Неадекват (сборник) - Максим Кабир

Я в беде…

Происходящее внезапно отбрасывает меня назад, в прошлое. В детство, прошедшее под дребезжание трамвая. Неожиданно вспоминаю, как с друзьями, тайком от родителей, катался на нем через весь город. Не помню номер, но это и не важно. Сейчас вообще никто не поверит, что трамвай ходил через Старый мост. А он ходил… И многим дальше – на Левый берег, в самую его глубину. И через добрую половину Правого. А мы – мальчишки с одного двора, сбежавшие в поисках приключений – все ехали, ехали и ехали, прилипнув к окнам, и это путешествие казалось упоительно-бесконечным.

Происходящее отбрасывает меня в прошлое. Туда, где родилась игра в «Цветовой код». Не «Семицветик» или «Угадай-цвет», а именно «Код». Мы все пытались подтянуть под космическую фантастику и ее чарующие термины. Вспоминаю простейшую суть забавы, и сердце отчего-то щемит…

Штурман экипажа задает цвет. Остальные, пялясь в окна, лихорадочно ищут нечто указанное. Вариантов может быть много. Командир – он же начальник экспедиции – определяет, какой из вариантов интереснее. Я почти всегда проигрываю, потому что «белая волга» куда скучнее «дохлого белого голубя»…

Сейчас, встретившись с черным Себастианом, обреченно понимаю, что снова в игре.

Я черный плащ опереточного злодея, бесстыдно манящий подкладом, словно приоткрытое женское естество. Я смерть, каковой ее воспринимает большинство людей.

Спускаюсь в подвал.

Санжар, Эдик, Чума, Пашок, Марина и старуха сидят на своих койках, глядя на меня с молчаливым укором. Затем старший слуга говорит:

– Больше так не делай. – Встает, покидает закуток и подходит к столу с едой. – Давайте ужинать.

Предназначение

Удивляюсь сам себе, но сплю крепко, без сновидений.

В голове и душе пусто, будто прошел ураган. На тумбочке – аккуратно сложенная стопка одежды из секонд-хенда. Футболки, домашние штаны, шарф, кепка и вязаная шапка, носки. В запечатанной упаковке новые трусы, пар десять. Рядом полотенце, зубная щетка и паста, бритвенный станок, мыло и упаковка туалетной бумаги.

Сигнал побудки еще звучит. Но Санжар уже сидит на соседней – пустой – кровати, наблюдая за моим пробуждением.

Словно ничего не произошло.

А что, собственно, произошло?

– Сегодня работаем по дому, – говорит он, поверх моего плеча посматривая на занавеску Эдика. – Чистим паркет и сжигаем мусор.

Я не отвечаю. Отправляюсь умываться.

Долго, с чуждым медлительным упоением скребу лицо бритвой. Размышляю.

Мне никто не угрожал. Никто не приковывал цепью к батарее центрального отопления. Не вырывал ногти и не отбирал паспорт. Меня готовы кормить, поить и обеспечивать работой. Почему же тогда звук захлопнувшейся ловушки до сих пор стоит у меня в ушах?

Чищу зубы, умываюсь. Рядом шумит водой Пашок. Даже не пытается начать разговор, что совершенно устраивает обоих. Из кабинки унитаза слышно смешливое бормотание Чумы – он читает анекдоты на последней странице газеты. Когда возвращаюсь в жилой блок, казах все еще на прежнем месте.

– Кто такой Себастиан? – спрашиваю я, словно возобновляю прерванный разговор.

– Гитлер-то? Друг семьи, – отвечает тот. С места не сдвигается, смотрит снизу вверх. – Немец вроде. По-нашему почти не понимает, даже не пытайся. Он тут вроде как за телохранителя.

– И сторожа, – добавляет Чумаков из-за моей спины. На нем спортивные штаны и знакомая майка, под мышкой зажата газета, зачесанные волосы растрепались. – Лучше не зли…

Мы с Чумой начинаем одеваться. Санжар все еще неподвижен.

– Знаешь, – вдруг выдает он, будто только этого и ждал, – у меня в Алматы друг жил, Казтуган. Химик от рождения. Варил все подряд, хорошие деньги заколачивал. Работал на фабрике «Джапан Тобако Инкорпорейтед». Хорошо там платили, да. Хрен устроишься. А еще ему хорошо платили уважаемые люди из одной медицинской корпорации. И по их заказам Казтуган украдкой, так и не попавшись, подсыпа́л в одну из сотен тысяч сигарет на конвейере очень сильный, но медленно действующий яд.

– Чтобы сигареты убивали. – Не спрашиваю, а уточняю.

История кажется нереальной, но отчего-то очень жуткой. Стану ли я теперь обнюхивать все сигареты, вынимаемые из пачки?

Санжар кивает.

– Рожденный судьей – вот как его имя переводится. – Он встает и наконец-то идет одеваться. Пашок и Чума слушают с интересом, но заметно, что не в первый раз. Виталины Степановны и Марины в комнате уже нет. – И в какой-то момент он взаправду уверовал, что может судить людей. Избирательно, непредсказуемо, как в рулетке. Тогда он сошел с ума.

Я не успеваю переварить рассказ, из-за занавески появляется Эдик. Одет как вчерашним вечером, с точностью до складки на рукаве пиджака. Сосредоточен, спокоен и неулыбчив. Раздает задания.

Вычистить ванную на третьем этаже западного крыла. Вычистить камин в главной гостиной. Натереть паркет в столовой. Натереть подсвечники в коридоре второго этажа. Сжечь мусор. Помыть машину жены хозяина. Закончить восстановление мусорной горы. Принять продукты, заказанные по Интернету. Починить водосток, поврежденный сходом снега. Починить перегоревшую розетку в игровой комнате. Заменить лампы в люстре центральной прихожей.

Я думаю про человека, подмешивающего яд в сигареты. Про его предназначение. Про свое тоже думаю. Может быть так, чтобы высшие силы оставили меня в живых только для того, чтобы насладиться моим медленным угасанием в застенках этого странного особняка?

Да, мне уже приходилось бывать в переплетах.

Серьезных, с риском для здоровья и жизни. Доводилось лежать в овраге под трупами подельников, не успевших первыми выхватить стволы. До сих пор не знаю, какой от меня был толк в той дикой разборке. Наверное, прихватили для массовки, в толпе единомышленников кореша готовы на многое. Массовка. Как на съемках фильма. Да вот только с той съемочной площадки сумел вернуться лишь я…

Надраиваю паркет, ползая на четвереньках, разряженный в специальный комбинезон, сродни медицинскому. Эдик не хочет, чтобы на пол сыпались волосы, поэтому заставил даже натянуть капюшон. Вокруг такая тишина, что кажется, будто во всем огромном доме никого нет. Я блестящая гладь нежно-коричневого паркета, по которому в танце скользят изящные легкие люди.