Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

— На Одере, — ответил Алексей, расчесывая чуб, и, мельком взглянув на два ряда орденских ленточек Петра, подмигнул. — У тебя вроде побольше моего!

— А все-таки, за что Героя получил?

— Все ребята моего экипажа по звездочке получили, — с гордостью сказал Алексей. — Мы на Одере первыми ворвались к фрицам. Нас, понимаешь, заградительным огнем отрезали, а мы не сдрейфили — на огневые позиции! Расчеты передавили, наделали паники немцам. Тут и наши поднажали. А сдрейфили б, — все!

— Совсем вернулся или в отпуск?

— Совсем.

— О Нюсе вашей ничего не слышно? — осведомилась Катерина Федосеевна.

— Мы с ней переписку имели, а сейчас как-то потерялись. Думаю, что она где-то в оккупационных войсках.

Алексей и говорил и держался с достоинством, подобающим его почетному званию. Он угостил Петра и Остапа Григорьевича дорогими папиросами, а когда чуть позже в кухню влетела запыхавшаяся Василинка, он, поразив всех, встал и подвинул к ней табуретку. Но девушка и бровью не повела.

— А Оксана что ж, не приехала еще? — спросил он, искоса разглядывая Василинку.

— Нету нашей Оксаны, — со вздохом ответила Катерина Федосеевна. — Из всех, наверное, одна осталась.

— Обещала к празднику приехать, — добавил Петро, — да, видно, что-то помешало.

Алексей посидел еще с полчаса. Когда он собрался уходить, Петро поинтересовался:

— Что думаешь делать, Леша? Чем займешься?

— Бутенко решит. Меня восстановили в партии, знаешь?

— Да, батько говорил.

— Механиком в эмтеэс опять хочу пойти. Ну, бувайте здоровеньки! С матерью еще и не поговорил как следует.

После его ухода Василинка важно села на табуретку. Закинув ногу на ногу и стараясь придать своему голосу как можно больше солидности, она похоже передразнила:

— Кгм! Мы с Бутенко порешим, как там и что.

— Такой шальной был, бедокур на все село, — смеясь ее шутке, сказала мать. — А теперь, гляди, каким стал!

— Он хороший парубок, — вставил Остап Григорьевич. — Бутенко его еще в лесу образовал.

Петро молча поднялся и пошел к себе в комнату. Каждый раз, когда кто-нибудь возвращался домой с фронта, его начинала одолевать все большая тоска по Оксане.

Он сел к столу и написал ей длинное письмо, упрекая за долгое молчание и прося более настойчиво добиваться демобилизации.

В конце ноября от Оксаны пришли сразу телеграмма и письмо. Телеграмма была из Киева. Оксана сообщала о времени прибытия в Богодаровку и указывала номер вагона.

Петро с Пелагеей Исидоровной подъезжали к богодаровской станции, когда пассажирский состав с белыми от инея вагонами уже подходил к перрону.

— Говорил, опоздаем! Жми давай! — торопил Петро Гичака, и без того стегавшего взмыленных лошадей.

С момента получения телеграммы Петра ни на минуту не покидало чувство радостной приподнятости. Он плохо спал — все представлял себе встречу с Оксаной. Временами его охватывала смутная тревога. Прошли многие месяцы после того, как они виделись. Может быть, Оксана изменилась за это время и встреча будет менее теплой, чем хотелось бы Петру. Ведь бывает же, что долгая разлука делает и очень близких людей чужими!

Все произошло иначе, чем рисовалось Петру. Не успели подъехать к вокзалу, как он заметил Оксану, стоявшую у выхода на привокзальную площадь с чемоданом в руке.

Оксана тоже увидела мать и мужа. Ее лицо просветлело, и она побежала к Петру, соскочившему с брички на ходу, с такими сияющими, счастливыми глазами, что все его терзания и сомнения вмиг развеялись.

— Родненькие мои! Думала, не встретите, — отрывисто и часто дыша от волнения, говорила она, целуя Петра в щеки, губы, лоб. — Боялась, успеет ли телеграмма… Мамонька моя, золотце…

Оксана оторвалась от Петра, чтобы поцеловаться с матерью, потом, держась за его руку и заглядывая ему в лицо, сказала:

— Выглядишь хорошо… Не болел? Как твоя рана?

— Я уже и забыл о том, что меня оперировали.

Петро, поправляя выбившийся у нее из-под синего берета с красной эмалевой звездочкой завиток волос, ощутил ее горячий влажный лоб, а она это прикосновение его грубых, шероховатых пальцев приняла с радостью.

— Ну, а ее скоро сымешь? — спросила мать, кивнув на шинель Оксаны с узенькими серебристыми погонами. — Уже все домой вернулись.

— Сниму, сниму! Приедем… и все! Что же мы ждем? Здравствуйте, дядя Андрей! Давайте поедем.

