1968 - Патрик Рамбо

— Ты с ума сошел! — закричала мадам Жюрио.

— Куриные твои мозги! Ты что, не понимаешь, что творится вокруг?

— Да, забастовка, я и без тебя знаю!

— Еще хуже: заговор, которым руководят из-за границы. Премьер-министр сообщил об этом на заседании палаты, а он знает, что говорит. Так что если сын Порталье, этот дурачок, попадет в тюрьму, то и поделом ему! Пусть его папаша не рассчитывает на меня, чтобы вытащить его оттуда!

— Порталье — наши друзья, котик…

— Не называй меня котиком! Все очень серьезно.

Жюрио растревожили утренние новости, переданные по радио. Не будет ни поездов, ни метро, ни автобусов, ни самолетов. Все ждали, как отреагируют банки, бензоколонки, почта. Домохозяек предупреждали о возможном отключении газа и электричества, франк падал в цене, французские ценные бумаги обесценивались, красный флаг развевался над двумястами заводами. Жюрио весь кипел. Дрожащей от ярости рукой он стал крутить диск наконец-то освободившегося телефона. Мадам Жюрио вздохнула и ушла в гостиную. Чтобы успокоиться, она включила телевизор. Воскресную утреннюю программу трудно было назвать легкомысленной: за «Днем Господним» последовали «Протестанты во Франции». Она даже не слушала, о чем говорил муж, потом увидела, как он положил трубку, открыл шкаф и надел пиджак.

— Ты уходишь?

— Как видишь.

— Мы же еще не обедали!

— Обедай без меня, у нас экстренное заседание.

Он глубоко вздохнул, чтобы вернуть себе свое легендарное самообладание, и сразу же ушел. Беспечная мадам Жюрио закрыла за ним задвижку входной двери, потом вернулась и уселась на диван из мягкой кожи. Решено — она весь день просидит в халате. Раз депутат отправился к своим товарищам, это до вечера. Мадам Жюрио подумала, что неплохо бы еще раз побывать в Сорбонне, студенты привлекали ее гораздо больше, чем муж, но ей стало лень. Она налила себе чистого шотландского виски.

В то время как мадам Жюрио размышляла о выходных и собственной личной жизни, не зная, чем заполнить ни то, ни другое, ее муж-депутат подъезжал к дому номер 5 по улице Сольферино. То было трехэтажное здание времен Второй империи с балконами из кованого железа и двумя камерами видеонаблюдения над входом. После Освобождения де Голль разместил там свою партию, «Объединение французского народа», потом здание перешло к Службе гражданского действия, которая следила за порядком во время демонстраций, помогала полиции и участвовала в секретных операциях на грани законности и пристойности. С 8 мая, то есть со времени своего основания, здесь же располагались и комитеты защиты Республики, возникшие во время беспорядков и призванные поддерживать голлистов и их власть. Идея принадлежала Жаку Фоккару, советнику де Голля, к которому тот всегда прислушивался. Фоккар посылал указания, не выходя из Елисейского дворца.

Все голлисты хорошо знали Жюрио, который вступил в партию одним из первых. Изнутри окна были защищены металлическими решетками, снаружи — бронированными ставнями. Люди из боевых отрядов свалили здесь в кучу дубинки, каски, гранаты со слезоточивым газом. Во время волнений они кружили по Латинскому кварталу и собирали студентов в свою поддельную машину «скорой помощи», чтобы обработать их здесь, в подвале, «где все сами признаются во всех грехах», стараясь как можно сильнее запугать своих жертв, прежде чем передать полиции. Жюрио был не в большом восторге от этого сброда, собранного Бог знает где: ветеранов Индокитая, полицейских активистов, рьяных экстремистов. Среди них была даже банда венгров, смертельно ненавидевших коммунизм. Как только порядок восстановится, мы от них избавимся, пообещали Жюрио товарищи, в этот славный день комитеты защиты Республики превратятся в респектабельную организацию. В вестибюле за столом консьержа сидел франкистский легионер, сражавшийся за нацистов в Синем дивизионе, и разгадывал головоломку.

— Господин Тевенон ждет вас в типографии, — сказал он на своем испанизированном французском.

Жюрио нашел Тевенона на втором этаже, тот перечитывал только что напечатанную листовку, пахнущую свежей краской.

— Прочти-ка, Жюрио! Нам надо собрать вместе всех сочувствующих и не определившихся, сейчас самое время.

— И противостоять анархии. Мы ведь для этого собрались, так ведь? Погоди, я прочту.

Тревога!

Французы!

Франции угрожает заговор. Кучка людей пытается навязать вам свои законы. Сегодня каждый должен исполнить свой долг. Каждый из вас, мужчина вы или женщина, молоды вы или нет, должен попытаться сделать так, чтобы в его окружении возобладал голос разума. Каждый должен быть готов встать на защиту самого ценного, что у него есть, — свободы.

