Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Они с Алексисом решили пойти поиграть на пустыре рядом с домом и, когда он вернулся обратно один, чтобы сходить в туалет, и спросил у этой толстой тетки, которая выглядела не слишком любезной:

— Извините, мадам… А где Анук?

— Это ты о ком? — процедила та сквозь зубы.

— Эээ… ну… Анук…

— Не знаю такой.

И что-то ворча себе под нос, отвернулась к мойке. Но у Шарля действительно прихватило живот.

— Мама Алексиса…

— А! Так ты про Анник?

И до чего же злобной была ее улыбочка…

— Мою дочь зовут Анник! Никакой Анук нет! Это для маленьких парижан, таких как ты… Это когда она нас стыдится, понимаешь? Но здесь она Анник, заруби себе это на носу, парень. И что это ты так извиваешься?

Наконец появилась Анук и показала ему, где туалет. Когда он вышел оттуда, она уже собирала их вещи.

— Я не сказал им до свидания… — заволновался Алексис.

— Ничего страшного.

Она потрепала его по голове.

— Ну, принцы мои… Мотаем отсюда… Они долго боялись заговорить.

— Ты плачешь?

— Нет.

Молчание.

Потом она потерла себе нос и заговорила:

— Ну иии… Тото, значит, говорит учительнице: «Мадам, мадам, а вы знаете птицу, которая несет зеленые волосатые яйца? А учительница ему: „Прекрати, Тото, таких птиц не бывает…“, а он ей: „А откуда же тогда берутся киви?“»

И она покатилась со смеху.

Позднее, уже на шоссе, когда Алексис заснул:

— Шарль, — окликнула она.

— Да?

— Знаешь, меня теперь зовут Анук, потому что… потому что это имя мне больше нравится, оно красивее…

Он ответил не сразу, думал, как бы ответить получше.

— Понимаешь?

Она повернула зеркальце, чтобы поймать его взгляд. Увы. Так ничего и не придумал, ограничился кивком и улыбкой.

— Как живот, лучше?

— Да.

— Знаешь, — продолжала она, немного понизив голос, — у меня тоже все время болел живот, когда…

Она замолчала.

Шарль и не подозревал, что у него сохранились такие воспоминания. И откуда они только вылезли? Эти дурацкие киви, забытые в комнате подарки, стофранковые банкноты на столе и запах квартиры, вонявшей шкварками и прогорклой завистью?

Это все потому…

Потому что на могиле J 93 над датами жизни значилось:

Ле Мен Анник

«Сволочи» — вот что благоговейно произнес он над могилой.

Почти бегом вернулся к машине, открыл багажник и стал рыться в своем бардаке.

У него был баллончик аэрозольной краски. Встряхнул его, вернулся к могиле, опустился на колени, задумался, как из «н» и «и» сделать «у», потом решил все замазать и просто вернуть ей настоящее имя.

Браво! Аплодисменты! Какое мужество!

Вот он, последний долг!

Простите.

Извините.

Какая-то бабулька, пришедшая на соседнюю могилу, нахмурив брови, глядела на него осуждающе. Он закрыл баллончик и выпрямился.

— Вы родственник?

— Да, — ответил он сухо.

— Нет, просто я вас спрашиваю… — ее рот скривился, — потому что… вообще-то сторож тут есть, но…

Взгляд Шарля привел ее в замешательство. Она закончила свою нехитрую уборку и удалилась.

Судя по всему, это была мадам Морис Лемер.

У Мориса Лемера на надгробии красовалась памятная табличка от друзей-охотников с симпатичным рельефным ружьем.

Потрясающий сосед, да, Анук? Ну скажи мне… Тебе тут хорошо?

На выходе встретил того самого «вообще-то сторожа». Он был чернокожий. Ах, вот в чем дело… Этим все объясняется.

Сел в машину, понял, что его раздражает запах цветов. Вышвырнул их и посмотрел на часы.

Отлично. У него еще есть время позвонить этому ублюдку.

Его помощница несколько раз попыталась до него дозвониться. На звонки он не отвечал и, в конце концов, выключил телефон.

Так напряженно смотрел на дорогу, так судорожно сжимал руль, что в какой-то момент у него закружилась голова.

Может быть, развернуться… Наврать что-нибудь про аварию… Мол, опоздал на самолет, добавить «почти успел», а самому — не заезжая в Париж, выехать на ту самую трассу, повернуть где надо, потом, следуя указателям, найти ту самую улицу и толкнуть дверь дома номер 8.

Добраться до него.

И дать ему по морде!

Вообще-то он должен был это сделать еще двадцать лет назад… Но ничего: тем временем он поднабрал минимум килограммов десять да и злости поднакопил. Челюсть Алексиса оценит.

