Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

– Вот так и теряются личности. В толпе прочих лиц.

– Все правильно. Плывем, плывем, думаем, что окажемся в прекрасном будущем, а оказываемся в гнусной, пахнущей мочой старости. Счастье, Игорь… Оно улыбнется тебе обязательно.

– Пусть улыбнется, – Токарев неожиданно усмехнулся, уголки губ у него приподнялись, подбородок утяжелился, – лишь бы оно над нами не смеялось.

Петраков двинулся было по лестнице вверх, но остановился в нерешительности: позвонить жене или нет? Позвонить или не позвонить? Махнул рукой и двинулся дальше.

Конечно, он спасовал, испугался этого звонка – не хотелось ему, чтобы Ирина испортила настроение – и без того еле-еле удалось его выровнять, а жена малым словесным охлестом, двумя-тремя резкими фразами запросто может загнать в некую холодную муть, совершенно не способствующую рождению в теле здорового духа…

Он поймал себя на том, что боится. А ведь его люди считали своего командира бесстрашным человеком, и в этом не было ни капли неправды…

Во всяких сборах полно изъянов – все-таки они не напрасно называются сборами, когда можно вспомнить, чего ты забыл дома, это действительно сбор, место встречи с незнакомыми людьми – то одного увидишь, то другому удивишься.

Начфизом – начальником по физической подготовке – на курсах оказался бравый старший лейтенант с каменным лицом и серебряным квадратиком на лацкане – значком мастера спорта, что, как известно, всегда было сложно заслужить.

Бедняга, ничего не подозревая, подозвал к себе двухметрового Проценко.

– Сейчас я вам покажу, как должен выполняться прием по захвату противника, – он окинул быстрым взглядом Проценко, привычно ухватил его рукою за запястье и в следующее мгновение колобком закувыркался по двум матам, сшитым из мягкого кожзаменителя и соединенным вместе, обрывая по дороге пуговицы и сдирая звездочки с погон.

Даже значок, и тот остался лежать на кожзаменителе. Проценко помог старшему лейтенанту подняться, выхватил из-под ноги серебряный квадратик, обдул его:

– Ты по какому виду мастер спорта, а, старлей?

– По плаванию, – с трудом выговорил начфиз, губы у него дрожали.

– Ну тогда давай, показывай очередной прием.

Проценко медленно, словно бы с трудом преодолевая пространство, вытянул перед собой изогнутую под углом руку, с пальцами, изогнутыми так, словно он хотел попасть сразу в пять глаз, вторую руку чуть оттянул назад.

Старший лейтенант опасливо отшатнулся от Проценко, помотал головой.

– Ну давай, давай, старлей! – подбодрил его Проценко, поманил к себе искривленным пальцем. – Ну!

Старший лейтенант вновь отрицательно помотал головой.

– Нет!

Проценко не удержался от разочарованного вздоха:

– Жаль, товарищ начфиз!

Экзамен на сборах прошли все – Петрович всей четверке выставил удовлетворительную оценку. Градаций в оценках здесь, как в школе, не существовало – только «удовлетворительно», либо «неудовлетворительно» – ни «отлично», ни «очень плохо», ни пятерок с единичками тут нет. Того, что есть – достаточно.

Приняв экзамен, Петрович пошел в кабинет начальника курсов, на аппарат «ВЧ», стоявший там еще со времен генерала Драгунского, командовавшего когда-то «Выстрелом» – старый, с гербом Советского Союза на диске – докладывать, что группа Петракова к выброске готова.

Петраков всегда подозревал, что у начальства всегда есть готовая группа под ружьем – ведь ЧП может случиться в любую минуту, где угодно может потребоваться силовое вмешательство, – значит, в любую минуту должна быть под рукой группа, готовая подняться в воздух.

