Записки «черного полковника» - Сергей Трахимёнок

Он прекращает считать и начинает дуться.

— Считай, считай, — говорит ему старший брат.

Ну, уж дудки! Малой демонстративно надувает губы и идет к беседке, где говорит матери:

— А чё они…

Фраза не закончена, но мать понимает, в чем дело.

— Федя, — говорит она старшему сыну, — отдай ракетку Алесю.

Федька внешне покорно протягивает младшему ракетку, садится на качели и начинает раскачиваться.

Антону нет интереса играть с Алеськой, но он понимает правила игры, которые установлены взрослыми, и некоторое время перекидывает шарик. Затем бросает ракетку на стол и присоединяется к Федьке.

Снова раздается голос Алеськи:

— Мама, а чё они…

— Иди сюда, — говорит ему мать. — Видишь, они уже большие и им неинтересно с тобой.

Предложение матери перейти в беседку, где взрослые говорят о своих делах, гораздо интереснее, чем безуспешные попытки влезть в компанию подростков. И самый младший Макаревич идет к матери в беседку, садится рядом и на какое-то время забывает свои обиды, слушая дядю Леню и мать, которая недавно посетила тепличный комбинат и увидела, как там выращивают помидоры.

— Там стерильность полная, — говорит она Корбалевичу и Серебрякову. — С одной стороны оранжереи кусты помидоров размерами с двухэтажный дом, а с другой — железные цистерны, похожие на те, что бывают на нефтебазах. В этих цистернах сплошная химия и ни крупинки земли. Так что же вы хотите, чтобы там выросло? Вот они и растут, калиброванные, чистые, но не живые.

— Все, готово! — кричит хозяин и несет охапку шампуров в беседку.

Мать тут же снимает с нескольких шампуров кусочки мяса, кладет на них лук и хлеб и дает в руки Алеське. Тот, понимая свою миссию, идет к старшим ребятишкам не только в качестве посла мира, но и с дарами. Мать устанавливает блюдо на табуретке рядом с качелями, дает установку старшим «не обижать Алеся» и возвращается в беседку.

Тут происходит некоторая заминка, потому что хозяин достал к мясу запотевшую бутылку «Абсолюта», а жена настаивает на сухом красном вине. В конце концов соглашаются пить то, что каждому нравится, звучит тост: «Кто под мясо не пьет, тот красиво не живет», — и беседа возобновляется.

После выпитого и мяса начинается обсуждение глобальных проблем.

Говорят о том, что, несмотря на «самостийное» существование, Беларусь по-прежнему связана с Россией. И как прекрасно было, когда мы имели маленькие зарплаты, но и не давали расти ценам. Однако в России грянул дефолт, который почему-то и для Беларуси вылез боком.

Наступил вечер. Тени стали длиннее, подул прохладный ветерок, и Серебряков засобирался домой. А так как вызвать такси можно было только от сторожки у въезда в дачный кооператив, он направился туда, а Корбалевич пошел его провожать.

Они шли между дачных строений по узкой дороге, по которой могли проехать только «Лады, да «Нивы», но никак не «хаммеры», потому что строился кооператив в советские времена и не был рассчитан на постперестроечные масштабы.

Если с Макаревичем Корбалевича связывали двадцать три года дружбы с времен учебы в институте, то Серебрякова Корбалевич знал всего два месяца, точнее — шестьдесят один день. Ровно столько дней назад Корбалевич принес издателю некую рукопись и попросил дать ей оценку.

У Серебрякова до чтения «все не доходили руки», хотя Корбалевич мог поклясться, что не только издатели, но и не издатели не читают тексты руками.

Но вот Серебряков позвонил и предложил встретиться. Корбалевич сказал ему, что вот так просто встречаться — скучно.

— Давайте съездим на дачу к моему другу в Боровляны, — предложил он, — отдохнем и там все обсудим.

Издатель согласился, и это вселило в Корбалевича надежду.

Однако за полдня пребывания на даче у них не было ни минуты свободного времени, чтобы поговорить о рукописи. Сверхэнергичный Макаревич догадался, что друг привел издателя на дачу неслучайно, и старался сделать все, чтобы тот остался доволен, то есть был сыт, пьян и с носом в табаке.

И вот теперь они шли по дороге к выходу из дачного кооператива.

— Я прочитал рукопись, — сказал наконец Серебряков. — В ней есть некоторые любопытные моменты, но для издательства она не представляет интереса.

— Почему? — спросил Корбалевич.

