Проклятие палача - Виктор Вальд

Гудо с трудом ступил шаг и толкнул дверь.

Яркое солнце безжалостно ослепило мужчину в синих одеждах. Опираясь левой рукой о косяк, Гудо тут же заслонился правой от щедрот небесного светила.

– День начался с приятного события.

– Поздравлю Юлиан Корнелиус. Ты не только вытащил беднягу с того света, но и удивительно скоро поставил на ноги.

– То, что я вижу – это не чудо. Это славное умение нашего лекаря. Как говориться – не единой милостью Господней…

– Спасибо друзья. Но не будем забывать все же и о милости Господней.

Гудо отнял руку от лица, и медленно открыв глаза, посмотрел на трех мужчин, что с удовольствием и радостью пожимали друг другу руки. Традиционная мантия доктора, обозначающие профессию лекаря, замшевый черный берет и носимые даже в жару замшевые перчатки лишь на мгновение задержали взгляд раненого на фигуре расплывшегося в улыбке Юлиана Корнелиуса. Но двое других, в шелковых коротких жакетах, туго стянутых на талии и расходящихся веером на бедрах, в плотно тканых шоссах, с остроносыми пигашами[37], и в контраст этой втянутости, в свободно свисающим по телу расстегнутом таперте[38], неприятно насторожили Гуду. Ведь он уже успел сложить свое мнение о лекаре. И не только о его знаниях и умениях, а и о том, что он для Венеции человек новый, пришлый, многий из тех, для которых ревнивый город только в годы чумы открыл свои ворота.

Но эти два господина и по одежде и по выговору и по манере всегда и во всем выделять себя, были, без всякого сомнения, венецианцами из рода в род, и по крови, и по сути. А в данный момент именно венецианцы были наиболее опасны для Гудо и его девочек. Успев за короткий срок пребывания на острове Лазаретто в подробностях изучить граждан этого города, господин в синих одеждах сделал для себя неутешительный вывод – они слишком умны и слишком упрямы, они не знают слово «нет» и всегда добиваются того, чего желают. При этом их хитрость может на время прикрыть лисьим хвостом природную алчность волка добытчика. Они способны отступить, но только лишь за тем, чтобы напасть вновь, с лучшей позиции. У них напрочь отсутствует понятие дружбы, всю ее с лихвой поглотила преданностью своему городу, как всемогущему защитнику, кормильцу и благодетелю.

Все это Гудо неоднократно испытал за те тяжелейшие три месяца, в течение которых пришлось в день и в ночи бороться за существование, а часто и за жизнь свою и девочек, на острове слез, смерти и незамолимого греха.

Так и должно было произойти.

Вдоволь пожав руки, венецианцы, под вялое беспокойство лекаря тут же затащили раненного внутрь коморки, и, не мешкая, приступили к допросу.

Нет, конечно же, он не венецианец. Он плохо понимает и мало говорит на языке их города. Чума и голод привели его на острова республики святого Марка. Сам он из северных Балкан. Его хозяин тоже не венецианец. Он приплыл недавно на своей лодке и подрабатывал перевозками. Чума проглотила почти всех лодочников венецианцев, так что для прибывших из других мест есть работа, и власти города их не прогоняют. Сам он носил тяжести, был гребцом, выполнял всякую тяжелую работу.

В тот день хозяину лодки понадобился помощник. Он выкрикнул желающего, и раненый первым успел на его зов. (Лучше собаки откусили бы ему пятки, чем пережить все это!) На каком-то острове в лодку сели женщина с ребенком, две девушки, и приятный юноша. Куда им было нужно, он не знает. Ему велели грести, чтобы заходящее солнце все время было по правому борту. Значит на юг.

Под вечер их окликнули с какой-то высокой лодки. Но юноша испугался и велел грести как можно быстрее. Ему кричали и угрожали. Но он приставил нож к горлу хозяина лодки и велел быстрее уходить от погони. Гребли вдвоем с хозяином. Но потом на лодку обрушились стрелы. Еще и еще. Хозяин упал за борт. Юноша не двигался. А он все греб и греб.

Потом он очнулся в этой коморке, где добрый лекарь вытащил из него стрелы.

Нет. Кто этот юноша, и как его зовут, он не знает. Что это за женщина и девушки, тоже. Нет. Он не знает… Уже спрашивали… Не знает где и куда… Нет. Не знает… Уже спрашивали… Не знает.

Через час Пьянцо Рацетти и Аттон Анафест разочарованно посмотрели друг на друга. Конечно, можно было еще продолжить. Но этот сын тупой коровы, вряд ли что-нибудь добавил бы к уже с трудом выжатому из него. Нужно отдохнуть и подумать. Может предложить этому ослу деньги? А может подвергнуть его пыткам? Эти меры могут дополнить скупой рассказ лодочного гребца. Они всегда помогают. Нужно подумать.

Венецианцы коротко переговорили между собой, и, оставив изможденного допросом раненого на его постели, поспешили на свежий воздух.

– Воды. Лекарь, Богом прошу, воды!

Юлиан Корнелиус встрепенулся.

– Дай ему воды, – положил на плечо лекаря руку Пьянцо Рацетти. – Пусть еще поживет.

Из пустоты в руках лекаря оказался кувшин с водой. Юлиан Корнелиус протянул его раненому, и, почувствовав слабость в коленях, присел рядом.

– Где они? – чуть отпив, прошептал раненый со сколоченной варварской бородой и такими страшными глазами.

Еще мгновение назад, с трудом очнувшись от тяжести взора этого странного лодочника, Юлиан Корнелиус почувствовал, что вновь впадает в какое-то странное оцепенение. В то весьма неприятное чувство, которое овладело им, едва начался допрос. Лекарь имел несчастье грозно, подобно венецианцам, уставиться на допрашиваемого, и тут же, что называется, напоролся на меч ответного взгляда. Почти сразу же ученый лекарь ощутил слабость в теле, которая постепенно перешла в такую вялость, что полностью исключила Юлиана Корнелиуса из списка тех, кто задавал вопросы. Затем в голове стал клубиться туман, и в нем, как в природном тумане, стали искажаться не только лица и тела, но и слова, и даже ощущения.

И если в начале допроса лекарь еще раздумывал о том, сообщить ли (сейчас, скоро, или в скором будущем) о странностях этого лодочника (а их было более чем достаточно: знание ученой латыни, венецианского языка, хирургии и даже основ практикуемой медицины!), то всего лишь после нескольких ответов (глупых и на едва произносимом венецианском) Юлиан Корнелиус напрочь отказался от этой мысли. Да и самой мысли в его голове уже не было.

«Это глаза демона. Нет самого сатаны. Не смотреть в них», – на мгновение тогда напрягся ученый лекарь, но, не сумев отвести своих глаз, подчинился и погрузился в плен безразличия к происходившему допросу.

Благо Пьянцо Рацетти и Аттон Анафест были настолько увлечены своим важным делом, что и не заметили странного молчания лекаря. А возможно и заметили, но сочли разумным поведение своего друга. Не дело лекаря лезть в государственные дела. Это привилегия городских чиновников и военных. А они как раз и были и первыми и вторыми.