Подземка - Дмитрий Дашко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так себе перспективы. Мне же ещё возвращаться надо. Здесь не грохнут, так на следующей приголубят. Дружки убитых уголовников почти наверняка озаботятся приготовить алаверды.
Сделав нужные выводы, я решил не доставлять недоброжелателям удовольствия поквитаться со мной и попытался удрать из изолятора, благо дверь оставалась открытой. Вытащу Лило и бочком-бочком в сторону туннеля, там, глядишь, что-нибудь и придумаем. Не мытьём так катаньем преодолеем посты, добежим до соседей. Может они более вменяемые.
Но судьба как это часто бывает, посмеялась над моими планами. В изолятор ввалилась куча вооружённых до зубов людей, они быстро оценили ситуацию и, догадавшись, с какой такой стати на полу валяются двое поисковиков, приняли необходимые меры.
Чтобы отправить меня на боковую, понадобилось всего лишь почти неуловимое движение прикладом. Всё что я успел увидеть перед тем, как провалился в абсолютную темноту, это разъярённые лица аборигенов. Большой популярностью мне здесь теперь не пользоваться. Это факт. Самый фактический из мне известных.
Сколько я провалялся без сознания, сказать сложно. Не догадался перед тем, как закатить глазки хотя бы мельком посмотреть на циферблат. Старею, наверное.
А очнулся я оттого, что беззубая толстуха, очевидно убиравшая в изоляторе, окатила меня ведром холодной как сердце Снежной Королевы воды. Будь эта мегера в одиночестве, я бы быстро объяснил ей, что и почём, но она явилась в компании сразу двух дуболомов, тупых вроде сибирского валенка, но очень и очень сильных.
— Хорош валяться, браток, — попросил один из них. — Видишь, женщина пришла: подметёт тут, полы помоет. Уважь чужой труд, браток.
— Да без проблем, — сказал я поднявшись. — Могу даже выйти.
Башка гудела как церковный колокол. Глаза так и норовили собраться в кучу. Но вроде не подташнивало, так что есть надежда, что до сотрясения мозга не дошло. Ну, хоть какие-то положительные моменты на сегодня. Куча минусов в итоге даст хоть слабенький, но всё же плюсик.
— Выйти?! — усмехнулся всё тот же дуболом. — Слышь, ты ваще, даёшь!
Его напарник пока помалкивал, судя по виду его могли и не обучать человеческой речи. Зачем говорить с такими-то кулаками!
— Ага, выйти, воздухом свободы подышать, — пояснил я.
— Ничё, скоро надышишься, — заверили меня. — У нас ваньку валять не принято.
— Я есть хочу: у меня с утра маковой росинки во рту не было, — предупредил я.
— Здесь закон простой: кто не работает, тот не ест. Ты, браток, ещё пальцем об палец не ударил, а о жратве спрашиваешь. Нехорошо это.
— Разве? Голодом морить — вот что нехорошо, — заметил я.
— Не боись, будет тебе хавчик. Мы собственно за тем и пришли. Пошли с нами, пайку будешь свою зарабатывать.
— Это типа общественных работ что ли, — догадался я.
— Вроде того. Ты вроде мужик не слабый, так что горбом поработаешь. Помахаешь киркой маненько, зато потом будешь хавать с полным на то основанием. Когда еда заслужена, она в два раза вкусней кажется.
— Э, мы так не договаривались, — произнёс я. — Нашли дешёвую рабочую силу! Мне вообще-то на Центральную надо, и чем быстрее, тем лучше, а я и без того у вас застрял. Может ну их, к такой-то матери эти работы?
— Ты не рассуждай, давай, топай, — предупредительно рыкнул разговорчивый дуболом.
— А как же… — я оглянулся в сторону женской половины.
Дуболомы разом хмыкнули.
— За девку не переживай, ей тоже применение найдётся.
— О'кей, парни, — вздохнул я. — Только предупреждаю заранее: яйца берегите. Без них плохо будет.
— Ты бы о своих лучше заботился. Есть у нас двое, которые с удовольствием тебе их отрежут, — сказал дуболом, намекая на Гену со Славой.
С десяток работяг согнали к небольшому ответвлению основного туннеля. Мужики были невыспавшимися, злыми.
Громко матерились, насылая проклятия на начальство, жадно докуривали чинарики или украшали плевками стены.
— Привет стахановцам! — поприветствовал я собравшийся трудовой люд.
Внимания на меня не обратили. Я сообразил, что народ тут подобрался сплошь и рядом из провинившихся обитателей станции. Штрафники. Видимо Ашот Амаякович верил в исправительную силу труда, хотя подавляющее большинство морально «горбатых» исправят разве что могила да лопата по хребтине. О последнем способе я упомянул не спроста, ибо трудовое перевоспитание началось с раздачи шанцевого инструмента. Штрафникам выдали кирки и совковые лопаты, а меня, как самого представительного и крепкого поставили в пару с лопоухим и не сильно хлипким мужиком таскать носилки.
