Эдвард Мунк - Стенерсен Рольф

Мунк не любил ни Кристиана Крога, ни Эрика Вереншёлля, хотя они были в числе первых, помогавших ему. В те годы, когда искусствоведы беспощадно критиковали Мунка, Крог и Вереншёлл писали о нем очень благожелательно. Но оба они были здоровыми, жизнерадостными людьми, что не импонировало Мунку. Скоро начались мелкие ссоры, а Мунк слишком близко принимал все к сердцу и ничего не забывал. Он не мог найти ничего общего и с другими ведущими норвежскими художниками, начавшими творить раньше него. Это были Фритс Таулов, Эйлиф Петерсен, Ханс Хейердал и Герхард Мунте[26], Мунк хвалил ранние работы Хейердала.

— Тиис неправ, когда пишет, что я многому научился у Крога. Кое-чему я научился у Хейердала. Я это говорю, несмотря на то, что терпеть его не могу. По-моему, он был ужасным человеком. И он и Эйлиф Петерсен. Но я должен сказать, что есть что-то хорошее в ранних работах Хейердала. Позже и ему и Мунте зрение изменило.

Из той группы норвежских художников, которые по возрасту были несколько моложе Мунка, больше всех ему понравился Карстен. После смерти Карстена Мунк особенно часто о нем говорил. Карстен питал к Мунку горячую любовь, граничившую с поклонением. Он мало кого уважал, но, как только входил Мунк, он вставал. Мунк для него был самим господом богом.

— Только Мунк что-то значит. Остальные не умеют ни писать, ни рисовать. Они пользуются сапожным кремом и называют это главным тоном в норвежском изобразительном искусстве. Эти ханжи считают себя одухотворенными. Писать может только один Мунк. Остальные только выставляют свои вещи, но рядом с Мунком они съеживаются и становятся ничтожными. Они ведь только высиживают у холста. Пишут, пишут и считают себя прилежными. У них такая пустота и мертвечина в мозгах, что они не видят ничего кроме того, что видно каждому.

Одно лето Карстен жил у Мунка в Осгорстранде. Это было в период наибольшей общительности Мунка. Карстен, сын богатого отца, одалживал одежду и холсты у друзей и редко за это рассчитывался. Карстен получил наследство после смерти отца. Один из его бедных друзей пришел к нему и спросил:

— Правда, что у тебя есть деньги?

— Откуда ты это взял?

— Увидел из налогового обложения. Это уж слишком. Ты же ходишь в моих брюках.

— Ну, ну, — сказал Карстен. — Помни, что ты разговариваешь с богачом.

Мунк поссорился даже с директором Национальной галереи Енсом Тиисом — своим добрым гением. Он написал портрет Тииса, на котором тот сидит толстый, широкоплечий, в желтых и зеленых тонах. Тиис впал в немилость за то, что общался с художниками, которых Мунк не любил. К тому же хвалил картины, которые не нравились Мунку, и этого было достаточно, чтобы Мунк порвал с ним.

Обидчивость Мунка выражалась иногда самым странным образом. Когда-то в молодости он был на вечере художников. Председателем вечера был маленький художник, считавший, что Мунк пишет никудышные картины. На вечере он подошел к Мунку и предложил ему уйти, сказав, что «это вечер для художников». Он думал, что Мунк пробрался туда самостийно. Через несколько лет, встретив его в Осгорстранде, Мунк вынул пистолет, направил на него и заставил позировать.

— Я хотел написать портрет испуганного человека.

Отношение Мунка к молодым художникам было не лучше, чем отношение к старым. Он с ними не встречался. Они даже не могли прийти к нему. Единственный, кого он пускал к себе, был Пола Гоген, сын Поля Гогена. Он бывал у Мунка довольно часто. Среди немногих других, которым разрешалось приходить к нему, были Яппе Нильссен, лектор Сигурд Хёст, братья Халфдан и Вильгельм Руде, директор комитета по охране здоровья Вефринг и врач Кристиан Шрейнер. В течение двух последних лет жизни Мунк часто приглашал Шрейнера. Иногда к нему приходили иностранные художники и критики. Вплоть до 1939 года он хорошо относился к немцам.

— Они сделали так много для меня.

Торговцев картинами Мунк допускал с трудом, если они не были немцами. Тот факт, что он часто приглашал к себе Пола Гогена, объясняется рядом причин, в частности тем, что Пола Гоген писал в газете «Дагбладет», которая нравилась Мунку больше всех остальных. Книгу Гогена о нем он считал лучше книги Тииса.

— По книге Гогена видно, что он художник. Большую часть из того, что написал Тиис, я уже читал раньше.

В книге Гогена мало написано об отношении Эдварда Мунка к женщинам. Он жаловался:

— Если уж обо мне писать книгу, то неправильно быть таким приличным. Я не барышня.

