Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

миром и Новым Светом у европейцев к началу эпохи Возрождения сформировались определённые модели восприятия иного мира. Этот мир, полностью противоположный базовым принципам европейской цивилизации, представлялся как «антикультура», «антимир», средоточие греха, порока и прочих «антиценностей» христианского мира[291]. Именно такой подход был применён к Московской Руси.

Поскольку Европа «открывала» для себя Русь, основываясь на собственном опыте и потребностях, а не на объективном образе Другого, это «открытие» стало прежде всего сочинением Европой самой себя, поиском своей собственной историко-культурной идентичности.

Эволюция взгляда на Московскую Русь: от попыток понять и включить в «европейский мир» до формирования образа Чужого

Взгляд на Московскую Русь как на Чужого сформировался не сразу. Её восприятие не было статичным и прошло через ряд стадий. А. И. Филюшкин выделяет следующие этапы этого восприятия: познание, попытка вписать в аналоговый контекст (конец XV — середина XVI веков); готовность включить в европейский мир (первая треть XVI века); осознание того факта, что московиты — «существенно другие», их отторжение и однозначное определение Московии как неевропейского государства[292].

Открытие Европой Руси в конце XV века, как уже отмечалось, было открытием Европой самой себя, способом самопознания[293] . Рассказы писателей-гуманистов о далёкой Московии должны были быть полезными и назидательными для европейцев, поэтому нравы и образ жизни отдалённых народов зачастую идеализировались и противопоставлялись порокам и настроениям европейского общества[294]. Авторы, рассказывавшие о Московской Руси, описывали не реальные нравы её жителей, а в первую очередь те устои, которые хотели бы видеть у самих себя, поэтому создавали утопические проекты, подобные «Утопии» Т. Мора или «Городу Солнца» Т. Кампанеллы, а сам облик Московской Руси создавался по принципу Зазеркалья, где всё наоборот. Такой подход будет воспринят и в последующие эпохи.

Описание Московской Руси у авторов первой половины XVI века отражает целый ряд западных стереотипов, характерных для изображения «другого» мира. Это мир закрытый: туда невозможно попасть без дозволения русских; это мир сильной государственной власти и безоговорочного ей подчинения; это мир людей, сохранивших первобытную чистоту и простоту нравов[295].

В то же время особой чёткости в понимании московитов не было. Например, Энеа Сильвио Пикколомини, занявший в середине XV века папский престол под именем Пия II и написавший первую книгу, в которой встречается слово «Европа», считал русских европейцами, поскольку они исповедуют христианство[296]. Сама же Европа понималась им как географическая территория христианского единства, противостоящего Османской империи. Но уже в начале XVI века Франсуа Рабле относил русских к неверующим и перечислял в одном ряду «московитов, индийцев, персов и троглодитов»[297].

Антонио Поссевино (1533–1611), папский легат в Восточной Европе, побывавший в Московской Руси с миссией в 1581–1582 годах в качестве секретаря генерала Ордена Иисуса и ставший первым иезуитом, оказавшимся в нашей стране, в своих сочинениях отмечал, что, «хотя купцы других стран приплывают и приезжают в Московию, однако никто из московитов обычно не ездит в другие страны, если его не пошлют»[299]. Послам «предоставляется обширное помещение, оно огорожено со всех сторон таким высоким забором, что оттуда невозможно ни увидеть каких-нибудь домов, ни вообще с кем-нибудь разговаривать, ни даже вывести коней на водопой»[300]. Что касается князя, то «он хочет быть полновластным господином имущества, тела, души и даже как бы мыслей подданных»[298].

Аналогичный взгляд на Московскую Русь как на закрытое государство присущ и современной западной историографии. Как отмечает Э. Каррер д`Анкосс, русские правители не разрешали своим подданным выезжать за границу и не побуждали иностранных торговцев приезжать в Россию. По мнению историка, именно «неосведомлённость европейцев и недоверие русских стали причинами, по которым встреча России и Европы тогда не состоялась»[301].

Сомнения у современников-европейцев вызывали два момента: незнание русскими в силу низкой образованности Священного Писания и, как следствие этого, «еретические» учения и практики[302]. Тот же Поссевино отмечал, что в Московии нет ни одной коллегии или академии[303].

Главным желанием западных «наставников» в это время было навязать унию Московской Руси. Европейские политики и мыслители были убеждены, что, пренебрегая истинной верой, Русь могла повторить путь монголов. Монголы отказались от христианства, приняли ислам и стали врагами Европы[304].

Именно по причине упорного нежелания Московской Руси принять унию и присоединиться к католическому миру в середине XVI века восхищение русскими сменилось резким охлаждением. Это вызвало переход к следующей стадии восприятия России: осознанию того, что московиты — «существенно другие» и «чужие». Произошла трансформация колониальной оптики: оказалось, что Россия значительно отличалась от Нового Света[305].

Московская Русь, победительница Орды, ощущала себя преодолевшей владычество ханов и достигшей собственной мощи и величия через унижение и порабощение, однако европейцы расценивали победы над Ордой и татарскими ханствами иначе. Россия, по их мнению, заняла их место, стала преемницей татарской политической культуры. А от связи московитов и татар было недалеко до их сближения с грозой Европы — турками. Поэтому Московия на европейской ментальной карте мира всё определённее оказывалась в азиатском контексте[306].

Тем более, что попытки вовлечь Русь в антитурецкую лигу, предпринимавшиеся на протяжении всего XVI века, окончились неудачей, и только в 1686 году Россия присоединилась к «Священной лиге»[307]. Именно после того, как не удалось добиться совместных действий с Россий против Османской империи, модель восприятия Востока переносится на Россию и подобно схеме «Европа — Восток» начинает работать схема «Европа — Россия».

Место «турка» как значимого Другого занимает в европейском сознании русский, а восприятие православия как «испорченного варианта» христианства становится тождественным восприятию ислама как вторичного варианта арианской ереси[308].

В результате со второй половины XVI века русских начинают отождествлять с османами, то есть с врагами, а Московская Русь всё больше начинает восприниматься не по аналогии со странами, ставшими известными в эпоху Великих географических открытий, а как историческая преемница татар. Как отмечает А. Бе-зансон, «Россия выпадает из ряда „цивилизованных" или хотя бы „приобщаемых к цивилизации" стран. Русские в этом не виноваты: слишком сильно их страна была удалена от центров цивилизации»[309].

В результате потенциально европейскую страну теперь относили к «антимиру». Пример истории Московской Руси демонстрировал, что такое неевропейское поведение, чему нельзя следовать европейцам. Сущность своего, то есть христианского мира, европейские авторы раскрывали через описание неевропейских, отрицательных качеств у своих соседей и антагонистов — прежде всего турок; а со второй половины XVI века — и московитов. Этот культурный механизм оказался