Улей - Камило Села

— Ах, Пепе, какое у тебя хладнокровие!

— Просто я знаю, малыш, что тут ничем не поможешь.

— Да, конечно, это верно. Больше всего меня огорчает, что я не мог предупредить мамочку.

— Ты опять?

— Нет-нет, не буду.

Обоих друзей задержали накануне вечером в баре на улице Вентуры де ла Веги. Полицейские, идя за ними следом, вошли в бар, огляделись и — хлоп! — пулей кинулись прямо к ним. Вот собаки, опытные, видно!

— Следуйте за нами!

— Ай! Почему вы меня хватаете? Я честный человек, я никого не трогаю, у меня все документы в порядке.

— Очень хорошо. Все это вы объясните, когда вас спросят. Выкиньте этот цветок.

— Ай! Почему? Мне вовсе незачем следовать за вами, я ничего плохого не делаю.

— Пожалуйста, не скандальте. Взгляните сюда. Сеньор Суарес взглянул. Из кармана у полицейского торчали серебристые браслеты наручников.

Пепе Сучок поднялся.

— Пойдем с этими господами, Хулиан, там все выяснится.

— Пойдем, конечно, но только какие манеры!

В управлении на них не пришлось заполнять карточки, они уже там значились. Записали только дату задержания да два-три слова, которых им не удалось прочесть.

— Почему нас арестовали?

— Вы не знаете?

— Нет, ничего не знаю. Откуда мне знать?

— Погодите, узнаете.

— Скажите, я не могу известить, что меня арестовали?

— Завтра, завтра известите.

— У меня, видите ли, мамочка старушка, она, бедная, будет очень беспокоиться.

— Ваша мать?

— Да, ей уже семьдесят шесть лет.

— Ничего не могу сделать. И сказать вам тоже ничего не могу. Завтра все выяснится.

В камере, куда их привели, огромном квадратном помещении с низким потолком, при скудном свете пятнадцатисвечовой лампочки в проволочной сетке сперва ничего нельзя было разглядеть. Немного погодя, когда глаза стали привыкать, сеньор Суарес и Пепе Сучок начали постепенно узнавать знакомые лица — злосчастных педерастов, карманников, алкоголиков, профессиональных шулеров, всяких людишек, которые привычны к каверзам судьбы и всегда ходят с потупленной головой.

— Ай, Пепе, хорошо бы сейчас выпить чашечку кофе!

Пахло в камере очень противно — прогорклый, резкий запах, от которого свербило в носу.

— О, сегодня ты рано. Где был?

_Как всегда, выпил чашечку кофе с друзьями.

Донья Виси целует мужа в плешь.

— Если б ты знал, как я рада, когда ты приходишь пораньше!

— Скажи пожалуйста! Старый что малый.

Донья Виси улыбается, бедная донья Виси всегда улыбается.

— Знаешь, кто придет сегодня вечером?

— Еще бы, какая-нибудь сплетница.

Донья Виси никогда не обижается.

— Нет, моя приятельница Монсеррат.

— Великое счастье!

— Она очень добрая женщина!

— Она сообщила тебе еще о каком-нибудь чуде этого обманщика из Бильбао?

— Замолчи, что за еретические слова! И почему тебе так нравится говорить гадости — ведь ты думаешь иначе.

— Да уж нравится.

Дон Роке с каждым днем все больше проникается убеждением, что его жена глупа.

— Ты посидишь с нами?

— Нет.

— Ох упрямец!

Раздается звонок у двери, и в квартиру входит приятельница доньи Виси, как раз в ту минуту, когда попугай на третьем этаже изрыгает ругательства.

— Слушай, Роке, это просто невыносимо. Если их попугай не научится вести себя прилично, я донесу в полицию.

— Ну что ты болтаешь! Ты представляешь себе, какая потеха будет в комиссариате, когда ты явишься туда с доносом на попугая?

Прислуга ведет донью Монсеррат в гостиную.

— Я сейчас скажу хозяйке, присаживайтесь.

Донья Виси помчалась приветствовать подругу, а дон Роке, немного поглядев из-за занавесок на улицу, сел у жаровни и вытащил колоду карт.

— Если трефовый валет выйдет раньше, чем пятерка, — хороший знак. Если туз — это ни к чему, я уже не мальчишка.

У дона Роке свои приемы гадания на картах. Трефовый валет вышел третьим.

— Бедняжка Лола, она меня ждет! Сочувствую, малышка!

Лола — сестра Хосефы Лопес, бывшей прислуги семейства Роблес, с которой у дона Роке кое-чего было, но теперь она растолстела, постарела, и ее вытеснила младшая сестра. Лола помогает по хозяйству донье Матильде, той самой пенсионерке, у которой сын мечтает стать великим артистом.

Донья Виси и донья Монсеррат стрекочут взахлеб. Донья Виси счастлива — на последней странице двухнедельного журнала «Херувим-миссионер» напечатано ее имя и имена троих ее дочерей.

