Остров Немого - Гвидо Згардоли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эйнар следил за ним взглядом, одновременно подавая отцу завтрак: сушеную рыбу, сливочное масло, сливки и поджаренный хлеб. Он видел, как старший брат вошел в курятник и взял пару яиц под шумные протесты кур. Смотрел, как тот разбил скорлупу кончиком ножниц для фитилей и выпил желтки – для чистки стекол годился только белок. Наблюдал, как он деревянным ковшом зачерпнул из бочки воду и наполнил ведро.
Эйнара восхищала могучая сила брата, подобная солнцу, не знающему преград, изумляющему и способному даже отбеливать почерневшую древесину. Сам Эйнар такой силой не обладал. И хотя он не знал наверняка, был ли в ней прок, но завидовал ей, как завидуют чьей-то красоте и гармонии, пусть они и кажутся их обладателю бесполезными. Именно их, красоту и гармонию, и давала старшему брату сила.
Эйнар видел, как Эйвинд подошел к маяку. Прежде чем подняться, он обернулся, посмотрел на дом сквозь черные прорези глаз и, кажется, улыбнулся. Через несколько минут он уже, уцепившись за перила галереи, как обезьяна, оттирал фонарь от копоти и останков насекомых, оставляя на стеклах отпечатки потных рук.
Эйнар представил брата на марсе парусного корабля, который тот купит на свою долю сокровищ. Он понимал – подсознательно, каким-то шестым чувством, – что Эйвинд, в отличие от него самого, свободен и его свобода исходит именно из той вызывающей, броской, щегольской силы.
Такая свобода одновременно и очаровывает, и пугает.
Тем временем отец закончил завтрак.
Порой время пролетает, как ветер, и если не задуматься о нем, не осознать, то ушедшие мгновения можно потерять навсегда. Так было и с Эйнаром: он нередко выпускал нить времени из рук, и его день распадался на множество маленьких фрагментов, которые он не запоминал. Всё потому, что голова была вечно занята далекими и странными мыслями.
Ему нравилось размышлять – о чём угодно, даже о пустяках. После того как дедушка Йолсен признался, что его дочь Гюнхиль, мать Эйнара, в молодости тоже частенько погружалась в свои мысли, Эйнар еще чаще стал впадать в задумчивость – так он ощущал себя более похожим на покойную мать, как будто встречался с ней.
Арне встал из-за стола и вышел в удушливый зной того бесконечного лета.
– Эмиль, давай уже заканчивай есть, – сказал Эйнар, кладя тарелку отца в ведро с грязной посудой. – И сходи подои Перниллу.
Коза уже постарела, и поэтому молоко у нее стало нежирным, а иногда даже горчило. Старость испортила и ее нрав, сделав беспокойной, нервной и чувствительной к тому, как с ней обращаются.
Эмиль фыркнул. Он играл с рыбкой, которую Эйвинд вырезал для него из изогнутой кости кролика. Только Эйвинд сказал ему, что это китовая кость. И Эмиль верил.
Доить Перниллу – одна из его домашних обязанностей. Еще отец поручал ему собирать яйца, приносить воду и помогать Эйнару по дому. Правда, он бы предпочел всего этого не делать.
Эмиль ел медленно и явно тянул время.
– Ну? – настаивал брат. – Ты будешь шевелиться?
– Да иду, иду… – Эмиль положил рыбку в карман и нехотя вышел за дверь.
– А после того, как принесешь молоко, выпусти ее, пусть пасется, – добавил Эйнар, выглянув из окна.
Лишайники, растущие между расщелинами скал, оказались более питательными, чем свежая трава, сено или объедки, – лучшее, что этот остров мог предложить старой козе.
Было воскресенье. Несмотря на то, что на острове воскресный день мало чем отличался от остальных, Арне старался, чтобы на обед обязательно было дравле – сладкое блюдо из молока, которое подавали с крепким черным кофе. Этот обычай завела еще Гюнхиль, и в память о ней семья соблюдала его все эти годы. Поэтому, как только Эмиль принес свежее молоко, Эйнар приступил к работе, устроившись в прохладном уголке дома.
Утро близилось к полудню. Какое-то время за работой Эйнар думал о том, что сделает со своей долей сокровищ, если они действительно их найдут. Но так и не придумал. Он не знал, как бы поступил. Корабль ему не нужен, а семья, жена и дети казались чем-то еще очень далеким, почти недостижимым. Эйнар чувствовал, что ему вообще ничего не нужно. Совсем ничего. Всё, в чём он нуждался, имелось на острове просто так, бесплатно.
А сейчас ему нужна была вода, чтобы вымыть грязную посуду, лежащую в ведре. Он выглянул на улицу и позвал Эмиля. Ему ответил неутомимый Эйвинд с башни маяка; братья помахали друг другу. Эйнар еще раз позвал Эмиля, но тот не ответил. Тогда он сам принес воду и вернулся в дом, который после слепящего солнца и зноя снаружи показался ему темным и прохладным.
Он думал о матери.
Иногда Эйнар пытался представить ее себе, но не мог вспомнить ничего определенного. Портрет Гюнхиль, конечно, никто не написал. Эйнар знал, что у нее были светлые волосы и кожа и нежные, округлые черты лица. Но в мире столько красивых белокурых женщин! Когда Гюнхиль умерла, Эйнару только исполнилось пять лет – слишком мало, чтобы у него остались воспоминания, а не просто впечатления.
Он думал не только о ее внешнем облике. Каждый раз, когда старый Пелле Йолсен приезжал на остров – что случалось всё реже – и рассказывал внукам об их матери, Эйнар слушал его с восторгом и не мог наслушаться.
Он хотел знать о матери больше, потому что чувствовал, что собственных воспоминаний ему не хватает. Когда из раза в раз рассказываются одни и те же истории, они в конце концов словно присваиваются слушателями. В них верят, даже если сомневаются в их достоверности.
Отсутствие воспоминаний о матери не мешало Эйнару думать, будто Эмиль помнит ее. Он сочинял связанные с ней истории и ситуации, наделял жизнью и словно переживал заново. Он и сам уже не мог
