Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт

Не может быть. Вот это место, где писалась история — пусть и всего лишь история моей жизни. Как это может быть, чтобы это место производило на меня впечатление столь обыденного, столь неприметного?

Мой взгляд падает на пару букетов цветов на лугу возле путей. Три погребальные свечи — по-прежнему! — маячат в траве.

Я, как попало, паркую машину у обочины и выхожу. Я пристально, «через лупу», изучаю окрестности. Как если бы я была репортером. Или детективом. Всем, кем угодно. Только не женщиной, чей истерзанный муж погиб на этом месте. Ровно три недели назад.

Вот здесь лежал искореженный и перевернутый клоунский автобус. Вокруг еще разбросаны обломки и осколки.

Вот на этом месте реанимировали Тимо. А на этом умер Хели.

Вот тут лежала Фини и жалобно стонала. Без мамы.

Вот оно, это место. Там, где горят свечи вокруг воткнутой в землю ветки, украшенной красным носом из пенопласта. Я ложусь в траву. Промокаю насквозь. Это мне безразлично.

Моя бесчувственность преображается в ощущение невесомости. Вокруг меня становится светло. Я лежу в конусе света. Он падает с неба?

Разумеется, откуда же еще? По крайней мере, если не на мои чувства, то на небо еще можно положиться.

К тому же плененной я себя не ощущаю. Я просто наслаждаюсь теплотой этого света. Мне кажется вполне логичным, что на том месте, где умер Хели, дверь в небеса оставлена открытой.

Пока я смотрю вверх, в бесконечность, я вдруг вспоминаю фильмы про М-ра Бина[10]. Мы смотрели их вместе — Тимо, Хели и я. И пожирали попкорн из блюда, стоящего на коленях. Первые кадры — конус света, который, падая с небес, освещает заброшенный переулок. Раздается неземная музыка. И с небес кувырком падает М-р Бин. Или с летающей тарелки? Неизвестно. Зритель лишь видит, как он жестко приземляется и, встав на ноги, ошеломленно осматривается вокруг. С чего начать тому, кто, катапультированный в мир, только что приземлился и понятия не имеет о том, что же ему делать? М-р Бин отряхивает штаны. И идет себе. Вдоль по улице. Приключениям навстречу.

И вот теперь я здесь, в траве, в конусе света. А Хели?

Вот с этого места он полетел в небеса. Кувыркаясь, как М-р Бин. Но только в противоположном направлении.

Мне нравится воображать себе этот стремительный полет Хели.

Одна из подруг описала мне в письме свой сон, который ей приснился накануне Праздника Душ.

Представь себе большую компанию под открытым небом. Куча беззаботных и радостных взрослых и детей. Это Хели организовал праздник. Кульминация праздника — представление на сцене нового проекта: множество невероятных ракет, с помощью которых Хели и другие клоуны желают запустить себя в небо. И ракета Хели — смешна до предела: удлиненная, огромная, охряно-зеленая пластиковая груша…

Был ли Хели ошеломлен так же, как М-р Бин, когда он вдруг оказался в другом мире? Какие приключения поджидали его там, наверху? Я легко могу себе представить Хели, который, находясь непосредственно за голубым экраном небес, мне подмигивает:

Тут, наверху, совсем даже неплохо, женка!

Хели Эберхарт! Вот теперь мне известно, где мне тебя искать. Если когда-нибудь мне покажется, что я тебя потеряла.

Звук тормозов. Машина остановилась. Дверь открылась. Потом хлопнула. Шаги.

«Вам плохо? Не нужна ли помощь?»

Я сажусь. И молча отрицательно мотаю головой.

В смущении я вскакиваю, отряхиваю штаны. И еду домой.

С тех пор много раз переезжала я железнодорожные пути и ехала мимо свечек в траве, которые всегда были заново зажжены, не знаю кем. Если позволяло время, я останавливалась, выходила из машины и ложилась в траву. Чтобы чувствовать связь Небо-Земля каждой клеткой своего тела.

В какой-то момент мне, лежащей в траве, стало ясно: то, что я есть сегодня, нельзя описывать, используя слово «вопреки» и ему подобные. Нет, я ничего не отрицаю, ничего не делаю вопреки. Не вопреки тому, что моя семья погибла, я сегодня та, что я есть. И вовсе не несмотря на, а, наоборот, принимая во внимание мою судьбу. Не наперекор, а именно потому, что… Именно потому, что моя семья опередила меня, достигнув состояния, которое я называю небесным, я стала тем, что я сегодня есть.

