Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7 - Антон Чехов

{06169}

УДАВ И КРОЛИК

Петр Семеныч, истасканный и плешивый субъект в бархатном халате с малиновыми кистями, погладил свои пушистые бакены и продолжал: - А вот, mon cher, если хотите, еще один способ. Этот способ самый тонкий, умный, ехидный и самый опасный для мужей. Понятен он только психологам и знатокам женского сердца. При нем conditio sine qua non: терпение, терпение и терпение. Кто не умеет ждать и терпеть, для того он не годится. По этому способу вы, покоряя чью-нибудь жену, держите себя как можно дальше от нее. Почувствовав к ней влечение, род недуга, вы перестаете бывать у нее, встречаетесь с ней возможно реже, мельком, причем отказываете себе в удовольствии беседовать с ней. Тут вы действуете на расстоянии. Всё дело в некоторого рода гипнотизации. Она не должна видеть, но должна чувствовать вас, как кролик чувствует взгляд удава. Гипнотизируете вы ее не взглядом, а ядом вашего языка, причем самой лучшей передаточной проволокой может служить сам муж. Например, я влюблен в особу N. N. и хочу покорить ее. Где-нибудь в клубе или в театре я встречаю ее мужа. - А как поживает ваша супруга? - спрашиваю я его между прочим. - Милейшая женщина, доложу я вам! Ужасно она мне нравится! То есть чёрт знает как нравится! - Гм... Чем же это она вам так понравилась? - спрашивает довольный супруг. - Прелестнейшее, поэтическое создание, которое может тронуть и влюбить в себя даже камень! Впрочем, вы, мужья, прозаики и понимаете своих жен только в первый месяц после свадьбы... Поймите, что ваша жена

{06170}

идеальнейшая женщина! Поймите и радуйтесь, что судьба послала вам такую жену! Таких-то именно в наше время и нужно женщин... именно таких! - Что же в ней такого особенного? - недоумевает супруг. - Помилуйте, красавица, полная грации, жизни и правды, поэтичная, искренняя и в то же время загадочная! Такие женщины если раз полюбят, то любят сильно, всем пылом... И прочее в таком роде. Супруг в тот же день, ложась спать, не утерпит, чтобы не сказать жене: - Видал я Петра Семеныча. Ужасно тебя расхваливал. В восторге... И красавица ты, и грациозная, и загадочная... и будто любить ты способна как-то особенно. С три короба наговорил... Ха-ха... После этого, не видаясь с нею, я опять норовлю встретиться с супругом. - Кстати, милый мой... - говорю я ему. - Заезжал вчера ко мне один художник. Получил он от какого-то князя заказ: написать за две тысячи рублей головку типичной русской красавицы. Просил меня поискать для него натурщицу. Хотел было я направить его к вашей жене, да постеснялся. А ваша жена как раз бы подошла! Прелестная головка! Мне чертовски обидно, что эта чудная модель не попадается на глаза художников! Чертовски обидно! Нужно быть слишком нелюбезным супругом, чтобы не передать этого жене. Утром жена долго глядится в зеркало и думает: "Откуда он взял, что у меня чисто русское лицо?" После этого, заглядывая в зеркало, она всякий раз уж думает обо мне. Между тем нечаянные встречи мои с ее мужем продолжаются. После одной из встреч муж приходит домой и начинает всматриваться в лицо жены. - Что ты так вглядываешься? - спрашивает она. - Да тот чудак, Петр Семеныч, нашел, что будто у тебя один глаз темнее другого. Не нахожу этого, хоть убей! Жена опять к зеркалу. Она долго оглядывает себя и думает: "Да, кажется, левый глаз несколько темнее правого... Нет, кажется, правый темнее левого... Впрочем, быть может, это ему так показалось!"