— Сейчас увидите собственными глазами, что я не выдумываю, это истинная правда! Роке! Роке!

С другого конца квартиры дон Роке откликается:

— Чего тебе?

— Дай девочке журнал, где про китайцев напечатано!

— Что?

Донья Виси объясняет приятельнице:

— Ах, Боже мой, эти мужчины как будто глухие.

Она кричит мужу еще громче:

— Я говорю, дай девочке… Ты слышишь?

— Слышу!

— Так вот, дай девочке журнал, где напечатано про китайцев!

— Какой журнал?

— Где про китайцев, ну, про тех китайцев, которых крестили!

— Что? Не понимаю. Про каких китайцев?

Донья Виси улыбается донье Монсеррат.

— Муж мой такой добряк, но его ничто не интересует. Сейчас я сама схожу за журналом, одну минуточку. Вы уж извините.

Войдя в комнату, где дон Роке сидит у ночного столика и раскладывает пасьянс, она спрашивает:

— Ну, что это такое? Ты разве не слышал, что я сказала?

Дон Роке не поднимает глаз от карт.

— Довольно глупо с твоей стороны думать, что я встану с места из-за каких-то китайцев!

Донья Виси порылась в корзинке с шитьем, нашла нужный номер «Херувима-миссионера» и, тихонько ворча, вернулась в гостиную, где так холодно, что едва можно усидеть.

Швейная корзинка осталась открытой, и оттуда между мотками штопки и коробкой с пуговицами — коробкой из-под леденцов от кашля, купленных в год эпидемии гриппа, — робко выглядывал уголок другого номера журнала доньи Виси.

Дон Роке откинулся на спинку стула и взял журнал.

— Вот он где.

«Он» — это священник из Бильбао, совершающий чудеса. Дон Роке принялся читать журнал.

«Росарио Кесада (Хаэн), за исцеление ее сестры от затяжного колита, 5 песет.

Рамон Эрмида (Луго), за разные успехи, ниспосланные ему в коммерческих делах, 10 песет.

Мария Луиса дель Валье (Мадрид), за исцеление от небольшой опухоли на глазу, происшедшее без помощи окулиста, 5 песет.

Гуадалупе Гутьеррес (Сьюдад-Реаль), за исцеление ребенка в возрасте одного года семи месяцев от ранения вследствие падения с балкона второго этажа, 25 песет.

Мартина Лопес Ортега (Мадрид), за успешное приручение домашнего животного, 5 песет.

Благочестивая вдова (Бильбао), за отыскание пакета с деньгами, утерянного служащим ее магазина, 25 песет».

Дон Роке озадачен…

— Ну, уж этому я не поверю, это не серьезно.

Донья Виси чувствует себя в какой-то мере обязанной извиниться перед приятельницей.

— Вам не холодно, Монсеррат? В этом доме временами прямо-таки мерзнешь!

— О нет, что вы, Виситасьон, здесь очень приятно. Очень милая у вас квартира, вполне комфортабельная, как говорят англичане.

— Ах, Монсеррат, вы всегда душка!

Донья Виси улыбнулась и начала искать свое имя в списке. Донья Монсеррат, высокая, мужеподобная, костлявая, неуклюжая усатая дама, слегка косноязычная и близорукая, надела пенсне.

Действительно, как уверяла донья Виси, на последней странице «Херувима-миссионера» значилось ее имя и имена трех ее дочек.

«Донья Виситасьон Леклерк де Моисес, на крещение двух китайских младенцев именами Игнасио и Франсиско-Хавьер — 10 песет. Сеньорита Хулита Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Вентура — 5 песет. Сеньорита Виситасьон Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Мануэль — 5 песет. Сеньорита Эсперанса Моисее Леклерк, на крещение китайского младенца именем Агустин — 5 песет».

— Ну, что вы скажете?

Донья Монсеррат любезно кивает.

— Очень похвально, ну просто очень-очень похвально. А сколько еще предстоит сделать! Страшно становится, как вспомнишь, сколько еще миллионов язычников надо обратить. Эти языческие страны, наверно, кишат людьми, как муравейник муравьями.

— Воображаю! А какие миленькие эти малютки китайчата! Если бы мы жадничали и не хотели кое-чем пожертвовать, все они отправились бы прямехонько в лимб [19]. И несмотря на наши скромные старания, там, в лимбе, вероятно, полным-полно китайцев, не правда ли?

— О да, да.

— Дрожь берет при одной мысли! И над всеми китайцами тяготеет проклятие! Толкутся все они там взаперти, не знают, бедненькие, что делать…

— Это ужасно!

— А младенчики-то, которые еще и ходить не умеют, они тоже, как червяки какие-нибудь, будут вечно копошиться на одном месте?

— Поистине так.

— Возблагодарим же Господа за то, что мы родились испанками. Родись мы в Китае, наши деточки, скорее всего, угодили бы на веки вечные в лимб. Стоит ради этого растить детей! Сколько мук примешь, пока их родишь, да потом еще натерпишься!