Везунчик - Виктор Бычков

– Ну что ж, по крайней мере, честно и смело, – комендант потерял интерес к беседе. – Мы не за этим пришли. Где еврейская девочка?

– Попрощалась, и убежала. Куда – не говорила, – с печки ответил хозяин. – А если бы и знал, не сказал.

– Господин майор, – заговорил Антон. – У них нет дома двоих взрослых сыновей и дочери– врача. Это подозрительно.

– А на это что скажете, господин полковник? Или тоже не знаете, где они?

– Ну почему же – знаю. Они там, где должны быть истинные патриоты своей Родины – воюют против вас, своих врагов. Мои дети не могут стоять в одном строю с таким ничтожеством, как ваш староста и ему подобные.

– Вы подписали себе приговор, господин полковник! – от лояльного прежнего человека не осталось и следа. Посредине избы стоял волевой, твердый, исполнительный офицер Германской армии. – Расстрелять! – приказал он Антону.

– Позвольте умереть от пули врага, а не этой мрази! – старик не потерял самообладание, а, приосанившись, взирал с высоты на своих убийц. – Потрудитесь отдать команду своим солдатам.

– Много чести марать об тебя руки.

Повторной команды Антон ждать не стал, и с удовольствием выпустил в ненавистного деда несколько пуль.

– Это тебе за мразь, это за негодяя, это за отбросы! – каждый свой выстрел он сопровождал выкриком, пока его не остановил комендант.

– Довольно! Одним врагом у великой Германии стало меньше. Труп убрать во двор, и не хоронить трое суток! Это приказ! – он повернулся к супруге старика, которая вместе с семьей застыли в немом ужасе от происходящего, еще не до конца осознав случившееся на их глазах. – Ослушаетесь, будет расстреляна вся семья!

Майор убедился, что труп вынесли во двор, и только после этого последовал к следующему дому.

Лицо Антона горело, гнев и злость, накопившиеся внутри, искали выхода.

– А почему пожалели семью Скворцовых? Надо было и остальных в расход! – они уже подходили к дому Лосевых, а он все ни как не мог остановиться, и жаждал крови.

– А ты страшный человек, Щербич, – комендант посмотрел на часы.

– Что-то мы задерживаемся. Говорят, здесь с тобой по-соседски проживает твой друг детства?

– Да какой он друг, так, в детские игры вместе играли, вот и все. А так что бы дружить – нет, не дружили. По крайней мере – я его за друга не считал и не считаю.

– А он? А он считал тебя другом?

– Быстрее – предъявлял право на дружбу.

– Поясни. Не понял.

– Считал своим долгом спрашивать с меня за все, что я делаю. Учил меня жизни.

Старый Лось даже не встал, когда к ним в дом зашли немцы со старостой деревни: нацепив на нос очки, он готовился подшивать валенки к зиме. Тетка Вера и мама Антона, которая была здесь же, замерли у стола, прижавшись спинами к стене. Комендант что-то приказал солдатам, и они схватили сначала Михаила Михайловича, а потом и женщин, и стали выводить их во двор. Двое начали обыскивать дом, переворачивая все вверх дном.

– Где сын? – Вернер позволил Антону допросить хозяина и его жену, а сам стоял в стороне, наблюдая за действиями подчиненных. – Куда он спрятался?

– Побойся Бога, Антоша! – дядя Миша вытянулся перед соседом, в недоумении разводя руками. – Откуда мне знать, где Ленька?

Разве теперешние дети спрашивают согласия родителей, что им делать, или советуются с ними куда идти?

– Не юли! Ты все знаешь! Не может быть, чтобы ты не знал, где Ленька. Не тот это человек, чтобы с тобой не посоветоваться. Я больше чем уверен, что вы с ним замышляете создать партизанский отряд, если уже не создали, – староста перекинулся на мать Леонида тетку Веру. – А ты что скажешь, где сынок?

– Вот тебе крест – не знаю! – женщина божилась, и готова была даже стать на колени.

Широко раскрыв глаза, зажав руками рот, мама Антона смотрела со стороны за сыном, готовая в любой момент помешать ему совершить что-то страшное, непоправимое.

– Ну, последний раз спрашиваю, – староста тряс за грудки старого Лося. – Где твой гаденыш?

– Антоша, что ты такое говоришь? – дядя Миша пытался вразумить соседа.

– Какой я тебе Антоша? – мощным, сильным ударом снизу в челюсть Щербич буквально опрокинул старого человека на землю, и стал пинать его ногами, приговаривая между ударами:

– Я староста, господин староста, я – твой господин!

Мама с тетей Верой кинулись к ним, отталкивая озверевшего Антона от лежащего на земле Михаила Михайловича.

– Опомнись, сынок, опомнись! – мать буквально молила сына, повиснув у него на руках. – Что ты делаешь, опомнись!

