Отражение Улле - Александр Марков

— Уже близко! — повторяла она то и дело. — Так хочется поскорее дойти! Нам бы крылья!

— Эй, постойте! — крикнул вдруг Энки, шедший позади всех. — По-моему, я слышал чей-то голос.

Путники замерли; Эйле спряталась за камень, мужчины пригнулись, подались вперед, приготовили луки. Время шло, все было тихо.

— Никого, — сказал Энки. — Ладно, сделаем, пожалуй, привал. А ты, Эйле, может, расскажешь нам еще что-нибудь из книг, которые ты прочла в Гугане. Только не из тех, где про служение Улле, а что-нибудь о числах или о Земле.

Развели огонь, сели. Эйле сначала все порывалась бежать дальше, но потом сама увлеклась своим рассказом и не заметила, как перевалило далеко за полдень.

Они продолжили путь и шли дотемна. Один раз Эйле, шедшая впереди, остановилась и сказала, обращаясь к Орми:

— Ты учил меня разбирать следы, помнишь? Взгляни на снег позади нас.

За ними тянулась цепочка глубоких следов.

— Боишься, что нас кто-то выследит? Но тут мы ничего не можем поделать. Летать-то мы не умеем.

— Какая-то беда крадется за нами по пятам. Мне страшно.

— Чепуха. Даже если нас и преследует враг, нам не впервой стоять за себя. Отобьемся.

— Хорошо, — вздохнула Эйле. — Пусть так. И все-таки жаль, что ты ничего не чувствуешь, ведь я уверена, что не ошиблась.

Орми пожал плечами, и они зашагали дальше на юго-восток. Уже в темноте принялись искать место для ночлега. Им попалась уютная сухая расщелина. Они уже расположились там и развели огонь, как Эйле вдруг сказала, что не хочет здесь оставаться.

— Здесь кончится наш след… — пробормотала она чуть слышно. — А выйдет отсюда совсем другой… Но я знаю, вы не послушаете меня.

— Конечно, не послушаем, — сказал Орми. — Опасно везде. А это место лучше многих других, где нам приходилось ночевать. Ты, Эйле, успокойся. Положись на нас с Энки. Вот увидишь, все будет в порядке.

— Да и куда теперь идти, — сказал Бату. — Поздно уже.

Они поужинали, расстелили шкуры и быстро заснули — все, кроме Орми. Он ворочался, кряхтел и все не мог отогнать тоскливые мысли. Слова Эйле не шли из головы.

И вдруг он услышал писк. Тончайший многоголосый писк, шедший со всех сторон. Орми вскочил, кинулся к костру и принялся раздувать тлеющие угли. Энки, Бату и Эйле проснулись от дыма.

— Упыри идут! — сказал Орми. — Целая стая. А огня мало, как назло.

Мужчины едва успели вооружиться, как первый упырь прыгнул на порог из темноты. В тот же миг Бату пронзил его копьем, Орми хлестнул по костяной морде горящей веткой, а Энки рубанул мечом. Упырь отступил, подбирая вываливающиеся потроха, но тут же ему на смену явился другой. Он проскользнул под нацеленным на него копьем и метнулся к Энки. Тот едва успел отскочить и ловким ударом рассек зловонную тварь надвое.

Эйле тем временем успела подбросить дров в очаг, и третьего упыря встретили огнем. Это действовало куда лучше, чем железо. Опаленные гадины тут же пускались наутек, но каждый раз обожженных и напуганных сменяли новые.

Страшный крик Эйле заставил Орми обернуться. Земляной пол пещерки ходил ходуном. Тут и там почва трескалась и осыпалась, обнажая бурые костлявые руки и белые черепа…

Энки остался защищать вход, Бату и Орми бросились на выручку к Эйле. Они принялись колотить головнями и мечами по лезущим из-под земли черепам, но было ясно, что долго им не продержаться.

Из темноты полетели камни. Энки коротко вскрикнул, Орми обернулся и увидел, как брат его, лежа на земле, корчится в объятиях упыря. Орми успел заметить, как губы кровососа вытянулись трубочкой, как высунулись из них желтые подвижные резцы…

— Держись, брат! — Орми кинулся на выручку, но тут кто-то крепко схватил его за ноги, а на плечах повисла тяжелая туша. Орми еще пытался сбросить с себя скользкую тварь, когда вдруг почувствовал щекотание и покалывание ниже затылка… В глазах потемнело. Он понял, что это конец. Колени подогнулись, он начал падать навзничь, и еще в падении сознание его стало гаснуть и исчезло прежде, чем он коснулся земли.

Потом была тьма и тишина и странное, назойливое ощущение времени. Время накатывало и отступало, как волны, бьющиеся о берег. Вперед — боль и ненависть, назад — успокоение. Потом он открыл глаза. Свет, отвратительный и пугающий, заливал пещерку. Какая-то мерзкая тварь сидела на сосне напротив входа и орала оглушительным хриплым басом, так что дрожала земля:

«И-имир-рр!»

«Птица, — подумал Имро. — День. Свет. Ненавижу». Ему было больно и гадко, невыносимо хотелось зарыться, спрятаться. Но откуда-то шел сладкий запах, такой манящий, что он был не в силах устоять. Имро пополз на карачках в глубь пещеры, шевеля полужидкими глазами. Вот оно! По земле растеклись благоухающие пятна крови. Он припал к ним лицом, поскреб зубами песок, всосал пригоршню сладких крупинок. Время отхлынуло. О блаженство! За это он отдаст все, что есть в черной тьме. Но свет был невыносим. Скорее вниз! И он принялся рыть. Тело было гибким и быстрым. Он выворачивал камни когтями, песок летел во все стороны. За несколько мгновений он закопался сажен на пять. Холодная тяжелая земля обняла его плотно, навалилась приятным грузом. Услышав чей-то голос, он переместился немного в сторону и прижался боком к другому упырю. Почувствовал всей кожей его терпкий аромат.

— Хорошо, — сказал сосед.

— Любо быть мертвым, — сказал Имро.

— Время сегодня ласковое, — сказал сосед. — Раньше было шершавое. Все накатывало. Теперь вот отхлынуло.

— Из-за нас оно спешило, — сказал Имро.

— Мы здесь живем, — сказал сосед. — Кровяные мешки сюда ночевать приходят. Мы все здесь умерли. Нас тут теперь много.

Потом время билось, пульсировало, корчилось, с трудом прорываясь вперед. Имро лежал в земле и ждал. Кровяных мешков не было долго. Имро постигал упыриную мудрость. Он научился мозгом хватать время и выкручивать из него кусочки. Он замыкал их, конец с началом, и выпускал пузырьками. Они исчезали из мира вместе с пространством. Потом все начиналось сызнова. Жалкие крохи, но и они приносили блаженство. Всего две-три крупицы времени. Если одна — ее не скрутишь, нет у нее ни конца, ни начала. А две уже можно. Две уже могут выпасть из череды, если вместе.

Имро узнал упыриное предание, короткое и глухое, как все их речи. Оно гласило: рано или поздно Улле свернет время все целиком. И когда время устремится вспять, настанет Час упырей.

Упыри ждали его постоянно.

Имро стоял в слизистом песчаном коконе и тоже ждал.

Потом пришел наконец один бурдюк с кровью. Затопотал ногами над головой. Была ночь, и Имро пополз кверху. Извиваясь и легко раздвигая скользкие камни и влажный песок, он быстро достиг поверхности. Встав на ноги, расправил слежавшиеся руки. Бурдюк валялся на гадкой волосатой подстилке и рычал. Сладкий тошнотворный запах живого тела манил и одурманивал. Мягко ступая, Имро подкрался к спящему. Наклонился и замер, нарочно оттягивая миг блаженства. Его охватила щемящая нежность. Он прижался к кровяному мешку, обнял его, ласково прикоснулся губами к шее. Почувствовал, как напряглись, повернулись вперед и быстро-быстро заработали его зубы, проделывая в коже круглую ранку.

«Тебе будет хорошо, — думал Имро с любовью — Ты наш, наш». Теплая струйка потекла в истомившийся рот.

В этот миг вселенная преобразилась. Время отхлынуло… еще… еще… округлилось, затрепетало — и побежало вспять! Волна невероятного, беспредельного счастья накатилась на Имро. О блаженство — быть вместе с Улле в час его торжества! Время шло назад, к своему началу.

Все изменилось. Потоки тепла и света текли теперь обратно, их источники жадно глотали то, что прежде ими исторгалось. Поэтому теплое стало холодным, белое — черным. Так же изменились и чувства Имро. Нежность предстала в образе отвращения.

Зачем он прильнул губами к этой гнусной, презренной твари? Зачем ему нужно это гадкое существо — человек? Потом он вспомнил. С ненавистью выплюнул в дырочку ледяную струю крови. Потом заживил ранку зубами и брезгливо отстранился.

Вот кто он был на самом деле — даритель жизни. Его упыриная сила изливалась в брюхо животворной кровью. Он будет впрыскивать ее в пустые, сухие мешки — трупы, даруя им жизнь. Пусть живут, пусть жрут, пятясь по лесам, рожденные из праха благоуханные кучки. Пусть живут до тех пор, пока жадные чудовища — самки — не поглотят их, съежившихся и потерявших разум, своим хищным кровавым чревом. Все они — жалкие твари. Он, Имро, — выше, чище, светлее. С ним не сравнится никто. Творение Улле, он был создан и предназначен для бытия в обратном времени, и только теперь, когда Улле победил и время устремилось вспять, раскрылась истинная сущность упыря.

Имро больше не видел мира — глаза его посылали сигналы обратно, из мозга — в мир. Сначала рождался образ в сознании — образ камня, дерева, события. Потом из глаз изливался свет. И свет этот порождал в мире увиденное, а вернее — измышленное упырем. Причина и следствие поменялись местами, и вдруг оказалось, что причиной всего сущего является его, Имро, мысль. Отныне он был создателем и творцом, и его могуществу не было предела. Его глаза сияли на все мироздание, трепещущие ушные перепонки наполняли воздух звуками.