Слезы Рублевки - Кирилл Казанцев

Неприятен был и разговор с этим человеком. Особенно если снова вспомнить те деньги, что не успел как-то вытащить из его банка… Личные, хорошо еще, деньги. Были б производственные — катастрофа была бы страшнее…

Смотрел банкир слишком уж изучающее — как будто знаком с Серебряковым заочно, знает всю его подноготную. А теперь рассматривает, так сказать, вживую и делает сравнения и выводы.

Впрочем, чего уж там — наверняка изучил его и его дела перед разговором. Виктор и сам так же поступил. А уж у этого гуся, поди, служба безопасности далеко не из одного шофера Сереги состоит… Интересно только, что он там нарыл про него такого, что его подвигло на более близкое знакомство?

Впрочем, этот вопрос разъяснился очень скоро. После всяческих реверансов и заверений, приличествующих обстановке, Владимирский объявил, что весьма впечатлен успехами Серебрякова на ниве удовлетворения спроса трудящихся на красивый фарфор. И что у самого его, Владимирского, на данный момент нарисовалась толика свободных средств, которые он с удовольствием готов был бы вложить в расширение серебряковского производства и торговли.

Что само по себе было бы неплохо… Правда, расширение торговли фарфором Виктор актуальной задачей в последнее время не считал. Собственно, норма удовлетворения спроса в отрасли достигла или близка — да, близка, пожалуй, стопроцентного насыщения никогда не бывает… — близка к пределу. Продажи, в общем, растут строго предсказуемо — в соответствии с ростом материального благосостояния, достигнутого за последние годы путинской стабилизации. Увеличить их скачкообразно невозможно: фарфор не картошка, каждый день его не покупают.

Виктор обеспечивал себе относительно динамичные позиции лишь тем, что кроме посуды предлагал на рынке всякую сопутствующую ерунду. В основном из собственного детства. То слоников, миллионноразно осужденных прогрессивной шестидесятнической общественностью как символ мещанства. То балерин маленьких, что подглядел у кого-то — маленький совсем был, года три, но так впечатлило, что на всю жизнь запомнил! Потом он специально в Германии разыскивал производителя этих балерин, суровой судьбой трофея загнанных на Урал, чтобы договориться об условиях передачи ему прав в России. То дешевых копий фигурок из «Грюнес Гевельбе» в Дрездене. И специально возил туда своих дизайнеров, чтобы те посмотрели, переняли, переделали и — отдали в производство.

Но это, разумеется, не давало основного оборота. Можно, конечно, устроить локальный государственный переворот в отрасли — перекупить, скажем, пару заводов и овладеть всем их производством. Но Серебряков не находил в этом ничего привлекательного. Собственно, сейчас он еще не перешел ту грань, пока деньги еще работают на него. А не он — на деньги. А расширься он?.. Оставить даже в стороне проблемы, связанные с тем, что не все по-доброму посмотрят на его попытки экспроприировать чужой кусок хлеба… И что будет? Новые объемы работы, перестройка всего налаженного бизнеса, новые проблемы со снабжением, новые схемы реализации… Тут уж на дилерах не выкарабкаешься, надо под себя отдельную торговую империю создавать!

И главное — зачем? Это вроде как генеральному дилеру, скажем «БМВ», взяться за реализацию «Тойоты», «Пежо» и — для полного удовольствия — «Жигулей». С ума сойдешь гарантированно, а вот поможет ли тебе дилерская сеть «Жигулей» расширить продажу твоих «БМВ»? Ой, далеко не факт!

Нет уж! У Серебрякова был свой бизнес, столь же родной и знакомый, как свой дом. Зачем ему еще три дома, если он в них не будет успевать жить?

Примерно такие соображения он и высказал Владимирскому в ответ на предложение принять от того инвестиции. Конечно, все было обставлено разными вежливыми словесами, но смысл был понятен всем. Серебряков от лестного предложения отказывается. Причем так, что не оставляет решительно никаких возможностей что-то себе навязать.

Владимирский выглядел спокойным, но несколько раздраженным.

— Витя, — сказал он, — позволите себя так называть?

— Лучше — Виктор Николаевич, — сухо ответил Серебряков. Каждый жест сближения может завести в дебри, говорил ему внутри голос разума.