— Этот прокоммунистический бред выживших из ума гэбистов никого сейчас не интересует. Да и стиль у него какой-то телеграфный, и повествование идет то в прошлом времени, то в настоящем. Но я хотел все же что-либо для вас сделать, потому и согласился поехать к вашему другу. То, что вы взялись продвигать чужую рукопись, это, конечно, похвально. Но не взяться ли вам за свою?

— Я никогда не пробовал, да и вряд ли у меня хватит усидчивости дописать до конца хотя бы главу.

— Это хорошо, что вы верно оцениваете свои возможности, — сказал издатель. — В вашем случае все соглашаются, никоим образом не сопрягая себя и способность написать книгу. Я предлагаю вам найти сюжет, который мог бы заинтересовать читателя.

— Почему вы думаете, что я могу его найти?

— Потому, что вы нашли тот текст, который предлагали мне. У вас есть чутье розыскника и некая хватка. Вы уж поверьте. А два «негра» и два редактора в течение трех месяцев развернут ваш сюжет в книгу, которая со свистом разойдется с вокальных прилавков.

— И какие сюжеты вас интересуют?

— Ну, например, сюжет о том, как КГБ готовил серийных убийц для расправы с диссидентами. А потом система развалилась, маньяки остались без присмотра и распоясались.

— Не знаю, насколько бредом является текст, который я вам представил, но то, о чем вы говорите, — бред полный.

— Правильно, настоящий бред. Но насколько он интересен читателю?

— Ну так напишите сами об этом, почему бы вам не взяться? Идея есть, «негров» у вас достаточно, да и редакторов тоже.

— И это правильно, — поддержал его Серебряков. — Но если напишу об этом я, это будет всего лишь моя фантазия. А если напишете вы — откровения уровня Резуна.

— Откровения Резуна о разведке — это откровения мальчишки, у которого за спиной пара вербовок и чувство вины за свое предательство, которое он тщательно «описывает и объясняет», дабы от этого чувства избавиться. Тот, кто проработал в разведке достаточно долго, может много рассказать, но почему-то не делает этого. Его профессионализм не позволяет ему видеть мир таким, каким видят его нормальные люди, которые, собственно говоря, и являются читателями.

— Каков ваш ответ?

— Нет.

— Жаль… Но я все равно хочу вам чем-нибудь помочь. И хотя текст, который вы представили, не похож на сценарий, давайте я сведу вас с редакторами «Беларусьфильма». Чем черт не шутит, может, они уцепятся за те идеи, которые в вашей рукописи есть. Не зря же вы меня сегодня так кормили. Идет?

— Идет.

— Еще один вопрос. Для чего вы стали протежировать эту рукопись?

— Я не хотел бы, чтобы тот опыт, который был у моих старших коллег, ушел в небытие вместе с ними.

— Для литературы это мелко.

— А для жизни в самый раз. Не учитывая этого, мы постоянно наступаем на одни и те же грабли. Расплачиваясь жизнями не только коллег по работе, но и соотечественников…

— «Ты сказал», — произнес на это Серебряков фразу из Евангелия и пошел к сторожке, к стене которой был прикреплен телефон-автомат.

Проводив издателя, Корбалевич вернулся на дачу.

— Ну, — спросил его Макаревич, — решил что-нибудь?

— Нет, но он пообещал свести меня с нужными людьми в кино.

— Ну и хорошо, — сказал Макаревич. — Федька, неси гитару, надо повеселиться.

Пока Федька бегал в дом за гитарой, Макаревич спросил:

— С Валькой ты как?

— Да никак. Она иногда Антона дает на выходные, и на том спасибо.

— А может, этот бзик пройдет?

— Не знаю, я уже привык жить один.

Федька принес гитару, и Макаревич-старший стал петь песню, всем известную:

Эту песенку, друзья, разучить несложно,Под гитару можно петь, без гитары можно,Даже если вам медведь наступил на ухо,Эту песню можно петь, не имея слуха.

— Ля, ля, ля-ля, ля, ля-ля, ля, ля-ля, ля, ля, — подхватили припев шесть глоток, да так, что на соседних дачах залаяли собаки.

А Макаревич продолжал петь куплет за куплетом, пока не перешел к заключительному, самому, по его мнению, ударному:

Если голос ваш охрип, плюньте, разотрите.Петь не можете, тогда просто говорите.Кто не может говорить, пусть рычит мотором,И неважно, что не в такт, главное, что хором!

— Ля, ля, ля-ля, ля, ля-ля, ля, ля-ля, ля, ля, — заорали все присутствующие.

Б.Н.

Утром следующего дня я был на службе и сразу пошел к Михаилу Федоровичу. Он молча посмотрел на меня, а потом открыл сейф и достал оттуда мою справку.