Краткий миг - Варвара Рысъ

— Я кое-что прочитал из твоих писаний.

— И тебе не понравилось. И ты считаешь, что я бездарна, — выговорила Прасковья то, что часто думала о себе.

— Я ничего подобного не сказал и не подумал, — остановил её Богдан. — Но мне кажется, всё то, что ты пишешь, хорошо и ценно вместе с твоей ролью и твоей деятельностью. А само по себе… Само по себе — это… гораздо менее интересно. Ну, вот такая, например, аналогия. Вообрази: то, что писал, предположим, Победоносцев, писал не он, а какой-то неизвестный автор. Просто некий журналист. Это было бы совсем не то. Другое действие, другое впечатление. Так мне кажется. И относительно тебя, и относительно Победоносцева, — он улыбнулся. Она всегда чувствовала по голосу, когда он улыбается. — Возможно, я ошибаюсь.

— Неужто ты читал Победоносцева? — удивилась Прасковья.

— Читал… всех читал: и прогрессистов, и так называемых мракобесов. Времени было достаточно. Часа три-четыре в день на чтение оставалось. Знаешь, что я открыл? Так называемые мракобесы во всех народах заметно умнее прогрессистов. Во всяком случае, на всех основных европейских языках мракобесы писали умнее.

— А я бы хотела, — вздохнула Прасковья, — просто пожить с тобой. Я так устала… И от мракобесов, и от прогрессистов.

— Не знаю, малыш, тебе, конечно, виднее. Но мне кажется, ты заблуждаешься относительно самой себя. Ты всегда заблуждалась относительно самой себя. Ты себя хронически недооцениваешь. Тебе надо успокоиться и по возможности отдохнуть. От меня, правда, тебе сплошное беспокойство…

Некоторое время ехали молча. Она смотрела на его чёткий, «древнегреческий» профиль, и ей хотелось плакать, хотя в обычной жизни она никогда не плакала. А ещё было что-то похожее на разочарование, что её пугало, и она старалась не допускать этого чувства до сознания.

Остановились поесть в придорожном кафе «Сочник». Кафе из новой сети — диетической. Много лет говорили, что надо создать диетический фастфуд: быстро, вкусно, но при этом не вредно, а по возможности полезно. И вот наконец, кажется, получилось. Впрочем, в эту сеть, похоже, вложились производители молока, которые очень заинтересованы в сбыте. Приносит ли новый фастфуд прибыль — Бог весть.

Даже странно подумать, что тридцать лет назад в стране была нехватка молока. Сейчас всё Нечерноземье производит молоко — и такое вкусное, какое пивала Прасковья разве что в детстве, от соседской коровы. Корова была чёрная, и звали её Журка. У родителей сохранилась тёмно-коричневая, почти чёрная, фаянсовая пол-литровая кружка, из которой она пила молоко. Парное, считавшееся особо полезным, она не любила, а вот холодное — очень даже. Особенно со свежим чёрным хлебом… Вот теперь молоко точно такого вкуса выпускают промышленным способом. На первой перемене всем учащимся и учителям всех учебных заведений полагается стакан молока от местного производителя. Имя этого животновода сообщается учащимся, иногда устраивают поездки к нему в гости. В её школе висит целый стенд, рассказывающий об их поставщике молока, есть фотографии его, его семьи, его коров. Всё это — поддержка местных фермеров. Пропагандистское сопровождение этого процесса — лежит на её ведомстве. И надо сказать, дело сдвинулось: люди стали значительно больше потреблять молочных продуктов.

«Всего можно достичь, если за дело взяться с умом и с верой» — подумала Прасковья и тут же устыдилась банальной поучительности этой мысли: всё-таки она провинциальная зубрилка, выбившаяся в люди.

Кафе «Сочник» украшено живописными пейзажами и натюрмортами с полевыми цветами: кажется, и живописцев тоже поддерживают таким манером. У входа забавная скульптурка козы, а по всему залу — её семеро козлят. Какой-то малыш сел на козу верхом. Нечто детсадовское, но симпатично. Ассортимент тоже детсадовский: сырники, вареники с творогом, запеканка творожная с изюмом и какими-то ещё сухофруктами. Несколько видов творога, к нему разные виды мёда, варенья. Галушки-вареники с разными начинками.

Поймала себя на том, что старается всё разглядеть, чтоб рассказать Гасану: ему будет интересно. Он утверждал, что полезный фастфуд существовать не может: либо придёт к тому, что было искони — жирно-сладко-жареному, либо прогорит. А вот вроде как существует. Выходит, и Гасан прочно существует в её жизни, если хочется рассказать ему об увиденном.

Боялась, что Богдану ничего не понравится из ассортимента «Сочника», но против ожидания он съел кус запеканки, лежавший на элегантной вытянутой тарелке. Взял большой стакан компота из сухофруктов.

— Какая прелесть! Помнишь, баба Зина варила детям из своих припасов? — он печально смотрел Бог весть в какие дали прошлого. — Какие чудесные провинциальные слова: «сварить детям компот из сухофруктов». Как я всегда мечтал о провинции, о своём уголке на земле! Как я ненавижу космополитизм, всех этих граждан Вселенной, нынче здесь — завтра там… Знаешь, это подлинно убогая и провинциальная мечта — жить в Нью-Йорке или в Париже. Провинциал мечтает стать космополитом, а я, к несчастью, настоящий космополит, всегда мечтал о своём углу. Или угле? С разноцветными церквами и компотом из сушёных груш из своего сада.

— Я, Богдан, выросла на этом компоте, — погладила его руку Прасковья. — Мало того, лет с шести я была ответственной за сушку яблок. У нас росла полудикая яблоня, ты мог её видеть; говорят, она недавно засохла, и её срубили; я давно не была у родителей. На яблоне было видимо-невидимо кислых яблок. Годились они только на компот да на шарлотку. Вот их-то я резала и сушила. Я когда-то сама сшила мешок для хранения сухих яблок из спины старого маминого халата. А груши брали у тёти Наташи: у неё на огороде росла груша, здоровенная, как дуб. Груш вырастали целые кучи, ими раньше кормили свинью. Груши я резала пополам.

— Ты моя трудолюбивая девочка, — он поцеловал её запястье, как любил делать в старые времена. Выше запястья, как всегда, у неё был браслет, подаренный Богданом в день помолвки. Он увидел браслет и благодарно сжал её руку — Расскажи мне о твоих родителях, о брате, о тёте Зине. Что они? Как они? А ваш домик? Я вспоминал его. Растёт ли трёхцветная сирень? Сосна, достающая до неба, жива? А что Клавдия Ивановна?

— Неужели всё помнишь? — Прасковья прижалась к его плечу.

— Всё-всё, родная, даже кое-что становится ярче. Наверное, это старость. Говорят же, что в старости помнят давнее, а вчерашнее забывают. Правда, вчерашнее и сегодняшнее я ещё не забываю, но как знать, может, скоро начну. Кстати, о дне сегодняшнем. Обрати внимание на одинокого гражданина в углу: он опекает тебя. А то я уж