Сумрачная дама - Морелли Лаура

– Это теперь не наше дело, – продолжил Фискер. – У меня указания оберфюрера СС Мюльмана. Он был недавно назначен специальным представителем по охране художественных ценностей на западных оккупированных территориях. Доктор Мюльман только что прибыл в Польшу и передал вам этот приказ.

– Приказ, – это слово вырвалось почти беззвучным шепотом.

Лейтенант Фискер кивнул.

– Оберфюрер Мюльман желает самолично обследовать самые ценные произведения из этой коллекции. Сейчас он направляется в другую резиденцию Чарторыйских, под Ярославом.

Эдит задумалась, как можно из тщательно составленной коллекции Чарторыйских выбрать всего десять или двенадцать произведений. Взгляд Эдит остановился на полном жизни лице Чечилии Галлерани, и она сосредоточилась на нем, собирая нервы в кулак.

– Мы приедем за ними утром, поэтому начинайте подбор и подготовку немедленно. И вы поедете с нами в Ярослав, – сказал лейтенант Фискер. – Рекомендую вам выбирать с умом. Оберфюрер Мюльман попросил лично вас.

20

– Его светлость зовет вас лично прийти.

Эти слова произнес запыхавшийся после бега из герцогского замка на окраине города юный паж. Он вбежал в мою квартиру в Корте Веккья и поднялся по сужающейся лестнице на крышу.

Именно с этой укрепленной крыши я полон решимости сделать возможным полет человека. Уже несколько месяцев я работаю над этим изобретением, впервые превращая мечты и рисунки всей жизни в реальность. Я заполнил целые пачки листов изображением легких деревянных конструкций, которые могли бы удержать человека. После того, как я изучил и зарисовал крылья голубей, летучих мышей и стрекоз, я остановился на крыльях ястреба. Такое же строение, по моему мнению, должно позволить летательному аппарату парить лучше других. С помощью двух плотников я изготовил вмещающую пассажира конструкцию из легкого дерева, покрытого специальным бальзамом. Сейчас мы строим арматуру для крыльев, на которую натянем тонкий миланский шелк.

Но вот явился этот потный мальчишка и хочет выманить меня из моей мастерской, моей маленькой фабрики, в герцогский дворец, в зал для аудиенций Людовико иль Моро.

– Его светлость отдал приказ, – говорит мальчишка. Приказ.

Семь долгих лет Людовико иль Моро платит мне жалование, кормит и содержит меня в этой разваливающейся старой груде камней с видом на главную площадь города. Я получил то, что хотел. У меня есть комната для жизни и работы. Место за его столом. Это хорошо. А что плохо: как и все остальные на содержании его светлости, я теперь в долгу перед этим человеком. Когда Людовико иль Моро зовет, я должен бросить все. Любое свое начинание.

– Что именно, – спрашиваю я мальчика, – угодно его светлости?

– Портрет, – отвечает он.

Ах, вот как. Наконец дошло до портрета. Это должно было случиться. Я предвидел, что его светлость может попросить меня воспроизвести его образ. Даже представлял мысленно, как изобразить его квадратную челюсть. Гладкие черные волосы, спадающие на широкий лоб. Его светлость уже показывал мне портреты, сделанные по его заказу другими художниками. Я не буду изображать его светлость в профиль. Во-первых, это старомодно и неестественно, а во-вторых, я придумал другую композицию, которая могла бы смягчить ястребиный нос Людовико иль Моро.