– Это ты на кого руку поднял, сопляк? – старый Лось стоял уже на ногах, и двигался на Антона. – Ты кого сломить хочешь? Наш род тебе не сломить, молокосос, мой верх будет! – и с силой и ловкостью, неожиданной для его возраста, нанес удар Антону под дых, отчего тот переломился, и начал сползать к ногам старика. Удар коленом в лицо снизу падающему противнику, и сжатым кулаком обоих рук по затылку сверху, довершили дело: кровь хлынула изо рта и носа потерявшего сознания старосты, и он упал у ног Лосева.

– А-а-а! – душераздирающий, пронзительный крик женщин раздался над деревней.

Мать опустилась на колени перед сыном, тормошила его, вытирала бегущую кровь краем своей юбки, поднимала его голову к верху, стараясь остановить кровотечение.

Только немцы, казалось, с интересом наблюдали эту сцену со стороны, не вмешиваясь, пока комендант не достал пистолет, и направил его на старика.

– К стене! – грозно приказал он.

– Ты на кого? Нас не сломить! – разъяренный старик шел на майора, расставив руки с растопыренными пальцами, готовый сцепить их на горле врага. – Кишка тонка, сволочи!

На перерез ему кинулись солдаты, но их остановил комендант, разрядив в старого Лося всю обойму. Михаил Михайлович еще успел сделать два шага вперед, и только потом замертво рухнул на свой двор с распростертыми руками.

Первой, кого увидел пришедший в сознание Антон, была его мать, только узнал он ее с трудом: перед ним на земле сидела простоволосая женщина, с обезумевшим, пустым взглядом глаз, с застывшей на лице блаженной улыбкой. Она перебирала в руках землю, пересыпая из одной руки в другую, и пела. Иногда подносила землю ко рту, пыталась ее есть, отчего все лицо было в земле, с застывшей на губах грязью. Потом начинала хохотать, бросалась землей, сыпала ее себе на голову, опять ела, и пела что-то бессмысленное, больше похожее на вой.

Убитый Лосев, обезумевшая мать, стоящие во дворе немцы, наконец, вернули Антона к действительности. Один из солдат поставил перед ним ведро воды, приглашая его умыть лицо, привести себя в порядок.

– Bitte! – пододвигал ведро поближе к старосте.

Поблагодарив солдата кивком головы, вымыл лицо, вытер его полой френча, и долго смотрел на мать. Когда он прикоснулся к ее плечу, она вдруг захохотала, с силой отбросила от себя руку сына. Антон взял ведро с водой, и плеснул ей в лицо, надеясь привести ее в чувство, вернуть к действительности. Однако она зашлась в диком хохоте, ударяя руками по образовавшейся лужице, разбрызгивая грязь. Волосы растрепались, и торчали во все стороны.

Оставив мертвого мужа, к обезумевшей женщине подошла соседка, опустилась на колени у ног, прямо в лужу, молча прижала ее голову к своей груди, и так они замерли вдвоем, не обращая внимания на окружающих.

Как позже узнал Антон, результатом облавы стали восемь человек убитыми, одиннадцать человек арестованы, и увезены в комендатуру, сожжено семь домов. «И сошедшая с ума мама», – подвел он для себя полный итог этой операции.

Он сидел на пороге собственного дома, обхватив голову руками, уставившись в одну точку. В хлеву ревела не кормленная и не доеная корова, визжал голодный поросенок, Дружок на цепи выл, вытянув острую мордочку куда-то вверх, к луне, жалуясь кому-то на свою собачью судьбу.

Деревня затихла, притаилась, зализывая раны, готовилась к очередной тревожной ночи. Ни звука в деревне, не скрипа, только в хлеву голодная скотина все ни как не хотела смириться с таким положением.

А на душе пустота, и ни каких мыслей. Хотя куда от них деться? Нет, нет, да набегают, возвращают к действительности. Хочется, почему-то, вычеркнуть сегодняшний день, забыть его, затушевать черной краской, и никогда не вспоминать. Не так, ну не так рисовалась Антону картина его управления деревней, не так! Мама предупреждала, а не верил, думал, откуда ей, темной, не современной знать все наперед? А получилось вот как, не хорошо получилось. Права оказалась. В начале то, как все гладко было, мирно, хорошо! Даже немцы не верили в такую идиллию. Только куда теперь деваться, назад дороги нет? Может, мама еще поправится, и ей станет лучше? Один. И до этого дня вокруг не было никого, разве что Васька Худолей? Вряд ли. А может комендант Вернер? Тоже нет. Тому подавай евреев, красноармейцев. А больше всего – золото. Шлегель? Нет. Васька говорит, что избил его Эдуард Францевич во время облавы: не так, видишь ли, резво орудовал как он. Прямо по морде в присутствии солдат и деревенских жителей. Грозился гестапо, обещал расстрелять. Худолей приходил уже выпившим. Может, и самому напиться, забыть хоть на время дневной кошмар? Антон прислушивался к своим желаниям, и не находил охоты выпить.