Был ли тут какой-то инженерный замысел или начальство всего лишь хотело направить энергию штрафников в мирное русло, но вкалывать нам пришлось и впрямь ударными темпами. Я попытался филонить (кому охота забесплатно надрываться?), но быстро получил чувствительный укол штык-ножом примкнутым к автомату. Охранники глаз с нас не спускали, расслабляться не позволяли, и, кажется, нам предстояло работать «отсюда и навсегда».
Похоже, я мог застрять тут до конца моих дней.
Глава 11
Жаль, что работа не волк, и в лес не убежит, а то б и в самом деле послал бы её куда подальше. Часа за три утомительной пахоты я так навкалывался, что с трудом волочил ноги. Тяжеленные носилки оттягивали руки, дико болела спина, голова начинала кружиться.
В этот момент охранники объявили перекур и раздали по банке тушенки на троих.
— Жрите, братцы кролики, и отдыхайте. Через сорок минут продолжим.
Работяги увлечённо заскребли ложками, передавали банки по кругу. Я был последним в нашей троице и не удивился, когда обнаружил, что мои товарищи по несчастью практически ничего мне не оставили. Похоже, здесь каждый сам за себя.
— Благодарю за щедрое угощение, — с укоризной произнёс я, но меня не слушали.
Никому моя личность не была интересна. Я даже удивился. Обычно новый человек всегда был окружён повышенным вниманием на любой станции. Все норовили расспросить его, узнать новости, сплетни, может, услышать что о потерявшихся родственниках. Но аборигенам было не до меня. То ли народ подобрался равнодушный, то ли других забот хватало. Никто даже не спросил, как меня зовут. Ладно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Кроме того, не больно и хочется разговоры разговаривать. Устал так, что язык на плече.
Мужики устроились кто где, закурили. Я сел на перевёрнутое вверх дном ведро, прислушался к начавшемуся разговору.
Темы были обычными, бытовыми. Все дружно обругали главу администрации, перечислили перенёсённые по его милости обиды, добрались до начальничков рангом поменьше и перемыли им кости. По всему выходило, что на станции дурак сидит на дураке и дураком погоняет. Потом русло беседы перекинулось на женщин. Дружнее всего обсуждалась какая-то Зинка, у которой было за что подержаться (титьки — во! корма — вот такая!), но она, курва, блюла себя и лапать никому не позволяла. Мужиков это и оскорбляло, и одновременно приводило в восторг.
А затем как-то самом собой в ход пошли разного рода байки, страшилки, за истинность которых никто не мог положиться, но, тем не менее, рассказывали их с таким придыханием, будто это и есть самая взаправдашняя быль.
— Много под землёй всего странного, загадочного, — говорил, прищурив левый глаз, Егорыч — мужичонка в заломленном на бок чёрном, испачканном в саже треухе. — Вроде не первый годок мы тут, пообжились уже, пообтёрлись, но половины всех тайн так и не разузнали. — Взять, к примеру, Путевого Обходчика. Мне знакомый с Двенадцатки баял, что видели они у себя на станции призрак в виде престранного человека в старинной форме железнодорожника. Ходит он по туннелям, молоточком постукивает, с фонарём рельсы осматривает и всё матом ругается. Дескать, довели метро до совершеннейшего безобразия. Работать никто не хочет, порядок не наводит. «Сталина, — грит, — на вас нет! Уж он бы вам показал» И всё к тому выходит, что родом этот фрукт ещё со времён начала советской власти, чуть ли не с первых пятилеток. Пытались разговорить его, а он на вопросы не отвечает, знай бубнит под нос своё что-то.
— А ещё говорят, что Обходчик этот иной раз и помочь можёт, — вдруг вступил в беседу мой напарник, тип с которым мы таскали носилки.
— Это как? — заинтересовался Егорыч.
— Я, конечно, за всю правду поручиться не могу, но ежели кто-то Обходчику по какой-то необъяснимой причине приглянется, так он может любимца своего из затруднительного положения выручить. Слышал, что одного солдата, которого чуть было не засыпало в туннеле аккурат после бомбёжки, Обходчик этот тайными путями на станцию к людям вывел.
— И плату никакую не потребовал?
— Не-а, ничего не попросил. Да и что с солдата возьмёшь-то?!
— Брешут, скорей всего, — решил Егорыч. — Вся эта потусторонняя братия на нас с вами ноль внимания, фунт презрения. Мы для них тля. Плюнуть и растереть. Зачем им с нами вошкаться?