — В.М.)перенёс очередной инфаркт и скончался 31 декабря. Его сын Михаил Литвинов рассказывал журналисту Леониду Млечину:

«Отец последние месяцы лежал неподвижно, — после инфаркта рядом с ним неотлучно находилась медицинская сестра» (см. Википедия).

И писатель Александр Терехов в своей книге «Каменный мост» тоже, уделил Максиму Максимовичу Литвинову, определенное внимание. Особенно его смерти. По тексту присутствуют сильные эмоциональные характеристики, данные автором нашему герою, но надо сделать поправку, что это, все же, художественное произведение.

«За два года до смерти Максим Максимович, как и положено боярину, верному псу, прощально написал императору

(Как сказала бы, в таком случае Стрелка, героиня кинофильма «Волга-Волга», что «уж больно долго помирает». — В.М.)

на издевательски крохотном бланке депутата ВС (Верховного Совета): обращаюсь к вам в этом посмертном письме с последней просьбой… Считаясь с приближением естественного конца жизни… Не оставьте в беде жену и детей… Он попросил назначить Айви Вальтеровне персональную пенсию и сохранить семье квартиру, «у детей недостаточно средств к существованию». И закончил тем, что: «Умирать буду со спокойной совестью в сознании, что сделал для коммунизма и дорогой родины все, что мог, в меру своих сил, знаний и разумений и что не по своей вине не сделал больше» — последнее слово Литвинов пытался оставить за собой. «С последним приветом и пожеланиями Вам здоровья и долголетия», — никакого лизания стоп и слюней. И подпись — большим, беглым росчерком. И слег умирать видный деятель, ненавидевший открытые двери, от третьего инфаркта в Кремлевку — веселый, молчаливый человек, в лучшие свои дни макавший с легкой, хмыкающей усмешкой молодой лучок в сметану, походивший на добродушного семьянина; на радиоприемник, чтобы все время видеть, поставил вырезанную из старого журнала фотокарточку императора — заведующего вечной памятью, теперь годилась только правда. Желтый блокнот с анекдотами можно выбрасывать. Жене (вот тут появляется супруга, надо же проводить) он говорил: мне снятся похороны на Красной площади… (уже закрыв глаза)… я вижу карту мира (это, наверное, для газетных статей)… я вижу свою страну без тюрем (а это придумали через десять лет, пропитания ради)… И открыв глаза (кому я это говорю? с кем я остался?): «Англичанка. Иди домой!» И жил еще на кислороде и морфии, всегда дежурили две медсестры, и в новогодний вечер начал задыхаться, медсестра схватилась за шприц, но «мама» перехватила ее руку: