Месть женщины среднего возраста - Элизабет Бушан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С нашего места открывался вид на бесконечное водное пространство; за утесами спряталась россыпь бунгало и домиков, нависшая над дикой пустотой. Кроме нас на пляже никого не было. От солнца слезились глаза, кокосовый запах солнцезащитного лосьона на коже испарился под дуновением соленого ветра.
Дети побежали было к морю, но обожгли стопы о горячие камни; скачками они добрались до кромки воды и завизжали, когда волны плеснули им на ноги. Натан сел на коврик и снял рубашку.
– Дети уже большие, правда?
Детям было шесть и четыре, так что он немного преувеличивал.
– Им еще долго расти, – сказала я.
Натан всегда обгорал, если я не предпринимала мер. Он был не из тех, кто чувствует себя комфортно в жарком климате. Я открыла бутылочку с лосьоном, вылила лужицу на ладонь и стала втирать ему в спину.
– Еще, – потребовал муж, – вот здесь. – Мои пальцы массировали участок вокруг шеи – зажатый, болезненный от напряжения.
Вскоре Натан встал и присоединился к детям. Я достала книгу, легла на живот и стала читать. Время от времени я поднимала голову и смотрела, как моя семья пытается перехитрить море. Читать надоело, и я уронила голову на руки. Я слышала гул моря, тихое шипение песка, гонимого ветром, и щелканье камней. Я подумала, что если буду лежать достаточно неподвижно и тихо, то смогу слиться с миром стихий: солнцем, водой и широким открытым горизонтом.
Прибежал Сэм, неся пригоршню ракушек: показать мне, прежде чем отнести в свой лагерь.
– Там Поппи их не найдет, – сказал он. Я села и обняла сына за плечи, которые казались хрупкими, как у младенца.
– Поппи достается не все, что она хочет, – заверила я его.
Сэм с вызовом взглянул на меня.
– Нет, все.
Должно быть, я слишком сильно сжала его руку, и он поморщился.
– Нет, не все, – успокоила его. – Вот увидишь.
Он высвободился.
– Сэм, может, поможешь мне организовать пикник?
Он выложил на коврик четыре пластиковых тарелки разного цвета и раздал каждому по отдельному свертку с сэндвичами, которые я приготовила и пометила: на свертке Сэма нарисовала улыбающуюся рожицу, на свертке Поппи – большого плюшевого медвежонка, на свертке Натана – солнечные очки. На своем я написала: «Сон». Потом Сэм достал одинаковые пластиковые чашки, тщательно подбирая цвета под цвет тарелок.
Мы ели сэндвичи с сыром и огурцом и пили апельсиновый сок. Поппи отказалась есть сыр и огурец и отдала их мне. На десерт мы распечатали пачку шоколадного печенья и пакет с яблоками.
Я села рядом с Натаном, чтобы наши бедра соприкасались. Твердые, упругие мышцы по соседству с мягкой, присыпанной песком кожей. Хотя у меня большой размер ноги, ступни Натана еще больше, и, как ни забавно, по сравнению с ним я всегда чувствовала себя женственной и беззащитной.
– Ты счастлив? – спросила я.
Муж наклонился и нежно потерся носом о мой нос.
– Как никогда.
Я довольно вздохнула. Натан выпрямился и потер краснеющие плечи.
– Мне больше нечего желать, – сказал он. – Как думаешь?
– Мне пора возвращаться, – заявил Сэм. Он сложил руки на столе, соединив большие пальцы. – Думаю, вам с папой надо увидеться.
Он хотел уехать с чувством надежды, и я с облегчением поняла, что надо о нем позаботиться.
– Я приготовлю тебе сэндвичи.
Я нарезала хлеб и намазала его маслом, с удивлением заметив, насколько уверенны мои движения; чеддер был нарезан тонкими ломтиками. На стол падали крошки, я смела их рукой.
Сэм взял аккуратный сверток из фольги.
– Не стоило этого делать.
– Стоило. Ты и не догадываешься, как мне это было нужно. Спасибо, что разрешил.
– Я тут подумал, – проговорил он, – если вы с папой так и не помиритесь, может, ты захочешь поехать в Грецию в июле – со мной и Элис?
Я кинулась к нему, обняла и поцеловала.
– Конечно, нет, но ты – самый замечательный сын на свете, раз такая мысль вообще пришла тебе в голову.
Он крепко обнял меня.
– Я подумал, что стоит предложить.
– Это слишком большая жертва.
– Ты с Поппи разговаривала?
– Пока нет, но поговорю.
– Ей будет нелегко.
– Я знаю.
Когда Сэм уехал, в доме номер семь по Лейки-стрит опять воцарилась тишина. Я включила радио, но передавали концерт для скрипки. Каждая сладкая, безупречная нота врезалась в меня ножом. Я глотнула воздуха, подавилась, выключила приемник и вылетела из кухни.
Мой кабинет находился на лестничной площадке первого этажа – в пространстве, украденном у поворота лестницы. Окно выходило на сад и было плохо пригнано. В холодные дни я накидывала на стул теплый плед и заворачивалась в него, сидя за столом, который мне удалось втиснуть в тесную комнату. Вся семья смеялась, когда я называла комнатушку «кабинетом»: их смешил сам факт, что мне понадобился кабинет. С годами дети выработали собственный метод выражать неодобрение: они нарочно топали вверх-вниз по лестнице как можно громче. «Шшш, мама работает в кабинете», – предупреждали они друг друга шепотом, который наверняка донесся бы до самой Вавилонской башни. И теперь я сидела здесь, замерзнув так сильно, что пришлось дважды завернуться в плед.
Я сняла трубку и позвонила Поппи.
– Дорогая, с тобой все в порядке?
– Мам, может хватит со мной возиться? Все у меня нормально. – Ее голос смягчился. – Но я рада, что ты позвонила.
– Папа тебе вчера не звонил?
– Я пришла только утром, мам.
– Дорогая, мне нужно тебе кое-что сказать. Боюсь… боюсь, папа нашел… – Это звучало так грубо, и я подумала, что Натан заслуживает лучшего. – Он полюбил другую женщину и ушел из дома.
В трубке раздался пораженный возглас Поппи:
– Кого? Какую женщину?
– Минти.
Последовала долгая-долгая тишина. Когда Поппи заговорила, у нее был совсем другой голос – голос старого человека, будто вся ее веселость потухла и умерла.
– Старый козел. Мой папа превратился в старого козла.
– Пожалуйста, не говори так о нем.
– Но это же правда.
– Все немного сложнее. Видимо, в его жизни наступил момент, когда он почувствовал, что ему необходимы перемены.
– Ничего не хочу слышать! – закричала Поппи. – Зачем ты вообще мне позвонила? Мама, я не могу об этом говорить. Давай поговорим позже.
– Разумеется.
На этом Поппи успокоилась.
– Я должна утешать тебя… и я буду утешать, мама, обещаю, но сначала мне нужно оправиться от шока.
Затем я позвонила домой Таймону.
Жена Таймона, Мэри, была очень недовольна, когда по выходным ее мужа беспокоили. Пару раз мы обсуждали это на офисных вечеринках, и она объяснила, что применяет к звонящим замораживающую тактику. Когда она подошла к телефону, я прочувствовала ее ледяное обращение на себе. Я объяснила, что в жизни не позвонила бы в воскресенье, но возникла крайняя необходимость.