ПОДВОДНАЯ ОДИССЕЯ «Северянка» штурмует океан - Владимир Ажажа

Борис в журнале подводит черту под колонками цифр и спрашивает: «А который час?», хотя время — день, час и минуты наблюдений — отмечается в журнале постоянно. И только посмотрев на часы не машинально, все замечают, что без отдыха прошли чуть ли не сутки.

Позавтракав, собираемся ложиться спать. В этот момент гулко хлопает переборочная дверь и появляется Масленников, увешанный аппаратурой, являющей собой последнее слово киносъемочной техники.

— Где она? Откуда удобней снимать?

— Шляпу удобней снимать с головы. Что же касается селедки, то в последний раз мы ее видели минут сто назад, — подтрунил наш кинооператор Китаев над кинооператором–профессионалом.

Раздражение Китаева объясняется не столько опозданием Масленникова, сколько собственной неудачной попыткой снять что‑либо через иллюминатор. Наш глаз хорошо различал сельдь, мерцающую в тускло–желтом свете прожекторов. Впечатление примерно такое, будто в полутемной комнате стоит аквариум, пронизываемый светом настольной лампы. Если рыба в нем повернется боком, она заблестит, даже вспыхнет на мгновение. В другом положении ее контуры просматриваются хуже. Мощные прожекторы «Северянки», светящие в воду, все‑таки не смогли сыграть роль юпитеров для киносъемки даже при самой чувствительной пленке. В течение всей экспедиции мы не раз сожалели об этом недостатке, особенно потому, что широкому кругу людей не придется испытать того очарования, которое охватывало нас во время наблюдения в иллюминатор.

Не спалось. Мы шли на глубине 65 метров, и сквозь верхний иллюминатор все яснее пробрезживал день. Над нами были видны колышущиеся волны и многочисленные пузыри воздуха — признаки неспокойного моря. Силу волнения и высоту волн нам позволял определить довольно точно верхний эхолот. Отражаясь от поверхности раздела вода — воздух, посланный вверх ультразвуковой луч возвращался к «Северянке», и на самописце появлялась зигзагообразная линия. Чем больше волны, тем выше зигзаги. Было приятной неожиданностью открыть еще одно полезное качество этого незаменимого прибора, позволявшего нам, находящимся на глубине, знать, что происходит наверху.

Итак, судя по ленте самописца, океан как будто чуточку утихомирился.

Распоров острым носом кружево волн, «Северянка» всплывает для подзарядки аккумуляторной батареи. Еще не до конца продуты балластные систерны, а лодка уже вошла в монотонный режим качки. Крен меньше вчерашнего — всего градусов 20—25. Иногда с кормы налетает большая волна и заливает мостик. Поэтому выход наверх по–прежнему запрещен.

Близится обед, и кают–компания постепенно заполняется. Сергей Потайчук объясняет корабельному фельдшеру Борису Грачеву:

— Помните, как все было распланировано? Мы идем к Фарерам, находим «Месяцева», и он ищет нам косяки. А как вышло? Шторм! — и гидроакустические приборы рыболовных судов о перемещении рыбы не могут ничего сказать. Вот промысловики и растеряли селедку. А мы ее нашли! Только лодка погрузилась, как эхолоты стали писать сельдь. Под водой шторм не помеха для приборов «Северянки». Понимаете, что это значит? — увлекается Сергей. — Подводная лодка может быть не просто научным, но и поисковым судном.

Инженер–механик подлодки Юрий Иванов внимательно слушает беседу ихтиологов. Он то и дело переводит взгляд с Радакова и Соловьева на свой блокнот. Можно подумать, что Иванов рисует. Но когда беседа на миг обрывается, он сразу подсаживается к ихтиологам:

— А ведь с лодки рыбу ловить можно, ей–богу! Вот смотрите, — он показывает свой чертежик, — сюда лебедку, а так вынимать трал. Нырнул в косяк — захватил рыбку. Вынырнул — выбрал улов в лодку.»

Что же, может быть, со временем именно так и будет. Десятки подводных лодок — и дизель–электрических, и атомных — станут бороздить голубой континент, находя скопления рыбы и наводя на нее промысловый флот. Подводные лодки будут разыскивать и ловить редкостных, еще неизвестных глубоководных животных. Вести археологические раскопки в затонувших городах, отыскивать месторождения железа, титана, золота и другие сокровища, которыми, несомненно, богато океанское ложе и которые пока еще скрыты от глаз человека.

«Северянка» родилась под счастливой звездой, под знаком искусственного спутника Земли. И если человек все увереннее покоряет заоблачные вьилс, то океану от него просто некуда деваться.

Никак не можем установить радиосвязь с «Месяцевым». Радиотелеграфист Гарипов уже вытирает пятый пот, но на его призывы нет ответа. По–видимому, на «Месяцеве» испорчен радиопередатчик. Вот и еще одно непредвиденное обстоятельство.