Единственный раз Мунк сказал мне, что купил картину другого художника и, как это ни странно, это был художник, о котором Мунк думал, что он его преследует. Этот художник помогал Мунку в устройстве выставки, а когда вскоре состоялась выставка этого художника, Мунк за тысячу крон купил его картину.

— Я купил эту картину, единственную, которая не была продана.

Картина была написана в коричневых тонах, Мунк повесил ее в ванной комнате.

— Иногда, когда я бываю в подавленном настроении, я захожу в ванную и смотрю на этот коричневый соус. Улыбаюсь, и мне это помогает.

Однажды Мунк неожиданно зашел ко мне в приемную. Там стояла картина, которую я только что купил у этого художника. Мунк спросил, сколько я за нее заплатил. Я заплатил шестьсот крон, почти столько, сколько Мунк получил за свои литографии.

— Неплохо, если он получает шестьсот крон за такую картину. Картина неплохая, но не кажется ли она вам скучной?

Я не ответил.

Посмотрев на нее еще немного, он повторил:

— Вам не кажется, что она скучная?

Я поддакнул:

— Да, может быть, немного скучна.

Мунк вынул лорнет:

— Честно говоря, не кажется ли она вам очень скучной?

Однажды Мунк пришел в Национальную галерею в Осло с несколькими картинами. Десяти-пятнадцати норвежским художникам предложили послать свои картины на большую выставку в Нью-Йорк. Директор галереи Юхан Лангор, Мунк называл его «лейтенант», попросил Мунка взглянуть на них.

— Если вам понравится какая-нибудь картина, я скажу об этом художнику. Это его порадует и явится для него стимулом.

— Нет, — ответил Мунк. — Я не могу посмотреть все картины, а в таком случае неправильно хвалить одну. Может быть, другая, которой я не видел, понравилась бы мне еще больше, а тот, кто ее написал, подумает: «Вот как, моя картина ему не понравилась» — Нет, поднимутся только ненужные разговоры. Я всегда был против группировок в искусстве.

Было бы нехорошо с моей стороны похвалить одну картину, когда я не видел всех. А кто написал эту картину? Он? По-моему, она очень плоха. Неужели ее действительно пошлют в Нью-Йорк?

На Международной выставке в Париже Мунку была отведена почетная стена в норвежском зале. Я пожелал ему удачи.

— Там две почетные стены, — сказал Мунк. — Вторая отведена Вереншёллю. Французы подумают, что мы тут люди сентиментальные.

— У Вереншёлля хорошие картины на темы сказок, — сказал я.

— Да, да, Вереншёлль умеет писать. Он к тому же умен. Да и хорош собой. — Больше войны не будет, — сказал он мне в 1918 году. — Это была последняя мировая война. — Ты так думаешь, — сказал я, и он воспринял это как невежливость. — Да, Вереншёлль умен. Все считают, что он умен. — Почему ты так часто рисуешь проституток? — спросил он меня. Это мне сказал Вереншёлль. Что бы он ни написал, все его хвалят. А у меня только неприятности. Из-за каждой картины — скандал. Я бы предпочел писать сеновал. Из-за этого не бывает скандала. Помните портрет подполковника Линтху, о котором я говорил, что не я его писал? Я и не писал. Линтху стоял сзади и диктовал каждую черточку. Мне нужны были пятьдесят крон. Многие идут на то, чтобы писать так, как от них требуют. Тогда скандалов не будет. Я сказал это и Вереншёллю. — Вот это я называю проституцией. — Но все считают Вереншёлля умным, благородным, теперь ему предоставили почетную стену. Там подумают, что мы сентиментальные люди. Нельзя такие вещи предлагать французам.

Когда Мунк был награжден Большим крестом святого Улафа — самым высоким орденом, которым может быть награжден художник в Норвегии, я послал ему поздравление. Он ответил присылкой литографии с изображением свернувшейся клубком собаки. Под рисунком он написал: «Я слишком стар, чтобы интересоваться орденами. И все-таки я рад, что получил этот большой крест. Это порадует всех, кто купил мои картины. Вы не знаете, как за это благодарят? Я не могу идти во дворец. Теперь июль, и я, как всегда, кончил работать. Теперь мне нужно собраться с духом и подать декларацию о размере моих доходов. Вы не знаете, на какую сумму я продал? Нужно искать записки и письма. Если я забуду указать продажу хоть одной единственной картины, они сумеют упрятать меня в тюрьму. Многим надоело мое малевание, они считают, что пора прекратить. Может быть, большой крест их немного напугает. Было бы слишком хорошо, если бы меня оставили в покое и я мог бы работать спокойно. Лучше быть настороже. Найти записки и письма и составить эту декларацию».