Век наивности - Эдит Уортон

Довольно странно позвать его таким образом, а после о нем позабыть, но Арчер испытывал скорее любопытство, чем обиду. Самая атмосфера комнаты настолько отличалась от той, какою он до сих пор привык дышать, что застенчивость его исчезла в предвкушении чего-то увлекательного и неведомого. Он и раньше бывал в гостиных, задрапированных красным камчатным полотном с картинами «итальянской школы», но его поразило, что ветхий, взятый внаем домик Медоры, с его жалкими украшениями из пампасной травы и статуэтками Роджерса,[72] одним мановением руки и умелым использованием нескольких предметов был превращен в нечто уютное, «заграничное», смутно напоминающее сцены из старинных сентиментальных романов. Он попытался проникнуть в этот секрет, найти разгадку в том, как расставлены столы и стулья, в том, что в изящной вазе стоят всего лишь две алые розы (которых никто никогда не покупал меньше дюжины), в тонком аромате, который пропитывал все вокруг, напоминая не запах духов на носовом платке, а скорее атмосферу какого-то далекого восточного базара, где пахнет смесью турецкого кофе, серой амбры и засушенных роз.

Потом он задумался о том, как будет выглядеть гостиная Мэй. Он знал, что мистер Велланд, который был весьма щедр, уже присмотрел только что построенный дом на Восточной 39-й улице. Местность эта считалась отдаленной, и дом был сложен из отвратительного зеленовато-желтого камня, который молодые архитекторы использовали, протестуя против коричневого, чей однообразный цвет покрывал весь Нью-Йорк наподобие холодного шоколадного крема, но зато водопровод там был образцовый. Арчер хотел отправиться в путешествие и отложить вопрос о доме, но, хотя Велланды и одобряли длительный медовый месяц в Европе (а быть может, даже зиму в Египте), они настаивали, что молодоженам необходим собственный дом. Молодой человек чувствовал, что судьба его решена: до конца дней своих он будет каждый вечер подниматься по обрамленным чугунными перилами ступеням зеленовато-желтого подъезда и через вестибюль в стиле Помпеи проходить в переднюю с панелями из лакированного желтого дерева. Дальше его воображение не простиралось. Он знал, что на втором этаже имеется гостиная с фонарем, но не мог даже вообразить, как Мэй им распорядится. Она с легкостью переносила лиловый атлас и желтую стеганую обивку кресел в велландовской гостиной, где красовались столики под «буль»[73] и позолоченные горки, набитые новомодным саксонским фарфором. У него не было оснований полагать, что в своем собственном доме она пожелает видеть что-либо другое, и утешался лишь надеждой, что она, быть может, позволит ему обставить библиотеку по своему вкусу — разумеется, настоящим «истлейком»[74] и простыми новыми книжными шкафами без стеклянных дверок.

Полногрудая служанка вошла в комнату, задернула шторы, помешала поленья в камине и успокоительно произнесла;

— Verrà, verrà.

Когда она удалилась, Арчер встал и принялся ходить из угла в угол. Должен ли он ждать дальше? Положение становилось довольно глупым. Быть может, он неправильно понял госпожу Оленскую, быть может, она его вовсе и не приглашала.

Внизу, на булыжной мостовой, послышался топот копыт, лошадь остановилась у крыльца, и Арчер услыхал стук открываемой каретной дверцы. Раздвинув шторы, он выглянул в ранние сумерки. Прямо перед окном был уличный фонарь, и в его свете он увидел запряженную крупной чалой лошадью прочную английскую коляску Джулиуса Бофорта; банкир вышел из нее и помог выйти госпоже Оленской.

Бофорт стоял, держа в руке шляпу и произнося какие-то слова, на которые его спутница отвечала, по-видимому, отрицательно, после чего они пожали друг другу руки, он вскочил в свой экипаж, а она поднялась по ступенькам.

Войдя в комнату, она не выказала ни малейшего удивления при виде Арчера — удивление, очевидно, было чувством, совершенно ей не свойственным.

— Как вам нравится мой забавный домик? — спросила она. — Для меня это сущий рай.

Говоря это, она сняла свою бархатную шляпку и, бросив ее в сторону вместе с длинной накидкой, остановилась, глядя на него задумчивыми глазами.

— Вы восхитительно его обставили, — отозвался он, чувствуя, что слова его банальны, но желая преступить светские условности и сказать что-то простое и остроумное.

— О, это жалкий маленький домишко. Мои родственники даже слышать о нем не хотят. Но он по крайней мере не такой унылый, как дом ван дер Лайденов.

