Семь светочей архитектуры. Камни Венеции. Лекции об искусстве. Прогулки по Флоренции - Джон Рескин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его взгляд на язычников совершенно расходился с тем, который до сих пор проповедуется на митингах в Эксетер-Холле[170]. Он не распространяется об их невежестве, о черном цвете их кожи или их наготе. Он совсем не убежден, что во флорентийском Айлингтоне или Пентонвилле[171] живут люди, стоящие во всех отношениях выше восточных властителей, а также не считает всякую другую религию, кроме своей собственной, поклонением чурбанам. Пускай народы, которые действительно молятся чурбанам – в Персии ли или в Пентонвилле, – вволю предаются этому занятию, думает Джотто, но для тех, кто молится Богу и следует небесным законам, написанным в их сердцах, кто воспевает Его звезды, видимые им, взойдет более близкая звезда, откроется высший Бог.
Итак, султан Джотто – представитель благороднейшей религии и законов среди тех стран, где не исповедуют слова Христа. Джотто не пришлось колебаться в выборе народа и правителя; страна трех волхвов была уже возвещена Вифлеемским чудом; религия и нравственность Зороастра были чистейшими и древнейшими по духу во всем языческом мире. По этой же причине и Данте в девятнадцатой и двадцатой песнях своего «Рая», дойдя до окончательного толкования закона человеческого и божественного правосудия по отношению к Евангелию Христа, изобразил самое порабощенное и низкое состояние человечества в прозелитах святого Филиппа («Они родят презренье в эфиопе»), а для изображения благороднейшего вида язычества он, как и Джотто, избрал персов: «Что скажут персы вашим королям, / Когда листы раскроются для взора, / Где полностью записан весь их срам?» То же встречаем мы и у Мильтона: «Гарцуя пред султанским троном, цвет / Языческого рыцарства на бой / Смертельный вызывали горделиво»[172].
60. А теперь пора посмотреть на святого Людовика Джотто, который представляет собой типичный образец христианского короля.
Полагаю, что вы не увидели бы всего этого, если бы я нарочно не завлек вас сюда. И без того темное помещение еще больше затемнено современным витражом, а указаний в путеводителе Мюррея: «Четыре образа святых значительно реставрированы и переписаны» – и невозмутимых слов Кроу: «Святой Людовик весь написан заново» – достаточно, чтобы со спокойной совестью пройти мимо.
Я остался последним человеком в наше время, кто называет любую реставрацию разумной, какой бы она ни была. Это наиболее ужасная и безрассудная из всех маний разрушения. Но тем не менее бедный ученый должен приложить весь свой разум и все знание, чтобы восстановить то немногое, что осталось, и, во всяком случае, тот факт, что великое произведение реставрировано, еще недостаточная причина проходить мимо, не пытаясь даже познакомиться с законами его создания, которые для обыкновенного зрителя выступают гораздо явственнее при добросовестной реставрации, чем в поблекшем произведении. Правда, когда в путеводителе Мюррея говорится, что такое-то здание «великолепно реставрировано», вам остается смириться и в безнадежном отчаянии махнуть на него рукой, ибо это означает, что вся старая скульптура уничтожена и заменена современными вульгарными копиями. Но часто реставрированная картина или фреска может оказаться для вас полезнее подлинной, и если это ценное произведение искусства, то его, по всей вероятности, пощадили во многих местах, в других же – бережно подправили, и оно все еще чудесным образом красноречиво заявляет о себе, как, например, «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, сквозь все фазы воспроизведения[173].
61. Но прежде всего я могу с достоверностью сообщить вам, что святой Людовик совсем не написан весь заново. Я поднимался на высоту этой фрески и нашел во многих местах прекрасно сохранившиеся прежние краски; корона, которая, как вы узнаете из наших бесед в Испанской капелле, имеет значение, осталась почти нетронутой, черты лица и волосы не утратили своеобразия, хотя они более или менее реставрированы, добавленные краски соединены с прежними так тонко, что общая гармония если и потеряла прежнюю мягкость, все же производит величественное и цельное, хотя и более грубое впечатление. И в том виде, в каком фигура сейчас находится, она все еще чрезвычайно красива и глубоко интересна. Вы настолько хорошо можете рассмотреть ее в бинокль, что лучшего и желать нельзя, и изучение ее принесет вам гораздо больше пользы, чем девять из десяти знаменитых картин в Трибуне и Питти. Вы лучше проникнетесь ее духом, если я сначала переведу вам небольшой отрывок из «Fioretti» святого Франциска.
62. «Как святой Людовик, король Франции, переодетый странником, пришел в Перуджу навестить блаженного брата Эгидия. Святой Людовик, король Франции, отправился на богомолье к разным святыням, и слава о благочестии брата Эгидия, одного из ближайших сподвижников святого Франциска, дошла до него, запала ему в душу, и он принял решение лично посетить его и отправился в Перуджу, где находился вышеназванный брат. Придя к монастырским вратам с несколькими спутниками и не будучи узнанным, он очень настойчиво спросил привратника о монахе Эгидии, не называя себя. Привратник пошел к брату Эгидию и сказал ему, что странник спрашивает его у ворот. И Господь просветил брата Эгидия и открыл ему, что это король Франции, и он поспешно покинул свою келью и пошел к вратам. Не говоря ни слова, оба опустились на колени в глубоком благоговении, обнялись и поцеловали друг друга с такой простотой, как будто их давно уже соединяла тесная дружба, и в продолжение всего времени они молчали и обнимали друг друга с благоговейной любовью, в тишине. И, побыв так долго, они расстались, и святой Людовик пошел своей дорогой, а брат Эгидий вернулся в келью. И после ухода короля один из монахов спросил брата Эгидия, кто был этот посетитель; тот ответил, что это король Франции. Об этом узнали другие монахи, и все они вознегодовали на брата Эгидия, что он не нашелся ничего сказать ему; они стали роптать, говоря: „О, брат Эгидий, почему ты поступил как невежа и ни слова не сказал благословенному королю,