Или, думаю я, возможно, его светлость решил заказать мне портрет своего племянника, юного Джана Галеаццо, а не свой? В конце концов, именно этот мальчик является герцогом Милана, пусть и номинально, а не на деле. Я видел молодого Галеаццо, когда его несколько раз вызывали в Милан из крепости Павии или Чертозы. Мне рассказывали, что его содержание там несильно отличается от жизни высокопоставленного пленника. А когда Джан Галеаццо Сфорца останавливается здесь, в Корте Веккья, он крадется по коридорам и уносит еду в свои комнаты, как бродяга. Конечно, мальчик не может не чувствовать бремя наследия своего отца, если не сказать больше – бремя его репутации, ведь тот своим недругам руки и ноги отрывал и хоронил их живьем. Не разделяя садистских увлечений своего отца, мальчик, нет сомнений, чувствует груз ответственности перед своим народом. Но прекрасные длинные кудри и бледность делают маленького герцога больше похожим на падшего ангела, чем на безжалостного правителя целого герцогства. Поэтому его дядя и регент Людовико Сфорца хочет заказать его портрет? Нет, вряд ли. По правде говоря, я вообще не стал бы ставить на бедного мальчика.

– Subitissimo[29], – сказал мне юный паж. – Его светлость хочет вас видеть прямо сейчас.

Я посмотрел на почти законченный летательный аппарат. Всего несколько дней оставалось над ним поработать! Как можно бросить прямо сейчас?

Мне не приходилось слышать, чтобы Людовико иль Моро тоже наслаждался изощренными пытками собственного изобретения, и все же только глупец посмеет ему перечить. Те недолгие несколько лет, что я живу в Милане, я только и делал, что пытался завоевать расположение его светлости и придворных. Я позолотил и расписал большой скульптурный полиптих в соборе Сан Франсиско Гранде, будучи не более чем винтиком в колесе команды скульпторов, мастеров по дереву и живописцев. Досадно, конечно, зато получил больше комиссионных. Я закончил два варианта «Мадонны в скалах», спроектировал несколько зданий, несколько гидравлических машин и даже новый станок для шелковых тканей.

Его светлость наконец принял мое предложение об огромной конной статуе, памятнике покойному отцу Людовико. Я уже нарисовал голову лошади и спроектировал металлическую арматуру, которая сформирует подготовительную модель. Мы начнем с глиняной модели, а я буду думать, как отлить эту огромную скульптуру в бронзе.

Говоря по правде, у меня здесь было достаточно времени и места, чтобы собрать некоторые изобретения из моих записных книжек. Дворы замка и давно заброшенный зал для аудиенций представляют собой идеальную фабрику для воплощения идей. Я даже переманил нескольких человек на работу в качестве помощников.

Но вот теперь паж говорит мне:

– Его светлость хочет портрет своей возлюбленной. Новой. Subitissimo.

Я заколебался. Новая дама?

У него была другая возлюбленная, незадолго до моего приезда в Милан, но, должно быть, она надоела его светлости, потому что ее нигде не видно. Только маленькая девочка, черноволосая красавица по имени Бьянка, осталась в герцогском замке как память об этом увлечении.

И вот новая дама. Возлюбленная, которая стоит того, чтобы написать ее портрет.

Передо мной наполовину собранный каркас одного из крыльев моей летающий машины, с которого лениво свисает оборванный кусок шелка. Я был на пороге того, чтобы все исправить! Мы могли увидеть, как человек взлетает над площадью Милана… Я подавляю вздох, паж на меня смотрит.

И что же, я должен прекратить работу над этим изобретением и отвлечься на написание портрета юной девушки в объятиях иль Моро?

Но моего мнения никто не спрашивает.

– Дай мне несколько минут, чтобы собрать материалы, – говорю я пажу. – Скажи его светлости, что я скоро буду.

21

– Живописец прибыл, синьорина. Я видел, как конюхи помогали ему спешиться у ворот.

Чечилия подняла глаза от томика стихов на латыни и посмотрела на Бернардо Беллинчионе, придворного поэта Милана, заглянувшего в библиотеку. Она сидела у окна, когда он пришел. Ее новый белый щенок, роскошный подарок Людовико, свернулся клубком у нее на коленях.

– Аристотель, – заметил он, указывая на открытые пергаментные страницы. – Хороший выбор.

Она кивнула.

– Останьтесь с нами, – и сжала его руку.