Письмо Россетти - Кристи Филипс

– Ипполито! – нетерпеливо окликнул его из ризницы священник Доменико. Дух толерантности, к которому он призывал паству во время богослужения, был по природе совершенно ему чужд. – Ипполито! Давай сюда, наверх! Быстро!

Карлик схватил с кафедры проповедника Библию и облачение и, неловко сжимая эти предметы в руках, поспешил к ризнице, в дверях которой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял Доменико. Вид у него был недовольный. С каждым днем физиономия священника становилась все шире и маслянее, с отвращением замечал Ипполито, а глазки буквально тонули в складках жира и походили на две черные маслины на фоне розовой плоти. Ну точь-в-точь как у свиньи. Гм… “А жареная свинина тоже очень даже ничего, сытно и вкусно”.

– И аккуратней там, – прикрикнул Доменико, когда Ипполито прошмыгнул мимо него. – Если еще хоть раз найду облачение на полу, не видать тебе должности ризничего как своих ушей!

“Чума на тебя”, – подумал Ипполито, глядя вслед удаляющемуся священнику. Угрозы Доменико не слишком его волновали. Он прослужил здесь больше двадцати лет и повидал немало священников. Они приходили и уходили, а он оставался. Он давно потерял к ним всяческое уважение. Все до единого паразиты, высасывают из монастыря все соки. Сестры уже привыкли к тому, что мука и яйца, предназначенные им для пропитания, идут на выпечку бисквитов и печений для святых отцов, в то время как ему, Ипполито, преданному их слуге, доставались одни объедки. И чья, позвольте спросить, в том вина?

Этих сестер щедрыми никак не назовешь. Одна лишь сестра Бродата – такая по-домашнему уютная и мягкая сестра Бродата с замечательно широкой задницей и, увы, маленькими усиками над верхней губой – была по-настоящему добра к нему. Но и с нее, грустно подумал он, особенно нечего взять. Стало быть, вся вина на священниках. Бродата сама жаловалась, что они сжирают все подчистую; при этом Ипполито насмешливо фыркал, а как-то раз заметил: “Смотри берегись! Как бы на твою драгоценную девственность тоже не позарились… если это уже не случилось”.

Бродата сразу поняла, что говорит он об отце Фабрицио. Ипполито сам видел, как этот старый козел обхаживал ее, и это при том, что у него уже была любовница в монастыре Сан Сеполькро. И вот теперь Бродата не желает с ним разговаривать. Но Ипполито знал: она только притворяется сердитой, а сама польщена и втайне довольна. Ей хотелось, чтобы люди думали, будто священник неравнодушен к ней, пусть честь ее при этом и пострадает. Но когда это монахини заботились о своей чести?…

Карлик затряс головой, точно хотел, чтоб мысли прояснились. Если Бродата не желает больше с ним дружить, что ж, он просто перестанет думать о ней, вот и все! Есть более важные вещи, над которыми стоит поразмыслить, это уж определенно. Сегодня ночью он станет богат, ну, по крайней мере, сможет купить себе приличной еды. А вдруг даже, мечтательно подумал Ипполито, возвращаясь в неф, настолько богат, что сможет прогуляться до моста Сисек, где приветливые девушки не побрезгуют его деньгами, пусть он даже и ростом не вышел, и фигура у него никудышная, и ноги кривые.

Интересно, что бы сказала на это старуха Бродата. Несомненно, будет молиться за спасение заблудшей его души, мрачно подумал он, а потом начнет стращать разными телесными недугами, в том числе французской болезнью. Ипполито вспомнил, что когда-то давно один священник пытался убедить его держаться от шлюх подальше; к чему тратить деньги на этих заразных девок, сказал он, если любовь между мужчинами ничуть не хуже, даже лучше. Ну уж нет, ответил тогда Ипполито, лучше уж подцепить французскую болезнь, чем отправиться прямиком на виселицу. Ипполито хмыкнул, довольный своим остроумием. Все знали, что содомский грех наказывается смертной казнью, что это прегрешение против самого Господа Бога. Поэтому-то мудрые руководители Венецианской республики всячески поощряли местных шлюх показывать голые груди на публике, напоминая мужчинам о том, где кроются истинные радости.

Ипполито вновь остался у алтаря в одиночестве и ждал. В тишине церкви он слышал, как где-то капает вода; затем со двора донесся обрывок разговора на повышенных тонах. И тут он подумал, что, если что-то пойдет не так, как он рассчитывал, этот голубоглазый дьявол Бату Вратса превратит его жизнь в сущий ад. Он слышал, Бату не прощает ошибок. А может, он сейчас где-то совсем рядом, подглядывает, подслушивает?… При одной только мысли об этом карлика пробрал озноб.

