Живу тобой одной - Стефани Блэйк

Келли выпрямилась.

– Нет-нет, – простонал Хэм. – Пожалуйста, не останавливайся.

Теперь она могла видеть его обнаженное тело, а значит, и его желание. Но Хэм не стыдился этого. Он видел, словно сквозь зеленоватую туманную дымку, улыбающиеся развратные губы и развратные ярко-зеленые глаза.

Зеленоватая дымка потемнела, словно туча накрыла солнце над морем. Хэм почувствовал, что слепнет, тонет, задыхается. Потянулся к ней в поисках спасения.

– Спаси меня, Келли! Спаси!

– Я вернусь, Хэм. Я тебя спасу, – услышал он ее приглушенный смех.

«Я ненавижу тебя, Келли! Ненавижу…»

Дальше темнота. Тишина. Сладкая смерть.

Хэм очнулся, укрытый простыней, мокрой от пота. У кровати стоял доктор Уиллис Мэрфи. Его розовое лицо херувима выглядело непривычно суровым. Два кустика белого пуха торчали по обеим сторонам головы чуть повыше ушей. За исключением этого, ни на его лице, ни на голове не было ни единого волоска. Доктор никому не открывал свой возраст, однако Нат говорил, что доктор Мэрфи практиковал уже тогда, когда он, Нат Найт, ходил в коротких штанишках. В течение последних двадцати лет док Мэрфи грозился уйти на покой, но только после того, как найдет себе достойную замену – какого-нибудь бескорыстного и человеколюбивого выпускника мединститута. Сейчас, в 1922 году, он все еще оставался единственным терапевтом на пространстве к двадцать миль от Найтсвилла.

– Как ты себя чувствуешь, парень? – спросил он своим высоким, почти женским голосом.

– Вроде ничего…

Только сейчас он их увидел. Отец и Келли стояли по обе стороны кровати.

Старый Найт положил руку на плечо сына.

– Все в порядке. Ты выкарабкаешься. Сам доктор это сказал. В голосе его прозвучало почтение, какого Хэм не слышал со смерти матери.

– Тебе повезло, парень. Вот эта молодая леди спасла тебе жизнь. Выдавила всю кровь из раны, дочиста. – Доктор обернулся к Келли. – Вы смелая девушка.

– Она моя жена, Уиллис, – произнес Нат так, словно хотел разделить похвалу, предназначавшуюся Келли.

Хэм услышал голос Келли, и ему захотелось умереть. Сейчас она все им расскажет!

– Я сделала надрезы бритвой, по два крест-накрест на каждой ранке, подождала, пока вытечет кровь и рана совсем очистится, потом крепко перевязала ногу повыше раны, чтобы остановить кровь.

Хэм не верил своим ушам. Она не сказала им ни о том, что высасывала кровь из раны, ни о его безумном поведении! Он, похоже, и впрямь обезумел. Такого наговорил! И кому? Жене своего отца! Господи, как же он ее ненавидит!

Со страхом он поднял на нее глаза. Лицо ее выглядело ясным и безмятежным. Непостижимая женщина! Такая чистая и безгрешная в белом платье с гладко причесанными, распущенными по плечам волосами. Хэм впервые видел ее с такой прической за все время ее замужества. В зеленых глазах крылась загадка.

– Бедный Хэм, – продолжала она, глядя на него. – Он потерял сознание, когда я сделала надрез на ране. Метался как безумный, стонал, говорил что-то непонятное. – Она улыбнулась Хэму сладчайшей улыбкой.

– Он устал, – произнес доктор Мэрфи. – Оставим его, пусть отдыхает.

Оставшись один в комнате, Хэм думал только о Келли и ничего не мог понять. Почему она солгала? И солгала ли? Может быть, тот эпизод – только плод его воспаленного воображения? Хэм знал, что мечты по своей силе и живости восприятия нередко превосходят реальность. Ему очень хотелось уверить себя в этом. Такое объяснение его устраивало. Постепенно уверенность крепла все больше и больше. Конечно, это был бред, из тех, что так часто мучили его в последнее время. Ослабевший, но благодарный судьбе, он откинулся на подушку и закрыл глаза, вознося молитву: «Прости меня, Господи, и дай мне силы противостоять искушению…»

Он повторял и повторял эти слова, пока, наконец, не заснул беспокойным сном. Его мучили кошмары.

Вот он лежит обнаженный на пушистом облаке, согретый кроваво-красным сиянием. Она, в шелковой ночной рубашке его матери, склонилась над ним. От рассыпавшихся по плечам волос исходит сияние. Губы раскрыты, зеленые кошачьи глаза вспыхивают ярким блеском при виде его восставшей плоти.

Пальцы ее расстегивают перламутровую пуговицу ночной рубашки. Одним быстрым движением она обнажает грудь и плечи, спускает рубашку на пол. Она стоит перед ним обнаженная, улыбаясь своей лисьей улыбкой. Хэм до этого никогда не видел обнаженной женщины. Он потрясен безупречной симметрией ее тела, гармонией его форм, плавно переливающихся одна б другую. Какой разительный контраст с угловатым мужским телом! Здесь все мягкое, округлое, пышное, теплое, плодородное. Мать-земля, воплощение вечности для мужчины.

Хэм кричит от нестерпимого желания.

– Пожалуйста! Ну, пожалуйста, прошу тебя!

С грацией пантеры она прыгает на кровать, между его ног.

И здесь иллюзия кончается.

Хэм вскинул голову, приподнялся на локтях. Это не сон! Он лежит в своей комнате, на собственной кровати. На ночном столике светит керосиновая лампа под розовым абажуром. Бедро туго перевязано бинтом. Вид этого бинта окончательно возвращает его к реальности.

– Келли! Почему ты здесь?

– Потому что ты этого хочешь.

– Нет! Ты жена моего отца!

– Ш-ш-ш! А то мы его разбудим, твоего отца.

– Уходи, уходи скорее. Я тебя не хочу.

– Неправда, Хэм. Ты взрослый мужчина, а мужчине нужна женщина. Ты хочешь меня. – Она тихонько рассмеялась. – Не стоит больше это скрывать. Сегодня днем я сама видела, как сильно ты меня хочешь.

Хэм крепко сомкнул веки, не в силах смотреть на нее, не в силах видеть доказательство своего мучительного желания.

– Это был сон… Я был не в себе.

– Бедный Хэм!

Широко раздвинув колени, она опускается прямо на него. Он задыхается от наслаждения, тянется к ней, притягивает ее вниз, на себя, зарывается лицом в благоухающую ямку у нее на шее. Длинные волосы веером колышутся на подушке, покрывают его теплой завесой.

Потом он лежит лицом вниз, мучимый раскаянием и сознанием собственного греха, столь же сильным, как испытанное перед этим наслаждение.

Она гладит его мускулистую спину, шепчет ему в самое ухо:

– Ну как, теперь тебе лучше, Хэм?

– Прекрати, Келли!

Ее прикосновения показались ему вдруг невыносимыми, как прикосновение змеи. Он откатился от нее, сел на постели, глядя прямо перед собой, чтобы не видеть ее наготы.

– Посмотри на меня, Хэм.

– Нет! – хрипло пробормотал он. – Поскорее убирайся из моей комнаты. Если отец узнает, чем мы тут занимались, он убьет нас обоих. И поделом.

– Но как он об этом узнает, Хэм? Кто, кроме нас, ему расскажет?

У него задрожали руки.

– Ты нехорошая. Зачем ты явилась сюда? Зачем искушала меня?