Письмо Россетти - Кристи Филипс

Бату Вратса глянул на Ипполито сверху вниз и протянул ему кожаный, туго набитый монетами кошель.

– Хорошая работа, друг мой, – сказал он и улыбнулся.

При виде этой улыбки у Ипполито мурашки по спине пробежали.

– Как собираешься потратить честно заработанные деньги? – спросил Бату все с той же улыбкой, от которой у карлика холодело все внутри. – Может, имеется подружка-монахиня, которая к тебе благоволит?

Ипполито просто лишился дара речи от страха. Неужели этот голубоглазый дьявол следил и за ним тоже? К счастью, он ничего не успел сказать, потому как Бату Вратса резко развернулся и исчез столь же быстро и таинственно, как и появился.

МАГ

12 октября 1617 года

– Добро пожаловать в Судную камеру шнура, – произнес сенатор Джироламо Сильвио.

В профиль лицо его напоминало заостренное топорище. И находилось оно совсем близко от испанского шпиона, поскольку сенатор хотел получше рассмотреть шрам, рассекающий верхнюю губу. А также пот, выступивший от волнения на лбу арестованного.

– Ты, несомненно, слышал о ней, это самое страшное место в Венеции. И название свое камера получила от шнура, вот этого. – Сенатор потрогал веревку, свисающую с потолка; руки пленного были заведены за спину и крепко-накрепко связаны ею. – Мы называем это строппадо, и цель пытки – вырвать плечевые кости из суставов, с легкостью и эффективностью необыкновенной. Нет, конечно, я от души надеюсь, что до этого не дойдет. Если станешь сотрудничать с нами, пойдешь навстречу, сможешь еще помахать шпагой, когда мы тебя отпустим. А будешь упрямиться… эта комната станет последним местом, которое ты видел в жизни.

Это помещение без окон и с толстыми каменными стенами было запрятано в самой глубине Дворца дожей. Сюда не проникал свет, отсюда не доносилось ни единого звука. Даже самые пронзительные крики заглушались этими толстенными каменными стенами. Сумеречное освещение давали факелы на стенах; пол, весь в пятнах крови, казался черным, и мыши, шныряющие по углам, походили на крохотные серые тени. Сильвио глубоко вздохнул, легкие и рот наполнились спертым воздухом. Здешний воздух можно было попробовать на вкус, тяжелым осадком оставался он на языке – смесь из запаха крови, блевотины, мочи и страха. Он был настолько мощным и въедливым, этот запах, что не выветривался из одежды на протяжении долгих часов. Из-за этого сенатор никогда не носил здесь алую тогу, приходил только в черном. Заключенных, которых сюда приводили, часто рвало, но Сильвио давно привык к этому запаху, он даже начал ассоциироваться у него с ощущением триумфа.

В Судной камере шнура Сильвио выслушал множество сокровенных тайн и секретов от врагов Венецианской республики. И раскрытые тайны заговоров часто давали немало преимуществ в войнах, политических переговорах и соглашениях, а также позволяли обойти конкурентов в бизнесе и торговле. Сто часов так называемой дипломатии не могли бы дать столь успешного результата, которого добивались Сильвио вместе с Бату всего за какой-то час в этой пыточной камере. Здесь сенатор узнавал о секретных планах и истинных намерениях чужеземных королей и их соперничающих между собой фаворитов, о тайно заключенных союзах и негласных союзниках, что определяли судьбы наций. В мире лжи и предательства Судная камера шнура являлась чуть ли не оплотом истины.

Сенатор отошел от пленного, в камере появился Бату. Скинул плащ и прошагал к простому деревянному столу, где рядами были разложены разнообразные инструменты из кожи, металла, дерева – орудия пыток. В тусклом свете факелов в его угловатом лице с ледяными голубыми глазами появилось нечто демоническое. На испанца он смотрел с легким оттенком презрения, и Сильвио вспомнил, как состоялось их знакомство.

Это произошло двадцать лет назад, в трюме турецкого судна, пришвартовавшегося в Константинополе. Вот уже четыре года Сильвио объезжал колонии республики с инспекционными целями, и ему понадобился слуга, который сопровождал бы его на родину, в Венецию. Желательно человек молодой и легко поддающийся обучению. Аукционы рабов, что некогда проводились в Риальто, запретили еще в 1366 году, но владение одним или двумя рабами не возбранялось в кругу венецианской знати и не считалось незаконным. Капитан турецкого судна, кругленький коротышка с зычным голосом, сказал Сильвио, сопровождая его в трюм, где содержались рабы: “У меня тут полным-полно пилигримов, собиравшихся в Мекку”. Рабы по большей части были из Греции или с земель Черноморского побережья. “Здесь их продавать нельзя, так что придется везти до Александрии. Может, подберете кого по своему вкусу?” И капитан указал на группу ребятишек, расположившихся прямо на полу. Взгляд Сильвио остановился на мальчишке лет шести или семи с золотистой кожей и черными волосами. Голубые глаза так и бегали по сторонам, казалось, они пронзали царившую вокруг тьму.