Наша радиостанция в порядке. Мы уже доложили на Большую Землю о начале работ и получили разрешение спуститься еще южнее — туда, где до шторма рыболовный флот имел максимальные уловы. Переход совершаем на полном ходу под дизелями. К обнаруженному на горизонте рыболовному траулеру подскочили быстро, заставив рыбаков чуть–чуть поволноваться — ведь издали все лодки серы. Очень хотелось, чтобы на борту траулера была надпись «Профессор Месяцев», но это был не он.

Вечером снова ныряем. Под водой эхолоты сразу пишут сельдь. В иллюминаторы ничего не видно. Сначала рыба обнаруживается лишь на пределе видимости, а затем подпускает «Северянку» все ближе и ближе. И, наконец, около полуночи мы снова видим «заснувшую» сельдь, разбросанную друг от друга на десятки метров. И опять необычные позы рыбы — будто по мановению волшебника сон застал сельдей в самых неожиданных положениях. На этот раз мы, пожалуй, наблюдали даже бесстрастно, вчерашние сомнения по поводу качества наблюдаемой сельди не возвращаются. По одному, по два приходят матросы из других отсеков, чтобы взглянуть на злодейку–сельдь. Всем не занятым на вахте одновременно прийти нельзя — скопление людей в носовой части корабля подобно гире, брошенной на чашу весов. Нарушится равновесное состояние подводной лодки, и она повалится носом вниз.

Кроме сельдей, мы вторую ночь видим крохотных мальков каких‑то рыб, на первый взгляд тресковых. Видим, а поймать для проверки не можем. Часто, но неравномерно встречаются представители планктона со звучными латинскими названиями сагитта, темисто. Много медуз, моллюсков, гребневиков. Животный мир здесь, в океане, оказался гораздо богаче, чем у студеных берегов мурманского побережья.

Около четырех часов утра мы увидели такое, что не дает мне покоя по сей день. Это было еще неизвестное существо. Опершись лбом о кожаную подушечку, укрепленную над стеклом иллюминатора, я вглядывался в освещенное пространство и считал сельдей. Борис занимался тем же у другого иллюминатора. Тишина нарушалась четкими ударами самописцев и шумным дыханием спящих. В этот момент я и увидел «лиру». Иначе и нельзя было назвать медленно проплывшее перед глазами незнакомое животное.

Представьте себе часто изображаемую легендарную лиру — эмблему поэзии, высотой сантиметров в тридцать, перевернутую основанием вверх. Собственно «лира» — это две симметрично согнутые тонкие лапы–щупальца, отливающие изумрудом и покрытые поперечными полосами, наподобие железнодорожного шлагбаума Лапы беспомощно свисали из небольшого, напоминающего цветок лилии прозрачного студенистого тела с оранжевыми и ярко–синими точками. «Лиры» были наполнены каким‑то пульсирующим светом. Этот свет, напоминающий горение газовой горелки, пробегал от тела по щупальцам. Почти одновременно со мной двух «лир» обнаружил и Борис. Бесполезно щелкнув несколько раз фотоаппаратом, заранее зная, что снимки не получатся, — так, для очистки совести, — мы взяли «лир» на карандаш и сделали несколько зарисовок. Всего до начала дня нам встретилось девять экземпляров. Ни в море, ни впоследствии на берегу в институте нам не удалось установить, что же это было. В определителях и справочниках сведения об этом подводном жителе пока отсутствуют, и мы не знаем, к какому классу его отнести.

Неоднократно среди «отдыхающих» сельдей встречались отдельные экземпляры рыбы, которую относят к семейству тресковых. Эта рыба не имеет русского названия, а воспроизведение ее латинского наименования по–русски будет звучать так: путассу. Она имеет низкое вытянутое серебристое тело длиной 25—30 сантиметров. Спина путассу голубовато–серая, брюшко бело–молочное. По всему телу разбросаны черновато–коричневые пятнышки. Запомнились непропорционально большие глаза и выдающаяся вперед нижняя челюсть — совсем как у щуки. Путассу также пребывали в оцепенении, а когда наступала утренняя пора, они по сравнению с сельдью «просыпались» менее охотно и более вяло уходили от света.

Прибор, позволяющий лодке без хода висеть на заданной глубине с точностью в несколько дециметров, мы включали несколько раз, но затем от его услуг отказались. Как только «Северянка» неподвижно застывала на выбранном для наблюдений уровне, сельдь, попавшая в облучаемую светом зону, постепенно уходила прочь, и перед иллюминаторами оставались только представители планктона. Сельдь в любом случае не выдерживала сравнительно длительного воздействия света, и наблюдать за ней было возможно только при движении подводной лодки, когда рыбу заставали врасплох. Мы могли изменять скорость нашего движения в большом диапазоне. Хотелось двигаться медленнее, чтобы успевать рассмотреть подробности, не отпугивая рыбу. Такой оптимальной для наблюдения скоростью были два узла, то есть движение, при котором «Северянка» за одну секунду перемещалась вперед на метр.