— Как угодно… Хотя я только из симпатии к вам… — пожал плечами банкир. — Но ведь существует закон: как только ты останавливаешься, тебя обходят другие. А ведь сами знаете: в бизнесе прав у человека не бывает. Кто кого обогнал, тот того и съел. Вы не боитесь, что с вашим относительно средним бизнесом вас сможет задавить кто-то более мощный и разворотливый? Хотя бы эта пара с Пушкинского завода…

Виктора начал раздражать этот разговор. Почему всю жизнь ему тычут в глаза этим Пушкинским заводом? Конечно, после того, как «эта пара» — а с Галиной Серебряков был знаком не шапочно и весьма симпатизировал этой милой, но с хорошей хваткой женщине — вырвала у американцев загибавшееся производство, их предприятие сделало ряд весьма примечательных успехов. Тем более если Николай сделает им хорошую смазку на своей нефти. Но неужели этим гражданским — так он называл всех не из своей отрасли — тяжело понять, что у них и у него два совершенно разных бизнеса? Бывший императорский завод если и делает ширпотреб, то такой, который к его, серебряковскому, ширпотребу имеет очень далекое касательство.

Императорский фарфоровый завод, больше двухсот лет истории, основная продукция — художественный фарфор! И представленный в собраниях крупнейших музеев мира. Единственный завод в России, выпускающий продукцию класса premium, имеющую свой стиль и способную конкурировать с изделиями старейших мануфактур Европы! Кобальтовая коллекция, русский авангард, чашка с блюдцем «Весна золотая» стоимостью больше пяти тысяч рублей — кто-то из его дизайнеров удачно пошутил: «Чашка с блюдцем по цене «Мама дорогая!»

Какой он Серебрякову конкурент? То есть наоборот — кто такой Серебряков рядом с ним?

Это предложение несерьезно, сказал он холодно. Конкурировать с императорским заводом на их поле невозможно. А ложиться под СМС на своем поле он не желает. Он еще пока не так уж сильно нуждается, чтобы мечтать отдать кому-то свой бизнес. После чего быстро стать никому не нужным. Вот когда он оставит нынешнее свое дело, уйдет в новый поиск… неизвестно еще, какой, но уже тянет, тянет ринуться в неизвестное! — вот тогда о чем-то можно говорить. Тогда какой-нибудь кредит может и понадобиться.

Но уж точно не у этого неприятного Владимирского, сказал он себе.

Но оказалось, он его недооценил, этого банкира с рыбьими, навыкате, глазами. Нет, угроз, конечно, не прозвучало. Проговорено было вскользь, как бы между прочим:

— И все же, когда у вас возникнут трудности, дорогой Виктор Николаевич, не забывайте о нас. Я уверен, что тогда вы оцените и нашу готовность помочь, и наши дружеские чувства…

«Когда?» Он сказал: «Когда?»

Гневаться Виктор не стал. Неконструктивно. Слабо. Он подавил в себе небольшую вспышку ярости. Конечно, этот… спрут сказал: «Когда?» То есть ему объявляют войну? Что ж, поглядим, кто кого.

И вот тогда он встал, оглядел собеседников и произнес ледяным тоном:

— Помните фильм «Операция «Ы»?..

— Не, ну каков подлец! — взорвался горячий Алиев. — Он что, нас бандитами фактически назвал? Он за кого нас держит вообще, а?

— А что не так? — не удержался от того, чтобы не съязвить Владимирский. — Вон, глянь, что Семен только что предложил!

— Да я-то что? — начал защищаться Догилевич. — Как говорится, просто бизнес, ничего личного. Откуда я знаю — может, он впишется? Будет себе чашки свои лепить — и ладно. Это ты вон, я смотрю, при его упоминании передергиваешься.

«Да, — промелькнула у Бориса Семеновича мысль, — попал ты не в бровь, а в глаз». После того разговора с Серебряковым действительно затаил Владимирский тяжелую обиду на фарфорщика. Но время простых и убойных решений прошло. Да и не был банкир Владимирский сторонником таких решений никогда. Душ загубленных за собой не имел. Разве что косвенно. Но это уж жизнь такая. На сказку непохожая.

К тому же, по данным Логовенко, у Серебрякова неплохое прикрытие в Генпрокуратуре и ФСБ. Когда только наработал, непонятно…

— Проблема не в том, что я передергиваюсь или не передергиваюсь, — терпеливо проговорил банкир. — Проблема в другом. Вариант сотрудничества был Серебрякову мною предложен. Он от него отказался. При том, что в конкретику я не вдавался — как с этим же китайским вариантом. Так что отказ был принципиальный. И мне это, скажу честно, неприятно.

Логовенко поднял на него глаза и снова их опустил. В остальном лицо осталось по-прежнему неподвижным и непроницаемым.

Все помолчали.

— Н-да, — медленно пробормотал Догилевич. — С ним, значит, не получается. А без него не перехватить его дела. А построить параллельное не на чем, ибо у него и производители, и покупатели. Вот тебе и «челночник»…