{06171}

После восьмой или девятой встречи муж говорит жене: - Видал в театре Петра Семеныча. Просит извинения, что не может заехать к тебе: некогда! Говорит, что очень занят. Кажется, уж месяца четыре он у нас не был... Я его распекать стал за это, а он извиняется и говорит, что не приедет к нам, пока не кончит какой-то работы. - А когда же он кончит? - спрашивает жена. - Говорит, что не раньше, как через год или два. А какая такая работа у этого свистуна, чёрт его знает. Чудак, ей-богу! Пристал ко мне, как с ножом к горлу: отчего ваша жена на сцену не поступает? С этакой, говорит, благодарной наружностью, с таким развитием и уменьем чувствовать грешно жить дома. Она, говорит, должна бросить всё и идти туда, куда зовет ее внутренний голос. Житейские рамки созданы не для нее. Такие, говорит, натуры, как она, должны находиться вне времени и пространства. Жена, конечно, смутно понимает это витийство, но все-таки тает и захлебывается от восторга. - Какой вздор! - говорит она, стараясь казаться равнодушной. - А еще что он говорил? - Не будь, говорит, занят, отбил бы я у вас ее. Что ж, говорю, отбивайте, на дуэли драться не буду. Вы, кричит, не понимаете ее! Ее понять нужно! Это, говорит, натура недюжинная, могучая, ищущая выхода! Жалею, говорит, что я не Тургенев, а то давно бы я ее описал. Ха-ха... Далась ты ему! Ну, думаю, братец, пожил бы ты с ней годика два-три, так другое бы запел... Чудак! И бедной женой постепенно овладевает страстная жажда встречи со мной. Я единственный человек, который понял ее, и только мне она может рассказать многое! Но я упорно не еду и не попадаюсь ей на глаза. Не видела она меня давно, но мой мучительно-сладкий яд уже отравил ее. Муж, зевая, передает ей мои слова, а ей кажется, что она слышит мой голос, видит блеск моих глаз. Наступает пора ловить момент. В один из вечеров приходит муж домой и говорит: - Встретил я сейчас Петра Семеныча. Скучный такой, грустный, нос повесил.

{06172}

- Отчего? Что с ним? - Не разберешь. Жалуется, что тоска одолела. Я, говорит, одинок; нет, говорит, у меня ни близких, ни друзей, нет той души, которая поняла бы меня и слилась бы с моей душой. Меня, говорит, никто не понимает, и я хочу теперь только одного: смерти... - Какие глупости! - говорит жена, а сама думает: "Бедный! Я его отлично понимаю! Я тоже одинока, меня никто не понимает, кроме него, кому же, как не мне, понять состояние его души?" - Да, большой чудак... - продолжает муж. - С тоски, говорит, и домой не хожу, всю ночь по N-скому бульвару гуляю. Жена вся в жару. Ей страстно хочется пойти на N-ский бульвар и взглянуть хотя одним глазом на человека, который сумел понять ее и который теперь в тоске. Кто знает? Поговори она теперь с ним, скажи ему слова два утешения, быть может, он перестал бы страдать. Скажи она, что у него есть друг, который понимает его и ценит, он воскрес бы душой. "Но это невозможно... дико, - думает она. - Об этом и думать даже не следует. Пожалуй, еще влюбишься чего доброго, а это дико... глупо". Дождавшись, когда уснет муж, она поднимает свою горячую голову, прикладывает палец к губам и думает: что, если она рискнет выйти сейчас из дому? После можно будет соврать что-нибудь, сказать, что она бегала в аптеку, к зубному врачу. "Пойду!" - решает она. План у нее уже готов: из дома по черной лестнице, до бульвара на извозчике, на бульваре она пройдет мимо него, взглянет и назад. Этим она не скомпрометирует ни себя, ни мужа. И она одевается, тихо выходит из дому и спешит к бульвару. На бульваре темно, пустынно. Голые деревья спят. Никого нет. Но вот она видит чей-то силуэт. Это, должно быть, он. Дрожа всем телом, не помня себя, медленно приближается она ко мне... я иду к ней. Минуту мы стоим молча и глядим друг другу в глаза. Проходит еще минута молчания и... кролик беззаветно падает в пасть удава.