Однажды я пережила на переезде потрясение. Я как раз вписалась в дугу, которая ведет к переезду, и думала о детях, о Хели. Тут мой взгляд упал на трансформаторную будку у путей. И я не поверила своим глазам. От неожиданности я непроизвольно и так резко затормозила, что мотор заглох.

Может быть, у меня галлюцинации? Или послания небес наконец научились появляться большими буквами на стенах домов? Я увидела огромные, в человеческий рост, буквы на стене трансформаторной будки: БУДЬ МУЖЕСТВЕННОЙ.

Это же наказ Хели из моих снов!

Химера, вымысел, фантазия? Нет. Слова и сегодня украшают трансформаторную будку на переезде Такерн (TAKERN). Каждый, пересекающий пути, читает послание Хели. Даже полиция до сих пор не заинтересовалась подозрительным своим красноречием граффити.

Кто это сделал? Мне нужно время, чтобы выяснить. Благодарю тебя, дорогой друг. За здесь и сейчас. Ты знаешь все о силе, скрытой в словах. Ты — еретик. Ты — несгибаемый революционер повседневности. Друг.

11 апреля 2008 года

И снова я лежу в постели и ломаю голову.

Дни, проведенные в больнице, оставили следы. Следы преображения. И даже, можно сказать, просветления. Я смотрела смерти в глаза. И у меня возникло впечатление, что часть пути я прошла вместе со своими детьми. Словно они взяли меня с собой и довели почти до небесного порога, к двери в небо. Мне было позволено бросить пару взглядов туда — в мирный, возвышенный и до боли в сердце прекрасный мир, куда ушли Хели и дети.

Соумирание называется этот феномен, о чем я тоже прочитала в одной умной книге. Ты остаешься жить, ощущая при этом невероятное чувство счастья, испытывать которое представляется невозможным в этом мире. Повседневное утрачивает какую-либо важность. Седьмое небо окутывает тебя защитной мантией, которая до тех пор, пока носишь ее, — сильнее любой боли. Сильнее горя. Даже сильнее смерти.

«Ты откровенно сияешь!»

Так говорят друзья.

«Миссис Шаровая Молния в тысячу вольт».

Так меня недавно назвала одна клоунесса.

Мантия Хели.

Вот мои слова для описания того, что испытываю.

Соумирание — это когда остаешься жить, но ощущаешь то, что невозможно испытывать в этом мире.

В «Тибетской книге мертвых» читаю о медитации. И в этом описании я узнаю свое новое «я».

Именно так: мои мысли замирают, я чувствую себя наполненной светом, я чувствую близость неба. Я сознаю близость к Богу, чувствую себя защищенной и в безопасности. Иногда мне даже кажется, что я могу выйти из своего тела.

Что же будет со светом во мне, если я покину постель? И если свет покинет меня, что же со мной будет?

Я не знаю, к кому мне обращаться с моими вопросами. Возможно, непосредственно к самой жизни:

Скажи мне, жизнь, почему я не находилась в клоунском автобусе, когда случилось несчастье? Почему ты мне вытянула жребий быть оставленной в живых? Что же ты мне еще приуготовила?

Жизнь не отвечает. Ничего удивительного. Жизнь стоит за порогом, перед закрытой дверью. А я продолжаю лежать. Желая прежде всего общаться с теми, кто мне больше всего близок. От кого нельзя изолироваться. Кому не надо спрашивать, рады им или нет. Хели. Тимо. Фини. Бог.

Тимо часто спрашивал меня о том, кто же такой на самом деле Бог.

И я старалась на совесть, чтобы мой сын представлял себе «Отче нашего» вовсе не в образе старика с белой окладистой бородой. Я сама достаточно настрадалась от того, что представляла себе Бога лишь в образе мужчины. Но разве женщины дальше удалены от Бога, чем мужчины? Прошло много времени, прежде чем Божестсвенное в моем представлении обрело и женские черты.

Кроме того, Тимо рос с представлением, что Бог неотделим от нас и что он вовсе не сидит на небесах, чтобы строго или снисходительно наблюдать за нами сверху. Я вовсе не желала того, чтобы мой сын рос с ощущением того, что он находится под надзором грозного Божества, которое решает, молодец он или негодяй, хороший или плохой.

То, о чем мне не хотелось рассказывать моему сыну, я знала почти наверняка. Мое собственое, со временем сложившееся представление о Боге не так-то просто было донести до детей доступными для их понимания словами. Поэтому я часто путалась и запиналась, говорила, в конечном счете, все же «о нем» и не могла ответить на по-настоящему ключевые вопросы, которые задавал мне Тимо.