Надо полагать, что параллельно с Петраковым и его людьми тренировалось не менее трех групп. Одна, допустим, – на курсах «Выстрел», другая – в Голицыно, на полигонах пограничного института, третья – в бывшем Бабушкино… Есть и другие места для тренировок. Петраков побывал почти на всех. И то, что их футболят с базы на базу – сегодня тренировки идут на одной, через два с половиной месяца, на очередных сборах – на другой базе, лишний раз подтверждает, что начальство готовит к «бою» сразу несколько групп.

А там – кому что выпадет.

Вернулся Петрович из кабинета начальника курсов довольный, стукнул ладонью о ладонь, словно бы стряхивая с них пыльную налипь, достал из кармана мятую пачку, из нее – початый, с придавленным краем окурок, поджег его с одной спички. Группа молча смотрела на полковника. Петрович затянулся глубоко и сильно, дым прочистил ему нутро до самых легких, обволок приятной горечью, лицо Петровича обрело умиротворенное выражение и он, затянувшись еще раз, объявил:

– Завтра, в девять ноль-ноль – выезжаем.

С каждым произнесенным словом из Петровича, будто из дырявого паровоза, выбивало дым, хорошо, что еще пламени не было, иначе бы этот Змей Горыныч мог опалить ребят.

– Все ясно?

– Никак нет. Не все, товарищ полковник, – пробасил Проценко, который любил ясность, разжеванность во всем. – Куда летим?

– Прилетим – узнаете, – односложно ответил Петрович.

– Но все-таки, надеюсь, не на южный берег Северного Ледовитого океана.

– Если полетим на южный берег Северного Ледовитого океана – вам выдадут соответственную одежду, – невозмутимо произнес Петрович, – стеганые штаны и куртку на гагачьем пуху.

– Ага, а еще – меховые плавки и бюстгальтер с подбоем из верблюжьего поролона. Чтобы спалось лучше.

– Не грубите, Проценко!

Петровича было трудно чем либо прошибить, – он еще несколько раз затянулся своим растаявшим на глазах бычком и с сожалением отщелкнул окурок в форточку. Проценко присвистнул:

– Однако!

До форточки было метров шесть, не меньше, в щель на которую она была приоткрыта, едва пролезал спичечный коробок, но окурок точно попал в щель и выскочил наружу.

– А потом дневальный с метлой сделает кому-нибудь из нас замечание, – глядя в сторону, брюзгливо произнес Токарев.

– Не успеет, мы к этому моменту будем уже далеко, – сказал Петраков.

– Гляди, командир, ты за все в ответе, – не меняя тона, заметил Токарев.

Ах, ребята, ребята… Нет, наверное, такого пера и такого таланта, которые могли бы описать чувство, связывающее этих людей. И нет такой разрушительной силы, такого огня, такого свинца, таких бронебойных пуль, которые могли бы разрушить эту связку. А впрочем, талантливые перья, может быть, и есть, Петраков за ними не следит – он живет совсем в иных измерениях и к вымыслу, запоминающимся образам и красивым словам те измерения никакого отношения не имеют. А талантливые люди наверняка есть. Они всюду есть…

– Так что, собирайтесь, мужики, – сказал Петрович на прощание и закрыл за собою дверь.

– Однако, – произнес Проценко с усмешкой, – однако мы совсем не узнали, почему у электрика Попова вместо шарфа на шее завязан провод…

Петраков спустился вниз, к телефону-автомату. В Москве к таким аппаратам уже без специальной пластиковой карточки не подойти, а тут аппарат работает по старинке, даже никелированный ограничитель с прорезью для пятнадцатикопеечных монет, старый, времен царя Гороха, – имеет. Похоже, до сих пор можно пользоваться пятнадцатикопеечными монетами.

Набрал номер своей квартиры. Засек, что у него немедленно начала подергиваться рука, а пальцы, сжимавшие телефонную трубку, сделались стальными. Нервы, это все нервное – и добром это не кончится. Но не звонить также было нельзя