– Как насчет него? – спросил Сильвио.

Капитан хмыкнул и сплюнул.

– Нет, господин, этот не подойдет. Совсем дикий и злобный, точно кошка.

– И все же хотелось бы разглядеть его получше. Велите ему встать.

Капитан подошел и дал мальчишке пинка, но тот и не шевельнулся, ответил лишь злобным взглядом светлых глаз. Тогда капитан схватил его за шиворот и резким рывком поставил на ноги, но как только отпустил, мальчишка снова уселся на пол. Капитан поднял его еще раз, для острастки дав крепкую оплеуху.

– Ну, теперь поняли, что я хотел сказать? Он неуправляем. Сирота, полукровка, причем просто гремучая смесь: с одной стороны – цыган, с другой – откуда-то из Золотой Орды. Назван в честь внука Чингисхана, Бату Хана, который со своими войсками не раз опустошал жестокими набегами земли от Монголии до Богемии. В его жилах течет кровь демонов.

На щеке мальчишки проступили красные пятна от пощечины, но он и вида не подавал, что ему больно. По-прежнему не произносил ни звука, а глаза оставались сухими и злобными. Не пролил ни слезинки, точно вообще не умел плакать.

– Я его беру, – сказал Сильвио.

И он привез раба в Венецию, где ему предназначалась роль мальчика на побегушках, однако вскоре Бату проявил недюжинные умственные и физические способности. Упрямства в нем поубавилось, он быстро сообразил, что ничего ужасного здесь ему не грозит, что к слугам в доме Сильвио относятся хорошо. Наблюдательный, молчаливый и ничего не боящийся, Бату вскоре стал любимчиком Сильвио. Взаимная симпатия между этими двумя людьми все возрастала, и довольно скоро Сильвио начал думать о нем как о сыне, которого у него никогда не было. Он позаботился о том, чтобы Бату прошел обучение, соответствующее уникальным его способностям, и ко времени, когда пареньку исполнилось двадцать, лучшего фехтовальщика в Венеции найти было невозможно. Даже здесь, в этом городе, где смешались, казалось, все расы и типажи, необычная его внешность всегда привлекала внимание. Ему часто бросали вызов, но из всех драк и поединков Бату выходил победителем. Он был быстр как молния и абсолютно бесстрашен. Как и Сильвио, он с презрением относился к боли, что делало его идеальным напарником в работе сенатора в Судной камере шнура. Подобно своему учителю, он обладал уникальным умением вытягивать из людей правду.

– Имя заключенного Луис Салазар, – тихо произнес Бату. – Это мы узнали от предателя, работавшего в Арсенале, перед тем как тот отдал концы.

– Что еще? – спросил Сильвио.

– Да почти ничего. Во время ареста был ранен. Долго ему не протянуть.

Записка, которую они нашли у шпиона, не имела никакого отношения к стеклодувному мастерству, как поначалу думал Бату, зато в ней содержалась довольно подробная информация об Арсенале, судостроительном заводе в Венеции. И передал ее Салазару венецианец, работник этого предприятия.

Сильвио подошел к пленнику.

– Вот что, Луис Салазар. При тебе найдена записка, раскрывающая государственные тайны, связанные с обороноспособностью страны. Одно лишь обладание подобной информацией карается смертной казнью. Однако я даю тебе шанс спасти свою шкуру. Если расскажешь все о тех, на кого работаешь.

Сильвио говорил по-итальянски, и по выражению глаз пленного видел, что тот его понимал, однако должного страха в них не заметил. Обычно трех дней пребывания в темнице дожей было достаточно, чтобы заставить людей молиться собственным страхам, и ко времени, когда они попадали в камеру шнура, воля их была совершенно сломлена. Этот же, судя по всему, еще не созрел. Сильвио видел, как бьется жилка на шее Салазара, понял, что сердцебиение у него участилось, но на лице заключенного не дрогнул ни единый мускул и он по-прежнему не произносил ни звука.

– Это губернатор Милана? Или наместник Неаполя? Или же ты работаешь на испанского посла и самого короля Филиппа?

Мужчина продолжал молчать. Сильвио повторил свои вопросы на испанском, на всякий случай, но это ничуть не повлияло на поведение допрашиваемого. Он напуган, но недостаточно, подумал Сильвио. Глаза под тяжелыми веками смотрели столь же невыразительно и немного сонно, точно перед тем, как привести сюда, охранники его только что разбудили. Но разве тот, кто крепко спит в темнице дожей, не знает, какие ужасы поджидают его здесь? Эта мысль пронзила Сильвио, словно озарение, он понял источник бравады испанца.