Колесница - Даниил Хотьма

– смутился корнет. – Предположим, власть зла никуда не делась. То есть, радоваться надо неприятностям, что нас преследуют? Ведь когда чёрт верховодит, приспешникам его вольготно. А раз при чёртовой власти страдаешь – праведник ты, значит.

– Если б так просто было отличать диаволовы происки от испытания. – мечтательно протянул Устин. – Мне даже гнев свой смирить не дано, а ты, Назар, о таком... ладно, спорится Божье дело. Гляжу, утомили мы девушек.

Тася бы поспорила – на лице у неё играла заинтересованность, как в моменты корпения над книгой. Взяться за карандаш прямо за столом она стеснялась – видимо, только рядом с шаманами Тася переставала быть бесстыжей.

– Куда теперь путь ваш лежит? – спрашивал Устин.

Ракель уловила на себе взгляд настоятеля и сочла, что отвечать надо ей.

– Да может, и здесь останемся. – легко решила она. – А если нет, то куда-нибудь ещё, где можно жизнь строить. Сызнова начать.

– С изнова. – повторил Устин. – С начала, то есть. Знал я человека, что шибко этим словом бросался. Но ты лицом не в него. В матерь более?

– Вы что... вы об отце? – удивилась Ракель.

– Часто за советом являлся Митрий. – отвечал настоятель. – Особливо с рожденьем твоим.

– Вот уж набожным я бы его не назвала. – шутила Ракель. – Но почему тогда он мне ничего не рассказывал?

– Правду примешь? – спрашивал Устин.

Ракель слегка оробела от такого вопроса.

– Ну, а как ещё...

– Правду или принимаешь, или не принимаешь. – грубо перебивал Устин.

– Принимаю! – рявкнула Ракель.

В подвале от слова стояло эхо. Тася тёрла свои охладевшие ладони, Назар, предчувствуя дурное, взял Ракель за руку. Она не вырывалась.

– Недаром он то слово так любил. – начал Устин. – Жизнь желая сызнова строить, на старом грехе построивши. Отец твой был варнак и душегуб. Много племён дикарских извёл, напоследок в одном приглядел себе женщину, да и о́тнял её из семьи силой. И расправился с каждым, кто помешать ему дерзнул. Думал Митрий, что в Подбень перебрался уже новым человеком, с семьёй, но без прошлого. Думал он, что зло в себе удавил с концами, но корни остались.

– Я пойду подышу. – объявила Ракель.

Глаза не различали дороги, и она поднималась медленно, чтоб не споткнуться.

Недавние события покатились куда-то в пропасть. Милая беседа с Таськой, поиск настоятеля, поцелуй с корнетом – всё, что было таким ярким, в момент омертвело, прогоркло, поросло серостью.

Ракель опустилась на скамейку, подобрала колени, задрала голову к ночному небу. Корнет присел рядом – оказывается, он шёл по пятам, но было слишком тошно, чтобы обращать на это внимание.

– Ты прости, я его должен был остановить. – оправдывался Назар. – Хули он так в лоб-то?

Слова звучали будто из-под воды.

– Корнет, папироска у тебя есть?

– В машине остались.

Он подсел плотнее, и Ракель уронила голову на его плечо.

– Я не верю. – шептала она. – Папа с женщинами всегда тюфяк был. Софья им вертела, как прутиком.

– Это та, что тётка твоя? А если она тоже что-то знает? Вдруг... вдруг это ещё не вся правда.

– Пропащая она. – возражала Ракель. – Ей бы он ни за что не рассказал. Да и в Подбень нам не попасть.

– А может, в племени поспрашивать? – не унимался корнет. – У этих твоих, Сверейников. Ты дорогу к ним знаешь?

– Тася знает. – Ракель немного оживилась. – Только я не представляю, как теперь в глаза ей смотреть буду.

– Так и смотреть. – напирал корнет. – Ты же спасла её, Эля! Я бы мимо прошёл, но ты не позволила.

– Сам-то веришь настоятелю? – спрашивала Ракель. – Забудь, глупый вопрос. Ты же отца моего и не знал никогда.

– Мне достаточно видеть, что ты другая.

– Ладно, довольно нахваливать. – отмахнулась Ракель. – Давай подумаем. Сверейники вообще-то от стойбища к стойбищу кочуют. Но Таська у них бывала, значит найдёт по приметам. Она же и переводчицей будет, если какие трудности. Мать во мне легко узнают – отец говорил, копия... если не врал. Придётся теперь всю правду собирать по крупицам.

Корнет покивал, оглядел тихую улицу.

– Раз уж на сегодня правды достаточно, предлагаю прогуляться. – сказал он.

– Замёрзнем.

– Дай минуту, я за шинелью.

10. Посредник

– Пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять...

Монотонный счёт сливался с другими отзвуками позднего утра: с воплями зазывал под окном, скрипом тележек и перестуком усердной водокачки. На каждое число палец скакал по коже, вызывая щекотку,