Мы готовы помочь вам. Выразите свою волю. Вступайте в комитеты защиты Республики.

Постоянный секретариат Улица Сольферино, 5 Париж, 7-й округ

— Значит, стоит де Голлю отвернуться, и начинается полный бардак! Господа, веселье окончено.

Голос генерала звучал гневно. Де Голль машинально качал ногой под столом в стиле Людовика XV, пытаясь преодолеть нервозность и сдержать ярость. Премьер-министр сидел напротив, казалось, его кто-то вдавил в низкое кресло, а за ним на стульях из золоченого дерева в стиле ампир министры внутренних дел, информации и обороны пытались слиться с огромным гобеленом, на котором была изображена сцена из Дон-Кихота. Вызвали и полицейского префекта, который должен был высказать соображения технического порядка. Де Голль повернулся к степенному Кристиану Фуше:

— Господин министр внутренних дел, нет ли у вас новостей, которые мне еще неизвестны?

— Почти никаких, господин генерал. Единственное, мы должны обеспечить безопасность региональных узлов железной дороги…

— Безопасность, безопасность, — повторял генерал, крутя в руках очки.

— Но тогда мы рискуем оставить без защиты столицу…

— Хватит уже всей этой смуты! — отрезал генерал. — Это недопустимо, и пора прекратить. А насчет гостелевидения, господин министр информации, выставите смутьянов за дверь, и все.

— Что касается радио и телевидения, — вмешался совершенно спокойный Жорж Помпиду, — мы приняли меры, чтобы обеспечить минимальный набор услуг.

— Минимальный набор, — презрительно передразнил генерал, — Господа, я принял решение. Мы должны очистить «Одеон» и Сорбонну.

— Сорбонну? — забеспокоился Жорж Помпиду. — Тогда будут убитые, господин генерал.

— Кроме того, силы правопорядка сильно травматизированы, — добавил министр внутренних дел.

— Фуше, откуда вы выкопали такое словечко?

— Они деморализованы.

— Так напоите их!

— Если мы пошлем полицию в Сорбонну, — настаивал Жорж Помпиду, — все начнется снова.

— Господин префект полиции? — спросил генерал, поворачиваясь к Морису Гримо, который ответил:

— Господин президент, для проведения подобной операции у нас не хватит личного состава. Нам уже и так пришлось задействовать огромное число людей, чтобы обеспечить безопасность основных городских служб…

— Может быть, «Одеон»… — согласился Жорж Помпиду, чтобы успокоить де Голля.

— Хорошо, начните с «Одеона», но немедленно! Спасибо, господа.

Де Голль поднялся, прощаясь с министрами, и Помпиду воспользовался моментом, чтобы предложить:

— Вот если бы вы сегодня вечером выступили с обращением…

— Об этом не может быть и речи! Мы назначили 24 мая, именно в этот день и ни в какой другой я объявлю референдум об участии народа в управлении.

В дверях кабинета генерал добавил:

— Реформа — да, но беспорядка я не допущу. Повторите эту формулу писакам, которые поджидают вас у подножия лестницы.

Сорбонский повар был в отчаянии. Только что бретонский кооператив прислал студентам грузовик с десятью тысячами цыплят, и что же решили комитеты? Распределить мясо по трущобам. Если отказываться от пожертвований, то кто будет платить за еду? Повару и так частенько приходилось добавлять денег из своего кармана. Он спрашивал себя, не пора ли ему дезертировать с кухни, забыв о революции. Он грустно смотрел, как его грузовик удаляется по улице Эколь. Марко и Порталье уселись в кабину рядом с шофером-добровольцем, чтобы, как они объяснили, проследить за справедливым распределением пернатых, но на самом деле отправились вместе с грузом в Бийянкур: цыплята станут дополнительным связующим звеном между забастовщиками с завода Рено и студентами, захватившими университет. Они выехали на площадь Жюля Геда, там стоял невообразимый гвалт, словно в разгар ярмарки. На сцене какой-то фокусник под радостные аплодисменты толпы колдовал над платками, и те исчезали. Повсюду: на окнах, на деревьях, на стенах фабрики — виднелись красные флаги. На огромном транспаранте было написано требование: «Сорок часов, не больше! Тысяча франков в месяц, не меньше!» Студенты, клаксоном прокладывая себе дорогу в толпе зевак, доехали до главных решетчатых ворот, перегороженных цепями. Вдалеке Порталье узнал Жана Ферра[71], который взял микрофон и, прежде чем запеть, объявил, приведя в восторг товарищей: «Я выступаю за тех, кто все время получает ногой под зад!»