ДОЧКИ-МАТЕРИ. Третий лишний? - Каролин Эльячефф

Существует и другой, не менее важный тип асимметрии между «в большей степени матерями» и «в большей степени женщинами», которая отражает отличие их позиции по отношению к нормальным, то есть к общепринятым взглядам на материнство.

«В большей степени матери» занимают классическую позицию «хороших матерей»: они считают своих детей самой большой ценностью на свете, что всегда воспринимается как проявление материнской любви. Их самоотверженность вызывает одобрение в обществе и позволяет им выглядеть как в собственных глазах, так и в глазах всего остального мира примерными матерями, даже если дочери совершают из-за них саморазрушительные поступки. Последние чувствуют себя все более одинокими, так как они лишены самой возможности высказаться, но еще до того, как лишиться этой возможности, у них изначально отняли саму возможность заново ощутить и благодаря этому осознать тот вред, что им причинили. Даже если они в итоге сумеют высказать свои жалобы, им придется заплатить за это высокую цену, так как виновными всегда будут признаны именно дочери.

В противоположность первым, «в большей степени женщины» обычно слывут «плохими матерями»: они всегда отсутствуют, когда нужны своим детям, остаются к ним равнодушными и мало их любят. Их дочери, конечно, страдают от этой пустоты и от того, что им нет места возле матери, им не хватает ее любви, правда, они могут сами любить мать и самих себя, но разве могут они пожаловаться на нее и, тем более, трансформировать в гнев свою нереализованную любовь? Окружающие обычно готовы услышать их жалобы, и будет лучше, если они позволят разрушить материнскую одержимость – обличить низость адюльтера или тупик ухода в работу. В этом случае мать подкарауливает чувство вины.

Лучше всего объясняет легитимность (законность, правомерность, здесь – естественность) такой дочерней жалобы на мать – «в большей степени женщину», история Электры, дочери «матери-любовницы». Клитемнестра убивает мужа Агемемнона руками своего любовника Эгисфа, который затем узурпирует место законного супруга. О том же рассказывает история Гамлета, но только в мужском варианте: ребенок становится рупором отца-жертвы и оглашает причину его гибели – материнское предательство. Единственная разница в том, что в случае Электры призыв к справедливости по отношению к покойному отцу и к воздаянию по заслугам матери – виновнице его гибели находит двойной отклик. И это не только коллективное осуждение и закон, наказывающий женщин-убийц и изменниц, но и внутрипсихическое, то есть самоосуждение в виде Эдипова комплекса, который толкает Электру в любовные объятия отца и вызывает ярость у матери. Наиболее точный вывод из этой ситуации содержится в словах Электры в одноименной пьесе Жироду (1938): «Я – единственная вдова моего отца, других не существует». Благодаря тому, что Электра обвиняет мать в том, что она не выполнила соответствующей ей роли – не была ни хорошей супругой, ни доброй матерью, дочь избегает, по крайней мере, частично, чувства вины за собственную ненависть к ней.

В этой же пьесе Клитемнестра вспоминает самые первые дни с момента появления на свет дочери и начало формирования их отношений: «Ты хочешь услышать от меня, что ты была рождена не от любовной связи, что ты была зачата в холодной постели? Что ж, это так, ты довольна? [...] Ни разу ты не заговорила во мне. Мы были равнодушны друг к другу с первой минуты твоего появления на свет. Ты даже не заставила меня почувствовать, что такое родовые муки. Ты родилась маленькая, дрожащая. С поджатыми губками. Целый год ты упрямо поджимала губы – из страха, что первое слово, которое с них сорвется, может оказаться именем твоей матери – моим именем. Ни ты, ни я – никто из нас не заплакал в тот день, когда ты родилась. Ни я, ни ты – мы никогда не плакали вместе». На этом примере можно наблюдать типичную клиническую картину, когда женщина с первого же мгновения отвергает свою новорожденную дочь и обращается с ней точно также, как, чувствуя такое материнское отношение, будет в ответ относиться к ней самой взрослая дочь. Очевидно, дочь будет платить ненавистью за ненависть. Кто из них двоих несет ответственность за ситуацию? Мать ли это, не любящая и не любимая, а затем совершающая преступление, или не любимая и не любящая дочь, впоследствии жаждущая мести? Ответ, возможно, содержится в словах нищего, который оказался случайным свидетелем объяснения между Электрой и Клитемнестрой: «Каждая из них – права по-своему. Вот в чем истина».