— Лошадей чуточку подкормим и тронемся, — сказал Петро. Они стояли около брички, и нетерпеливым взаимным вопросам, казалось, конца не будет.

— Как там Иван Остапович наш? — спрашивал Петро, затягиваясь дымком от папироски и осторожно выпуская его в сторону. — Не обещал приехать?

— Говорил, в отпуск обязательно приедет. Он ведь Герой Советского Союза. Не читали в газетах?

— Ну?! Как же это мы пропустили!

— Герой, Герой! Генерал-лейтенант…

— Молодец Иван! Леша Костюк, между прочим, тоже со звездочкой вернулся. Он у нас теперь директор эмтеэс.

— Сколько новостей!

— Иван не женился? — полюбопытствовала Пелагея Исидоровна.

Оксана замялась.

— Как будто к этому дело идет, — сказала она неуверенно. — Ты ее знаешь, Петрусь… Аллочка…

— Которая с тобой под Москвой была?

— Ага!

— Вот это неожиданная новость! Пара ли Ивану? — удивленно сказал Петро. — Правда, я плохо помню ее.

— Я и сама долго не могла ее понять. А последнее время полюбила. Она, знаешь, скрытная очень. Ей тяжело было на фронте. Сильно она тосковала по девочке. А никогда не выдаст своих переживаний. Еще других подбадривает. И какой товарищ прекрасный! Нет, если Иван женится на ней, Алла будет чудесной женой.

— И как у них?

— Ты знаешь, она сперва и слышать не хотела об этом. А потом плакала навзрыд у меня. Она ведь давно любит Ивана Остаповича. «Он, говорит, такой человек, за него можно жизнь отдать, не задумываясь. Что я смогу сделать большого и хорошего для него!»

— Она в медсанбате по-прежнему?

— На днях должна демобилизоваться.

Минут через тридцать Андрей Гичак, напоив коней и кинув в передок брички, себе под ноги, торбы с остатками овса, объявил:

— Так что можно трогаться.

Лошади, словно и не пробежали до того двадцать километров, пошли резво и к двум часам докатили бричку до криничанских земель.

Оксана сидела сзади, рядом с матерью, укутанной в большую шерстяную шаль, и не сводила с Петра глаз.

— Я тебя о главном не спросила, — сказала она, когда бричка миновала указатель невдалеке от села. — Как твоя карта?

— Закончил. На днях обсудим на правлении.

— А это кто придумал? — оглядываясь на щиток, показала она рукой.

— Комсомольцы наши. Парторг.

— Я ведь кандидат партии, Петро. Кто парторгом у нас?

— Громак.

— А в комсомоле?

— Та девушка, о которой тебе писали.

Оксана метнула на Петра быстрый взгляд.

— Волкова?!

Петро покосился на тещу; та делала вид, что не слышит разговора, или действительно не слышала. Оксана тайком от матери шутливо погрозила Петру кулаком.

Несколько минут ехали молча. Увидев триумфальную арку, белеющие за ней хатки внизу, Оксана порывисто приподнялась; на ресницах ее блеснули слезинки.

— Не выдержало сердце солдата, — смеясь сквозь слезы и пряча за шуткой волнение, сказала она.

…Катерина Федосеевна и Василинка, поджидая невестку, старательно прибрали, развесили на стенах вышитые рушники, наставили цветов, аккуратно сложили книги Петра.

Оксана, поцеловавшись со всей родней, оглядела комнатку.

— О, и электричество есть? — воскликнула она восхищенно.

— Скоро и радиоузел открывается и телефон будет, — похвалился Сашко́.

— Знаешь, Петро, — говорила Оксана, приводя в порядок прическу перед зеркальцем, — в Германии приходилось жить в разных домах и квартирах. Просторнее, удобнее, чем вот у нас, ничего не скажешь… ванны, газ и все такое прочее… а вот не променяла бы этой хатки ни на что.

— А мы как раз мечтаем сдать свои хатки в архив, — улыбнулся Петро. — Ну об этом потом. А пока… ванны пока предложить не можем, но чугунок горячей воды к твоим услугам.

Оксана, потрепав его за чуб, принялась распаковывать чемодан.

Василинка помогла ей умыться, потом побежала за Настунькой.

Пока накрывали в комнате у Петра стол и Остап Григорьевич колдовал в кухне над бутылками, Петро и Оксана вышли на воздух.

— Давай к Днепру пройдемся, — предложила Оксана.

— Не намерзлась в дороге?

— Ну-у! Потрогай, какие горячие руки.

Они прошли в сад, потом, обнявшись, стали спускаться тропинкой к реке. Под ногами вяло шелестели мертвые влажные листья, в почерневших от первых заморозков кустах перепархивали стайки воробьев.