Ан нет. Наш малыш Рокки в своем твидовом пиджаке включил поворотник и снова встроился в левый ряд. У него обязательства. Он поедет дохнуть со скуки в одном из конференц-залов «Хаят-Парка» в Торонто, а когда вернется, его башка и портфель будут плотно забиты Advances in Building Technology[57] что, впрочем, никак ему не поможет вернуть ни краны, ни веру.

Да… Интересно, и кем его запишут в некрологе… Архитектор, говорите?

Правда? А я уж и забыл… Забавно, все эти годы мне казалось, что я скорее раскручиваю фирму… Раскручиваю. Именно так. Как зашоренный ослик, отупело вращающий колодезный ворот.

А как же папаша Пруве с его ладонью? Растворился в пыли? А как же рисунки Альбера Лапрада, над которыми он корпел, пока его сверстники коллекционировали наклейки? А Ле Торонэ? А изящество линий великого Алваро?[58] все его учебные поездки, где он расплачивался лишь своими рисунками…

И всегда и везде Анук Ле Мен, ее след, ее печать — на всей этой суете, которая заменит ему карьеру, да и саму жизнь…

Потому что, да, временами ее пошатывало, да, она плевала себе в ладонь, приглаживая их вихры, да, она могла уронить все сумки, закрывая багажник, а иногда разговаривала с ними жестко, но все это не помешало ей обернуться и увидеть, в каком смятении этот мальчик, родившийся в рубашке, высоко поднять голову, подождать, пока он поравняется с ней, и заявить ему самым серьезным образом:

— Шарль… Ты ведь так хорошо рисуешь… Знаешь, когда ты вырастешь, ты должен стать архитектором… Ты должен им помешать строить такое безобразие…

И этот мальчуган, который так здорово рисовал, который стыдливо опускал глаза, когда Павлович комкал свои конверты, который обычно путешествовал бизнес-классом, который летел на бесполезную и весьма недешевую конференцию, в пятизвездочный отель Торонто, где — как было написано в программе — он сможет воспользоваться услугами Спа-салона с каскадами и стримами, а на слушаниях, прикрываясь наушниками, скорее всего, будет дрыхнуть, ибо кормить его будут до отвала, так вот этот бедолага проехал съезд ко второму терминалу и взвыл в своей жестяной банке.

Взвыл.

Задолбало его все это к такой-то матери!

Что делать, пришлось разворачиваться и заново въезжать в аэропорт.

11

— Алло.

К сожалению, это был не он и, хуже того, в трубке зазвенел детский голосок.

— Эээ… Это квартира Алексиса Ле Мена?

— Ну да… — пискнул голосок.

Шарль смутился.

— Могу я с ним поговорить?

— Папа! К телефону!

Папа?

Только этого не хватало…

И все, что он повторял про себя вот уже битый час, на парковке, на эскалаторах, в очередях, у огромных окон терминала, все: как он представится, с чего начнет, весь план атаки, вся его боль, злоба, горечь, желчь — от всего этого не осталось и следа.

— Ты… у тебя ребенок? — жалкое начало боевых действий после столь продолжительной холодной войны.

— Кто говорит? — сухо спросили его.

Черт, что ж это такое. Такого поворота наш супергерой не ожидал…

— Это ты, Шарль?

— Да.

Голос смягчился.

Увы, чересчур…

— Я ждал тебя. Долгое молчание.

— Значит, ты получил мое письмо?

Трещина ширилась. Угрожающим образом. Встал, отошел в угол, забился в него. Прислонился лбом к стене и закрыл глаза. Мир вокруг него… раскалился до бела.

Ничего страшного. Сейчас пройдет. Это усталость. Нервы.

— Эй, ты меня слушаешь?

— Да, да… Извини… Я в аэропорте…

Ему было стыдно. Просто стыдно. Он поднял голову.

— Все в порядке… Я слушаю…

— Я спросил, полу…

— Конечно. Иначе зачем бы я стал тебе звонить?

— Откуда я знаю! Может, соскучился? Решил узнать, как дела…

— Кончай.

Ну вот. Все вернулось. Стоило только вновь услышать этот сладенький голосок, который всегда у него появлялся, когда он хотел облапошить собеседника, и голова его мигом встала на место, гнев вспыхнул с новой силой.

— Ты не можешь ее там оставить…

— Что, прости?

— На этом сраном кладбище…

Алексис рассмеялся, его смех звучал отвратительно.

— Ха! Ха! Ты все такой же, как я погляжу… Прекрасный принц на белом коне, да? Как всегда безупречен, Баланда!