{06173}

КРИТИК

Старый и сгорбленный "благородный отец", с кривым подбородком и малиновым носом, встречается в буфете одного из частных театров со своим старинным приятелем-газетчиком. После обычных приветствий, расспросов и вздохов благородный отец предлагает газетчику выпить по маленькой. - Стоит ли? - морщится газетчик. - Ничего, пойдем выпьем. Я и сам, брат, не пью, да тут нашему брату актеру скидка, почти полцены - не хочешь, так выпьешь. Пойдем! Приятели подходят к буфету и выпивают. - Нагляделся я на ваши театры. Хороши, нечего сказать, - ворчит благородный отец, сардонически улыбаясь. - Мерси, не ожидал. А еще тоже столица, центр искусства! Глядеть стыдно. - В Александринке был? - спрашивает газетчик. Благородный отец презрительно машет рукой и ухмыляется. Малиновый нос его морщится и издает смеющийся звук. - Был! - отвечает он как бы нехотя. - Что ж? Нравится? - Да, постройка нравится. Снаружи хорош театр, но стану спорить, но насчет самих артистов - извини. Может быть, они и хорошие люди, гении, Дидероты, но с моей точки зрения они для искусства убийцы и больше ничего. Ежели б в моей власти, я бы их из Петербурга выслал. Кто над ними у вас главный? - Потехин. - Гм... Потехин. Какой же он антрепренер? Ни фигуры, ни вида наружности, ни голоса. Антрепренер или директор, который настоящий, должен иметь вид, солидность, внушительность, чтоб вся труппа чувствовала! Труппу надо держать в ежовых, во как! Благородный отец протягивает вперед сжатый кулак

{06174}

и издает губами звук, всхлипывающий, как масло на сковороде. - Во как! А ты думал, как? Нашему брату актеру, особливо которому молодому, нельзя давать волю. Нужно, чтоб он понимал и чувствовал, какой он человек есть. Ежели антрепренер начнет ему "вы" говорить да по головке гладить, так он на антрепренера верхом сядет. Покойный Савва Трифоныч, может быть, помнишь, бывало, с тобой запанибрата, как с ровней, а где касалось искусства, там он - гром и молния!! Бывало, или оштрафует, осрамит при всей публике, или так тебя выругает, что потом три дня плюешь. А нешто Потехин может так? Ни силы у него, ни настоящего голоса. Не то что трагик или резонер, а самый последний пискун из свиты Фортинбраса его не испужается. Нешто еще по одной нам выпить, а? - Стоит ли? - морщится газетчик. - Оно, пожалуй, пить к ночи глядя не совсем того... но нашему брату скидка - грех не выпить. Приятели выпивают. - Все-таки, если беспристрастно рассуждать, то труппа у нас приличная, - говорит газетчик, закусывая красной капустой. - Труппа? Гм... Приличная, нечего сказать... Нет, брат, перевелись нынче в России хорошие актеры! Ни одного не осталось! - Ну, так уж и ни одного! Не то что во всей России, но даже у нас в Питере хорошие найдутся. Например, Свободин... - Сво-бо-дин? - говорит благородный отец, в ужасе отступая назад и всплескивая руками. - Да нешто это актер? Побойся ты бога, нешто этакие актеры бывают? Это дилетант! - Но все-таки... - Что все-таки? Коли б моя власть, я б этого твоего Свободина из Петербурга выслал! Разве так можно играть, а? Разве можно? Холоден, сух, ни капли чувства, однообразен, без всякой экспрессии... Нет, пойдем еще выпьем! Не могу! Душно! - Нет, брат, избавь... не могу больше пить! - Я угощаю! Нашему брату скидка - мертвец и тот выпьет! Люди по гривеннику платят, а мы по пятаку. Дешевле грибов!