Иван Ефремов - Ольга Ерёмина

В 1972 году на переаттестации руководитель Бритикова профессор В. А. Ковалёв запретил ему заниматься изучением фантастики. Это, по сути, полностью закрывало возможности научных публикаций по этой теме. Фантастика заставляла думать, смотреть далеко вперёд — и через это яснее видеть современность.

Ефремов, будучи негласным руководителем этого направления в советской литературе, отчётливо осознавал положение, в которое попадали десятки писателей и миллионы читателей, любивших этот жанр. Летом 1972 года он готовил в ЦК партии записку о необходимости обратить особое внимание на развитие научной фантастики, на необходимость государственной поддержки, ибо фантастике принадлежит особая роль в воспитании молодёжи. Заглядывая вперёд, в ближайшее будущее, он предвидел нравственный упадок общества, говорил о «весёлых девяностых», которые, к счастью, не застанет. Но при этом, словно кшатрий, исполненный воинского духа, делал в своё время и на своём месте всё, что мог.

Утешали ласка Таси — дорогого Зубрёнка, — письма друзей, перепечатанные Портнягиным книги «Агни Йоги», любимые поэты Серебряного века. Утешала мысль о том, что его верный ученик Пётр Константинович Чудинов дописал наконец свою докторскую диссертацию. Вот она, рукопись, на дачном рабочем столе — уже с пометками Ефремова.

Иван Антонович понимал, что уже несколько лет он стоит на пороге смерти. В романе «Леопард с вершины Килиманджаро» Ольга Ларионова исследовала психику человека, который знает о дате своей смерти. Как он живёт, как ощущает скоротечность каждого мгновения, как находит силы радоваться каждой минуте, когда в глаза ему глядит вечность… Ефремов написал предисловие к её книге. Ему роман был близок: он также ощущал дыхание иного, но не загонял себя в теснины страха, а продолжал жить полно, ярко, радоваться миру и людям.

В 1965 году в письме К. Г. Портнягину он размышлял: «Если вечное столкновение духа с косной материей волнует океан мировой души, то отдельные её всплески, разбивающиеся на миллионы капель, существуют как отдельные капли только здесь, перед Пределом. Падая обратно в запредельность, они неминуемо сливаются с океаном Атмана и не существуют как отдельные капли».[329] Эти мысли были созвучны высказанным за век до того идеям гения индийского народа Рамакришны; книгу популярного в СССР Ромена Роллана «Жизнь Рамакришны» Иван Антонович наверняка читал.

Мысль о бессмертии человеческого духа, вливающегося в океан мировой души и в то же время сохраняющего капли памяти о своих человеческих воплощениях, волновала Ивана Антоновича. Он чувствовал, что «недалеко время, когда его позовут в «долгий путь домой».[330]

Домой — куда? И ответ выскальзывает из рук…

Его любимые герои-эллины — спартанец Менедем, тессалиец Леонтиск, скульптор Клеофрад — встречали смерть улыбкой. Что видели греки в минуту прощания?..

19 сентября, когда установилась нормальная осенняя погода, Ефремовы переехали в город.

Спартак Ахметов, геолог, поэт, писатель-фантаст, записал впечатления о последней встрече с Иваном Антоновичем — 4 октября 1972 года, в день запуска первого искусственного спутника Земли, когда вся страна отмечала пятнадцатилетие космической эры. Рассказ «Последний день» вошёл в неопубликованный роман «Чёрный шар».

«К Таисии Иосифовне Ефремовой я стараюсь ездить на трамвае, чтобы не подходить к дому со стороны Ленинского проспекта. Изредка забываюсь, сажусь в троллейбус, и тогда приходится сходить перед универмагом «Москва». Едва ноги касаются жёсткого тротуара, как я снова попадаю в то равнодушно-серое утро, придавленное свинцовыми облаками. Даже осенние листья клёнов кажутся пепельными, даже лёгкие фигурки берёз имеют мышиный оттенок.

Весь мир стал серым и тусклым.

И я бегу наискосок через улицу Губкина, продираюсь сквозь серые кусты, оскальзываясь, огибаю углы дома. Воздух обжигает лёгкие, сердце гонит по телу расплавленный свинец, тяжелеют ноги. Бегу изо всей мочи, но всё-таки не успеваю. Дверь квартиры Ефремовых уже страшно распахнута, в кабинете сидят и стоят люди с исковерканными лицами, на полу валяются обрезки бумаги и кислородные подушки. Взвизгивает телефон. Кто-то берёт трубку: «Да, правда… Сегодня утром…»

В спальной комнате мебель вжалась в углы. Необыкновенно длинная постель протянулась от стены до стеллажей, разделив мир пополам, и на ней лицом в зенит лежит Иван Антонович, кривя губы в едва заметной усмешке. Будто спрашивает: «К-как я вас разыграл?..»

Он лежит и улыбается…

…Часть отпуска с женой и сыном я провёл в Феодосии. В Москву мы вернулись первого октября. Могли бы задержаться ещё на неделю, но у сына случился приступ астмы, и врачи посоветовали быстрей уезжать от моря. В Москве я сразу позвонил Ефремову. Иван Антонович был весел, мало заикался, сказал, что они с Таисией Иосифовной только вчера вернулись из Перхушкова, где провели лето.

— Не слишком мучились от жары? — спросил я.

— Ничего, выдюжил… Таисии Иосифовне пришлось со мной повозиться. Что же вы нас на даче не навестили?

— Наш институт колхозу помогал. Сенокос, уборка зерна… Потом торфяники загорелись, от них — лес. Почти все мужчины были брошены на борьбу с пожарами. А потом мы с Галей и Камиллом поехали в Феодосию.

— Что вы говорите?! И в Коктебеле были?

— Конечно! У волошинского дома гуляли! — похвастался я.

— К Марии Степановне не заходили? Впрочем, об этом при встрече. Как здоровье Галины Леонидовны и Камилла?

— Сынок малость приболел… А с Галей — что сделается? Она всегда здорова.

— Как вы выражаетесь… Иметь такую жену — всё равно, что выиграть миллион рублей.

— Да я знаю, Иван Антонович. Просто шучу так, ну — острю вроде.

— Ладно оправдываться! Небось прийти хотите?

— Если можно…

— Сейчас мы с женой заняты подготовкой собрания сочинений. А вот среда — свободна.

— Как обычно, вечером?

— Ну да. С трёх до шести моя жена заставляет меня отдыхать.

И после двадцати лет совместной жизни он со вкусом говорил: «Мы с женой, моя жена…»

Два дня пролетели. Четвёртого октября мы поехали к Ефремовым.

Стояла блистательная осень 1972 года. После невыносимо жаркого — с дымовой завесой лесных пожаров — лета наступили ясные тёплые дни. Дожди почти не тревожили, листья на деревьях и под ногами пересохли. На Ленинском проспекте пылала красно-жёлтая часть спектра, осень от этого казалась ещё теплей. А когда троллейбус утыкался в запретные огни светофоров, можно было уловить шуршание опавших листьев под ногами пешеходов.