Горы и оружие - Джеймс Олдридж

— А как же Сеси здесь без нас?

Сеси их обоих встревожила. За завтраком, хрустя кукурузными хлопьями, она сообщила, что идет сегодня на большую студенческую демонстрацию, которая соберется во дворе Сорбонны.

«Без bagarre (столкновение, драка, сумятица (франц.)) не обойдется, — сказала Сеси. — Из Нантера явится Кон-Бендит и все эти троцкисты с гуманитарного, а группа правых «Оксидан» уже поклялась сорвать демонстрацию при помощи своей обычной тактики».

«Какой тактики?» — поинтересовался Мак-Грегор.

«Ну, скажем, изобьют нескольких студентов. Или подожгут что-нибудь, стычку спровоцируют». — И Сеси белыми худыми пальцами, как гребнем из слоновой кости, прочесала свои длинные мягкие волосы.

Выйдя из ванны, Кэти сказала Мак-Грегору:

— О Сеси не тревожься. У нее здесь найдется уже с десяток защитников, а воспрепятствовать мы с тобой все равно ничему не сможем. Она не первый раз на демонстрациях.

— Так-то так…

Мак-Грегор не забыл тегеранских расправ с мятежными студентами. И если существует — одна для всех — логика взаимоотношений между полицией и студентами, то и французскую полицию бросят на Сорбонну для подавления смуты слезоточивым газом и дубинками.

Но Сеси посмеялась над его страхами:

— Глупости какие. Здесь не Тегеран. Здесь по-другому.

— А в чем именно разница?

Сеси ответила смехом.

В парижском аэропорту Орли, пристегиваясь ремнями в серой коробочке-кабине «бичкрафта», Мак-Грегор наблюдал, как смуглые, в безукоризненных манжетах руки Мозеля умело управляются с рычагами, рукоятками, миниатюрными наушниками, переключателями, а язык Мозеля ловко управляется с летным жаргоном. И снова Мак-Грегор задумался о том, велика ли разница между здешними и персидскими тревожными проблемами, между характерами причастных к этим проблемам людей, включая сюда и Мозеля.

Посадив Кэти рядом с собой, француз объяснял ей управление машиной, а Мак-Грегора затиснули подальше, назад, чтобы не мешал. Три часа провел молча Мак-Грегор на заднем сиденье, тревожась о Сеси; наконец самолет приземлился в маленьком каннском аэропорту, в аллее поздних весенних мимоз. Сев в ожидавшую их скромную «симку» Мозеля, они пересекли автостраду и по галечным взгорьям Манделье поднялись на синеющий соснами гребень, где стояла вилла Мозеля. Дом расположен был умно: в соседстве с морем, в виду Канна и Антибского мыса, но высоко — вдали от душной туристской толчеи, опоганившей побережье. В дневные часы оно отодвигалось куда-то, ночью же дом высился аванпостом над приморскими городами, яркие огни которых играли, переливались всеми цветами на горизонтах автострад.

— Я и забыла уже о существовании таких мест, — сказала Кэти Мак-Грегору, когда, сидя после ужина в сумраке круглой стеклянной веранды, они глядели на Средиземное море и вплотную за стеклами висели звезды.

Не отвлекаясь красотами вида, Мозель принялся небрежно объяснять им Францию. Над ней явно сгущались тучи, и, как человек, имеющий личное касательство к делам Франции, Мозель считал себя обязанным дать разъяснения.

— Что мы раньше делали во Франции по праву, — говорил он, и в голосе его не слышалось обиды или сожаления, — того теперь приходится добиваться как одолжения. Перемена неизбежная, хоть и тормозящая дело.

В спортивно-гибкой фигуре Ги Мозеля, в безупречной рубашке, безупречном лице, в безупречных французских манерах был смысл и толк, в скандальном же поведении Франции — не было.

Мак-Грегор молча сидел, глядел на звезды, слушал, как провансальские собаки лают внизу в лощине, отодвинувшей от дома сутолоку автострады. Словно издали дошел сквозь лай голос Мозеля: Мозель спрашивал, по какому делу ездил Мак-Грегор в Швейцарию и зачем ходил справляться в банк.

— Почему вы не обратились прямо ко мне?

— Я ведь не знал еще тогда, что вы можете помочь. Не был даже знаком с вами.

— Напрасно Кэти вам не подсказала.

— Нельзя же было мне ворваться и брякнуть: «Здравствуйте, Ги. Знакомьтесь — мой муж. Помогите ему». Слишком уж бесцеремонно.

— Напрасно, — повторил Мозель, но так, что это прозвучало не упреком, а похвалой Кэти. — Так в чем заключается дело?

Мак-Грегор рассказал ему о пропаже курдских денег, о странном молчании и враждебности, с которыми столкнулись курды в своих попытках розыска.

— Они решили, что нужен человек вроде меня, с европейской фамилией и внешностью, чтобы докопаться до правды.

— Прелестно! — сказал Мозель. — И это все?

