Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

— Мы с тобой еще повоюем, — с неожиданной лаской отозвался Анисимов.

* * *

Печку больше не топили — жарко, а без нее стало совсем темно и неуютно. Сначала по углам жгли лучины, но от них шел едкий дым, и в конце концов решили ограничиться одной, которой женщины освещали свой угол.

Они склонились над Лизиным чемоданом, который она потрошила, и тихо, шепотом переговаривались — чтобы не мешать мужчинам. Лиза достала из чемодана широкую белую блузку — «Борис, как раз для твоего флагштока!», повздыхала над туфельками — когда еще их обуешь, похвасталась шелковым бельем — «может, попросим мужчин отвернуться и переоденемся, бабоньки?» Посудачили над тем и над другим, повздыхали, и Лиза хотела было закрыть чемодан, как Анна Григорьевна спросила:

— А для кого приданое, дочка?

— Подружке везу, — ответила Лиза, и, поколебавшись, раскрыла большой целлофановый пакет. — Ребенка ждет.

— Колготочки, пинеточки, — расплылась Анна Григорьевна. — В наше время такой красоты и не видывали.

— Чешские, — с гордостью сказала Лиза.

— Своих нужно рожать, девки пустобрюхие, — сердито упрекнула Анна Григорьевна. — В ваши годы у меня двое за подол цеплялись, а третий на руках сидел. И чего замуж не выходите? Грамотные чересчур, самостоятельные.

— Все это не так просто, тетя Аня, — сказала Невская.

— Чепуха, сложности себе выдумываете! Тебе сколько, за двадцать пять небось?

— Двадцать семь.

— Довыбираетесь… Мужика надо брать такого, какой он в натуре, все они нынче балованные. Дима вон неженатый, парень вполне хороший, работящий.

— Ради бога, тише, тетя Аня, — умоляюще попросила Невская.

— Все они хорошие, когда спят, — сказала Лиза.

— А тебе, Елизавета, Игоря, — увлеклась сватовством Анна Григорьевна. — Скромный такой, красивенький, только на тебя и смотрит. Да и сама ты лакомый кусочек, рвешься из одежи, как тесто из квашни. Повнимательней будь к нему, ключики подбери, он и сам не заметит, как предложение сделает.

— Предложений много, тетя Аня, — сказала Лиза, — только таких, что хочется по физиономии дать. Никто мне не нужен, мне и так хорошо. Вот будем с Зоинькой ходить в гости друг к дружке, правда, Зоинька?

— Ну и дуры, — Анна Григорьевна в сердцах махнула рукой. — Засидитесь в старых девах, волосы рвать на себе будете. Я свое пожила, вы меня слушайте; за мужика драться надо. И не только до венца, когда он от любой бабы шалеет, главное — потом его удержать, когда дети пойдут.

— Пусть они за нас дерутся, — с неожиданной злостью выпалила Лиза, — уж я-то за них не буду.

— А, послушаешь тебя, непутевую… — скептически заметила Анна Григорьевна.

— Тетя Аня права, — строго сказала Невская. — Так язык распускаешь, что малознакомый человек бог знает что может додумать.

— Ну и пусть думают, — голос у Лизы дрогнул, она отвернулась. — Мне теперь все равно.

— Ты не обиделась? — огорчилась Невская. — Если так, прости, пожалуйста.

Лиза не оборачивалась, плечи ее вздрагивали. Зоя обняла ее, стала гладить по лицу.

— Ну, успокойся…

— До-оченька, — протянула Анна Григорьевна. — И меня прости, недотепу… Для твоего?

Лиза аккуратно сложила приданое, закрыла чемодан. Вытерла лицо, обернулась.

— Я на четвертом месяце, — сказала она.

Мишка — перекати-поле

Удивительные вещи происходят в Арктике! Нет на свете более своенравного края, слишком много стихий разгулялось на макушке зеленого шара, и у каждой свои повадки, свои капризы. Циклоны и антициклоны, льды и подводные течения, пурги, магнитные бури, сияния… Черт в них разберется! Может, в третьем тысячелетии придумают люди такую машину, в которую заложишь перфокарты со всеми этими стихиями, а она уже сама разместит их по полочкам, выжмет из них секреты и каждую минуту будет выдавать непогрешимый прогноз: «В четырнадцать часов ноль три минуты юго-восточнее острова Визе начнутся подвижки льда тчк На мысе Желания в двадцать три часа одиннадцать минут сила ветра достигнет тридцати метров в секунду…» и тому подобное. Тогда, наверное, зимовать в Арктике будет не то что легко и приятно (чего уж тут приятного сидеть неделю взаперти, когда из-за пурги носа не высунешь), а относительно безопасно, что ли, настолько, что с зарплаты могут даже снять полярную надбавку.

Но пока что это такая же розовая мечта (не снятие надбавки, а машина), как фотонная ракета или добыча полезных ископаемых на Сатурне. Средь бела дня при полном штиле вдруг лопаются льды, с бандитским гиканьем и свистом на мирную станцию налетает пурга, самолеты вязнут в невесть откуда возникшем тумане — и начинается борьба за жизнь.

Люди головы ломают — Хоть кричи!

А стихия что-то знает — И молчит… — как поется в самодеятельной песенке.

Шел циклон мимо, всем своим видом показывал — не беспокойтесь, иду стороной, ей-богу, не обману! — и вдруг крутанул хвостом, будто забором отгородил Средний от Большой Земли и арктических аэропортов. На Среднем — безветренно, ясно, каждая звездочка видна, на Луне хоть все кратеры пересчитывай, а в пятидесяти километрах к западу, югу и востоку — стена.

* * *

Свой третий вылет Блинков приурочил к сумеркам, чтобы целиком использовать это драгоценное время. Никогда еще на памяти Блинкова так не снаряжали к вылету его самолет. «Как невесту», — шутил Зубавин. Обычно в аэропортах от транзитных бортов рады отделаться, сбросить груз с плеч, а тут машину по винтикам прощупали, из столовой термосов с полдюжины, из складов спальные мешки с пуховыми вкладышами приволокли, коробки с НЗ на сброс, осветительные ракеты — и все сами, экипажу и пальчиком шевельнуть не позволили, отдыхайте, ребята, вам и так достается.

Самое высокое начальство так не баловали! Зубавин лично варил кофе, икру и крабы выставил, оленьи языки, осетрину — все свои богатства, к Новому году запасенные. Честь, почет и уважение незаменимым, единственной надежде, никакой другой борт так и не смог прорваться к Среднему.

«Если все будут летать по правилам, Арктику придется закрывать», — любил говорить Зубавин, не скрывая, что имеет в виду именно таких, как Блинков. Ну, то, что Зубавин не узнавал Блинкова, это еще было понятно; Блинков сам себя не узнавал. И перестраховщиком, и холодным середнячком его обзывали, и дядю Константина в пример ставили: «Вот это был летчик! Из скольких аварийных ситуаций выбирался, лишь одну своими руками создал — племянника в авиацию внедрил». Нельзя сказать, чтобы такая молва не ущемляла его самолюбие, но в глубине души Блинков-младший на нее поплевывал. В работу он вкладывал ровно столько, сколько необходимо, чтобы из пункта А безаварийно долететь до пункта Б, не лез с инициативами и никогда, в отличие от других, не скандалил с диспетчерами: давали