«Наша мать, которую я люблю, потому что она такая красивая, которую я уважаю, так как этого заслуживает ее возраст, чьим голосом я восхищаюсь и чей взгляд ловлю с любовью. Наша мать, которую я ненавижу», в своем амбивалентном (двойственном) отношении к матери дочь располагает единственным средством, чтобы не быть уничтоженной, – ненавистью. Но если чувство ненависти к матери может стать скальпелем – эффективным средством, позволяющим отделиться от нее, одновременно оно становится прорвой, беспрерывно поглощающей энергию: как любая страсть, она нуждается в постоянной подпитке. Ненависть, конечно, разделяет, но никогда не насыщается.

Асимметрия как понятие появляется вследствие выработки обществом понятия нормы: без этого не было бы разделения на «хороших» и «плохих» матерей, а только беспорядочные случаи различных отклонений, по которым трудно было бы определить, какие из них приемлемы, а какие нет. Необходимо сменить подход, чтобы осознать, что на полюсах сконцентрированы не «хорошие» (заботливые) и «плохие» (равнодушные) матери, а две крайности проявления материнства, одинаково вредоносные для дочерей. Обе крайности проявляются в том, что между матерью и дочерью устанавливаются достаточно длительные и прочные связи, которые провоцируют типичное поведение «трудных» дочерей, либо задыхающихся из-за отсутствия между ними и собственной матерью свободного пространства, либо, наоборот, раздавленных неприступностью этого пространства.

Можно спросить, стоило ли проводить такую объемную работу, чтобы прийти к выводу, что существуют матери, которые недостаточно любят своих детей, и другие, которые слишком их залюбливают?[22] Решительно, да! Стоило! Потому что слово «любовь», так часто используемое в разговорах на тему детско-родительских отношений, нисколько не помогает понять, что в них играет действительно существенную роль, и мы еще к этому вернемся. Сегодня мы уже знаем, что общепринятые представления о том, что «любовь» – абсолютная ценность сама по себе и во всех случаях ее можно определить количественными показателями (то есть важно не то, какова она, а ее мера), ошибочны. Прекратив априори привязывать к этому понятию исключительно позитивные смыслы, значения, мы сможем заметить, что некоторые формы проявления так называемых «любовных» отношений вполне оказываются настолько же деструктивными, насколько другие – конструктивными. Отстраненное восприятие в отличие от традиционного понимания слова «любовь» позволяет нам раскрыть роль третьего участника и наглядно продемонстрировать ее принципиальную значимость для взаимоотношений матери и дочери, если этот третий исключен или исключителен. Иначе говоря, в противоположность общепринятой концепции, отношения матери и дочери – это отношения не двух, а всегда трех человек. Напротив, игнорирование и, тем более, полное отрицание роли третьего в этих отношениях, в конечном итоге, и приводит к самым серьезным и разрушительным последствиям.

Чтобы исследовать существующие возможности стать хорошей матерью, то есть способность вырастить дочь, которая сумеет, в свой черед, вынести бремя быть дочерью своей матери и самой присоединиться в свое время к числу матерей, для начала нужно отстраниться от привычного понимания слова «любовь», а затем поместить курсор между двумя полярными точками зрения, то есть между избытком и недостатком материнской заботы. Но этого недостаточно, затем в отношения матери и дочери необходимо ввести третьего участника, который позволит каждой занять свое место – не больше и не меньше. Это одно из главных условий для установления необходимого равновесия в позиционной игре с пространством материнско-дочерних отношений. Такое равновесие подразумевает, что дочь не должна быть ни исключена из этого пространства, ни стать чем-то исключительным в нем, впрочем, то же самое относится и к матери. Чтобы уловить, что именно обеспечивает это равновесие, продолжим исследовать различные подходы к проблеме материнско-дочерних отношений, опираясь на художественные произведения.

Часть третья. Не мать, не женщина; то мать, то женщина; и мать, и женщина

В большей степени матери, чем женщины; в большей степени женщины, чем матери... Существуют также матери, которые не относятся ни к одной, ни к другой категории. Еще одна разновидность – женщины, которые последовательно воплощают в себе оба способа самоосуществления по отношению к дочерям: и как матери, и как женщины, или, точнее, то как матери, то как женщины. Во втором случае речь идет не о наслоении или своего рода смешении этих двух состояний, а о поочередном перескакивании из одного состояния в другое, которое происходит достаточно быстро и остается вполне обратимым, что всегда одинаково проблематично для дочери. В этой ситуации дочь совершенно теряется, не понимая, как гласит пословица, за каким из двух зайцев гнаться (или как усидеть на двух стульях). Однако было бы ошибкой считать, что поведение матери, которое авторы описывают в художественных произведениях, остается заданным раз и навсегда. Речь здесь идет не о характерах, как они понимаются в классической психологии (кроме крайних форм ригидности[23] характера), а о различных проявлениях в зависимости от конкретного момента и жизненных обстоятельств.