— Это все, — помедлив, ответил Мак-Грегор. — Меня просто просили разыскать деньги.

— А знаете ли вы, какая о вас здесь прошла слава? — произнес Мозель, улыбаясь своей холодновато-дружеской улыбкой.

— Слава? — встрепенулся обеспокоенно Мак-Грегор.

— Еще бы. Одна уже таинственность ваших связей с курдами, ваша молчаливая причастность! Но помимо того, говорят, что вы спустились с гор с целью, отнюдь не сводящейся к возврату денег.

— Я приехал разыскать деньги. Вот и все.

— Недостаточно романтично, — со смехом сказал Мозель.

— Не до романтики тут, — сказала Кэти.

— Вы не понимаете. Рецепт успеха в таком деле — сгущать тайну, а не прояснять.

— Нет, Ги, — твердо сказала Кэти. — Не надо романтического вздора.

— Но, Кэти, романтический вздор здесь уже налицо, и я советую воспользоваться им.

— О каком романтическом вздоре вы говорите? — спросил Мак-Грегор.

— О мучительном любопытстве, вами возбуждаемом.

Ходят восхитительные слухи о том, что вы убивали турок, партизанили в горах, что вы самоотверженный боец, отдавший себя курдскому делу, и прочее, и прочее.

— Ах, это полнейший бред, — сказала Кэти.

— Разве?

— Бред и глупость.

— Во всяком случае, не следует недооценивать заманчивых возможностей, связанных с таким реноме, — сказал Мозель. — У вашего мужа, — кивнул он на молча хмурившего брови Мак-Грегора, — замечательно самоотрешенный вид. А поскольку подлинную силу всех этических систем составляет самоотречение, то в наши дни этим снова начинают восторгаться. Не правда ли? — обратился он к Мак-Грегору.

— От чего же это я, по слухам, отрешился? — спросил тот.

— Кто знает? — сказал Мозель усмешливо, но дружелюбно. — Вот взгляните-ка на этих женщин. — Он обернулся к двум женским фигурам работы Жермены Ришье, легонько похлопал по бронзе рукой: — Они полны внутренней силы, ибо воплощают отрешенность от себя. Самоотречение.

Кэти засмеялась:

— В жизни не слышала подобной чепухи.

— Я говорю серьезно, — сказал Мозель, по-прежнему улыбаясь. — Вы, Кэти, не понимаете французов.

Но Кэти досадливо отмахнулась:

— Вы просто умничаете.

— Я ведь читал досье Мак-Грегора, — заметил в ответ Мозель.

Вызванный нажатием кнопки, явился слуга, взял опустевшие бокалы. Над зеленой бухтой Ла-Напуль одноглазо и огромно вставала луна. Слуга сказал: «Вечерние известия, мосье» — и, войдя с веранды в кабинет, включил телевизор.

В английском, стерильно-чистом кабинете Мозеля они сели у горящего камина — этот анахронизм оказался весьма кстати весенним ривьерским вечером. И вечер не сулил никаких тревог. Но внезапно на экране появились полицейские в противогазах, точно алебардщики в шлемах с опущенным забралом. И точно на бунтующих средневековых крестьян, ринулись они по тускло освещенному парижскому бульвару на студентов, столпившихся за примитивными баррикадами у площади Эдмона Ростана (после того как, по словам комментатора, их прогнали со двора Сорбонны).

— Да тут бойней пахнет, — проговорила Кэти, выпрямляясь в кресле.

Она и Мак-Грегор напряженно стали вглядываться в растрепанные фигуры сбитых с ног, окровавленных, потерявших сознание людей, которых волокли к полицейским фургонам. Но нигде в этой каше не видно было изувеченной Сеси.

— Надо позвонить тете Джосс, — сказала Кэти.

— Ничего с Сеси не случится, — сказал Мак-Грегор, вдруг опять обретая уверенность в надежности и крепости ее локтей и коленок.

— О, пожалуйста, — сказал Мозель, узнав, в чем дело. Он набрал Париж, дозвонился до тети Джосс. — Алло, тетя Джосс. Говорит Ги Мозель. Прошу прощения, если разбудил вас — время позднее, но Кэти хочет узнать, как там Сеси.

Кэти взяла трубку, а Мак-Грегор — вторую, дополнительную.

— Мне кто-то позвонил и сказал, что Сеси в восемь часов арестовали во дворе Сорбонны, — услышали они голос тети Джосс.

— А куда увезли, сказал? — спросила Кэти.

— Я не уточнила, Кэти, душенька. Я ведь знаю, что ее отпустят, лишь только выяснится, кто она такая.

С тяжким вздохом — как же безнадежно отстала от жизни тетя Джосс! — Кэти спросила ее, кто был звонивший. Но и этого тетя Джосс «не уточнила».

— Если будут какие-нибудь вести, позвоните мне сюда, — сказала Кэти и дала номер телефона. — И пожалуйста, тетя Джосс, в следующий раз спрашивайте, кто звонит.