Эти слова поразили его словно электрическим током, ибо мало нашлось бы мятежных умов, которые посмели бы назвать унылым величественный особняк ван дер Лайденов. Люди, удостоившиеся чести быть в нем принятыми, дрожали от холода и называли его «прекрасным», но Арчер неожиданно для себя обрадовался, что она облекла в слова эту всеобщую дрожь.

— То, что вы тут сделали, просто очаровательно, — повторил он.

— Мне нравится этот домик, — призналась она, — но я думаю, мне просто нравится, что он здесь, в моей родной стране, в моем родном городе, и что я в нем одна.

Она говорила так тихо, что он с трудом расслышал ее последние слова, но, несмотря на смущение, тотчас их подхватил:

— Вам так нравится быть одной?

— Да, тем более что мои друзья не позволяют мне чувствовать одиночество. — Она села возле камина, проговорила — Настасия сейчас подаст нам чаю, — жестом показала ему, чтобы он вернулся в свое кресло, и добавила: — Я вижу, вы уже нашли себе уютный уголок.

Откинувшись назад, она сложила руки за головой и из-под полуопущенных век стала смотреть в огонь.

— Это час, который я люблю больше всего. А вы? Чувство уязвленного самолюбия заставило его ответить:

— Я уже начал бояться, что вы этот час забыли. Бофорт, очевидно, совершенно завладел вашим вниманием.

Это замечание ее позабавило.

— Как! Разве вы так долго ждали? Мистер Бофорт возил меня посмотреть несколько домов — ведь мне, наверное, не позволят оставаться в этом. — Казалось, она тут же забыла и о Бофорте, и о нем, Арчере, и продолжала — Я еще ни разу не бывала в городе, где все считают невозможным жить в des quartiers excentriques.[75] He все ли равно, где кто живет? Мне сказали, что это вполне приличная улица.

— Она не модная.

— Не модная? Неужели вы все придаете такое значение моде? Почему бы не установить свою собственную моду? Но, вероятно, я жила слишком независимо; теперь я хочу поступать как вы все — хочу чувствовать, что обо мне заботятся и что я в безопасности.

Он был тронут, как и накануне вечером, когда она говорила, что нуждается в руководстве.

— Да, именно этого хотят все ваши друзья. Нью-Йорк — страшно безопасное место, — не без сарказма добавил он.

— Серьезно? Это чувствуется сразу, — воскликнула она, не замечая насмешки. — Быть здесь — все равно как… как в детстве, когда тебя отпустили в гости, потому что ты была примерной девочкой и сделала все уроки.

Аналогия была выбрана из лучших побуждений, но не особенно ему понравилась. Он не прочь был непочтительно отозваться о Нью-Йорке, но не любил, чтобы другие говорили о нем в таком же тоне. Неужели она еще не поняла, какая это мощная машина и как эта машина едва ее не раздавила. Званый обед у Лавел Минготтов, сшитый in extremis[76] из всевозможных общественных лоскутков, должен был наглядно показать ей, что она находилась на волосок от гибели, но одно из двух — либо она вообще не сознавала, что ходит по краю пропасти, либо в упоении победы на вечере у ван дер Лайденов забыла об опасности. Арчер склонялся к первой версии, ему казалось, что она все еще воспринимает Нью-Йорк как некое единое целое, и это предположение его раздосадовало.

— Вчера вечером Нью-Йорк был у ваших ног, — сказал он. — Ван дер Лайдены никогда но останавливаются на полпути.

— Да, правда. Как они добры! Это был такой приятный вечер! Все так их почитают.

Слова эти совершенно не шли к делу, так можно было говорить о чаепитии у славных старушек, барышень Лэннинг.

— Ван дер Лайдены, — произнес Арчер, чувствуя, что слова его звучат напыщенно, — ван дер Лайдены — самое влиятельное семейство в нью-йоркском обществе. К сожалению, они из-за слабого здоровья миссис ван дер Лайден принимают очень редко.

Она разомкнула руки, на которых покоилась ее голова, и задумчиво на него посмотрела.

— Быть может, именно в этом и есть причина? — Причина чего?

— Их большого влияния. Быть может, причина его именно в том, что они превратили себя в такую редкость?

Он слегка покраснел, пристально взглянул на нее — и вдруг понял всю глубину ее замечания. Одним махом она проткнула ван дер Лайденов, и они лопнули. Он засмеялся и принес их в жертву.

Настасия принесла чай в японских чашечках без ручек и маленькие тарелочки с крышечками и поставила поднос на низкий столик.