Ипполито уже начал терять надежду, когда появился первый мужчина. Тот, которого Ипполито считал предателем, поскольку мужчина был венецианцем, это он точно знал. “Нет, не из нобилей, ничего такого, – сказал Ипполито, описывая этого человека Бату. – Более низкого происхождения, возможно, подмастерье какой-то, прядильщик или стеклодув”. Последние слова почему-то страшно заинтересовали Бату, это читалось в его взгляде. Потому как Бату знал: раскрыть тайны производства венецианского стекла иностранцы пытались не раз, причем самыми изощренными способами. И хотя любого, раскрывшего эту тайну и продавшего ее за пределы республики, ждала смертная казнь, монополия Венеции в этом производстве нарушалась, и не раз. Да только в прошлом году французский король подкупил главного венецианского мастера по зеркалам обещанием денег и женщин, и Совет десяти до сих пор безуспешно добивался выдачи предателя у французского двора, где этот мерзавец как сыр в масле катается.

Венецианец уселся в том же ряду, куда садился все последние три недели, и Ипполито поморщился: предатель соблюдает ритуал, изображает набожность. Сперва встал на колени и произнес краткую молитву, потом уселся и почти незаметно сунул маленький, свернутый в несколько раз листок бумаги в щель между скамьями переднего ряда. Посидел еще с минуту, не больше, а потом поднялся и выскользнул из церкви.

Настал критический момент. Бату объяснял, почему этому человеку надо было позволить уйти – для того, чтобы он вывел их на второго. Ипполито считал второго испанским шпионом, ибо одевался он в испанском стиле – камзол и тесно облегающие штаны. Как-то раз Ипполито протопал за ним до Листа-ди-Спанья, где находилось испанское посольство. Ему отчаянно хотелось подойти к скамьям и убедиться, что бумага на месте, – с ее помощью, объяснил Бату, они смогут поймать испанского шпиона, – но он знал, что должен оставаться все там же, у алтаря, сидеть и ждать тихо, как мышка. Но если все сложится совсем не так, как обещал Бату… Ипполито даже думать боялся о том, что тогда произойдет. Голод, который он постоянно испытывал, покажется сущим пустяком.

Но вот испанец вошел в церковь и направился к той же скамье, Ипполито затаил дыхание. Да, это точно он: испанец носил тонкие черные усики, они прикрывали шрам на верхней губе, который так портил рот – казалось, он постоянно ухмыляется. И еще на нем все тот же серо-коричневый камзол, в котором он был неделю назад. Как и первый посетитель, он сперва встал на колени, сделал вид, что произносит краткую молитву, затем вытащил листок бумаги из тайника. Повернулся к двери и успел пройти всего несколько шагов, как вдруг дорогу ему преградили четверо мужчин с обнаженными шпагами. Он развернулся, бросился к алтарю, глаза его были дико расширены и бегали по сторонам в попытке найти другой выход. Внезапно испанский шпион увидел Ипполито, и тот тихо ахнул, испугавшись за свою жизнь, но испанец вытащил свою шпагу и развернулся лицом к преследователям.

Церковь наполнилась звоном скрещиваемых шпаг.

– Только не убивать! – крикнул один из четверки остальным своим товарищам, и Ипполито увидел, что испанец принялся драться с еще большим рвением, точно предпочитал смерть той альтернативе, что противники приберегли для него.

“Все лучше, чем попасть в тюрьму и подвергнуться нечеловеческим пыткам”, – внутренне согласился с ним Ипполито, наблюдая за сражением из-за высокой кафедры. Впрочем, вскоре испанца разоружили, шпага со звоном отлетела в сторону, упала на плиточный пол. Четверо мужчин набросились на шпиона, быстро скрутили его по рукам и ногам и увели. Ипполито молча наблюдал за тем, как испанца выводят через распахнутые двери и дальше по дворику, к узкому каналу, где уже ждала гондола. Вся схватка заняла несколько минут, и теперь в церкви вновь воцарилась полная тишина.

Ипполито так и подмывало крикнуть: “А как же я? Где обещанное вознаграждение?” Крохотные его ручки сжались в кулачки, на глаза наворачивались слезы. Без доказательств, то есть без денег, Бродата ни за что не поверит, что он участвовал в поимке шпиона, что рисковал при этом жизнью! Ибо, несмотря на все мечты о роскошных блюдах и куртизанках, он сделал это исключительно ради Бродаты. Он никогда не чувствовал себя таким униженным и преданным. И уже собрался ускользнуть из алтаря в тень, когда в дверях вдруг возникла черная и грозная, точно гадюка, тень.