Проклятие палача - Виктор Вальд

А что знает о слабостях самого Пьетро Ипато великий герцог? Только ли то, что капитан выказывает явное презрение к женщинам. Он даже избегает этого слова, как и женских имен. Они все для него «Евины дочки». Греховодницы, рожденные от первой грешницы Евы. А некоторые юноши, что рядом с Ипато, это не грех. Это необходимое покровительство, без которого на море не обойтись.

И все же это опасная греховная слабость, за которую можно и на костер угодить. Если того пожелает герцог Санудо. А еще герцог платит за службу серебро, предоставляет жилье, вино и многое другое. Так что в глазах старого капитана Ипато господин не прочтет ничего другого как только преданность и готовность исполнить любой приказ и пожелание.

– Ты сам выводишь «Евиных дочек» на прогулку? – усмехнулся Джованни Санудо. Усмехнулся от того, что его капитан как обычно, когда употребляли его «Евиных дочек», нервно осмотрелся по сторонам.

– Как вы и велели. Только ночью, когда все спят. Разве что Крысобой рядом. Но я же говорю, он не отходит от дверей своей коморки. Под нею и спит.

Об этом Джованни Санудо уже говорил со своим комитом. Но тот ничего интересного не смог сообщить. Ведь раненый говорит очень мало и очень тихо. К тому же часто на незнакомом Крысобою языке. Женщина и девушки поступают так же. А если что и слышит комит, то это касается лечения ран лодочника, в котором одна из девушек по имени Грета принимает большее участие, чем сам венецианский лекарь Юлиан Корнелиус. А еще Крысобой в подробностях рассказал о том позднем вечере, когда волею проведения галера и утыканная стрелами лодка столкнулись нос к носу. Все рассказал, не утаив и того, что венецианцы предлагали ему четыре золотых дуката. Невероятные деньги, от которых комит отказался. Лодку привязал лишь только по той причине, чтобы поутру получить ясное повеление от великого герцога. А не с каким либо умыслом. Господи сохрани от такой глупости!

Может, взял золото, а может, и нет. Путь долог, еще успеет Джованни Санудо в этом разобраться. А пока…

Герцог наксосский повернул голову налево. В сотне шагов от борта он с удовольствием осмотрел старый городок Сплит. Много сотен лет назад римский император Диоклетиан построил здесь свой дворец. Здесь, среди живописной природы Далмации[35], под защитой высоких стен, он отдыхал душой и телом от горячей жизни вечно бушующего Рима. Он возлегал на шелковых постелях, утопая в лепестках роз, и с высоты открытой террасы любовался ласковыми волнами Адриатического моря, причудливыми изгибами прибрежных скал и роскошью многоцветной растительности. Император пил вино из своих глубоких прохладных подвалов и знать не знал, что живет в раю.

Впрочем, и того, что есть на небесах Господь Бог и созданным где-то им рай. Тогда у людей были другие боги. Да и сам император, если желал, мог быть богом.

Джованни Санудо богом не быть. Он достаточно умен, чтобы понимать людскую тщетность уподобляться Создателю. А вот императором… Повелителем…

Над этим можно поразмыслить. И не только. Можно что-то и предпринять.

– Некоторые богословы утверждают, что рая на земле нет. Господь в наказание за грехи человеческие вознес его на небеса. Но глядя на эту землю, я верю, что райские уголки все же есть на земле.

Пьетро Ипато, многократно бывавший в порту и в окрестностях Сплита, согласно кивнул головой. Подтверждая слова герцога, с гигантской высоты городской колокольни[36] мерно зазвучал колокол.

– Так вот, мой дорогой Пьетро. Господь Бог и ветер нам благоприятствуют. Нужно избавиться от наемных гребцов. Так что возьмешь с собой в порт вольных гребцов, кроме тех, что на двух первых загребных банках. Не скупись. Пусть хорошо выпьют за мое здоровье. Скажешь, что за это они утром займутся погрузкой воды и зерна на борт. Сам не пей с ними. Ночью мы уйдем.

Капитан Ипато только руками развел. Ни в какие пререкания с господином он не желал вступать. Хотя и следовало. За герцогом Наксосским уже давно тянулся шлейф грязных слухов, и с каждым годом нанимать моряков на его галеры становилось все сложнее. Брошенные в порту Сплита гребцы молчать не станут. К тому же им не заплатят вообще никаких денег. Будут жалобы в сенат Венеции и герцог об этом знает. И все же он идет на этот неприятный шаг. Значит, есть тому причина.

– А еще Пьетро, придется не поскупиться на приличные одежды для двух юных девушек, кормилицы и порученного ей младенца. И еще… Расходы. Проклятые расходы. Что еще нужно благородным девушкам? Зайди к Гершу на портовой улице. Ну, ты знаешь. Пусть он все подберет.

– Герш больше не даст без денег.

Джованни Санудо поморщился и отцепил от пояса увесистый кошель.

– Расходы. Проклятые расходы.

Пьетро Ипато сглотнул слюну. Если герцог платит Гершу, то он замыслил что-то невероятное и очень стоящее.

Гудо повернулся на бок. Уголек внутри живота уже не жег его внутренностей. Режущая боль других ран притупилась, расслабляя изрезанные мышцы. Этому нельзя было не радоваться. Вот только…

Мужчина в синих одеждах приподнялся и с нарастающим беспокойством осмотрел свое временное убежище. Через мгновение он застонал. Ни Аделы, ни ее ребенка, ни девочек в тесной коморке не было. Их, как и в последние три ночи, вывели подышать морским воздухом, хотя и за стену, но все же прочь от просмоленных канатов, кислого от пота и крови матраса, от прелых мешков с зерном и всякой всячиной. Вывели. И они не вернулись. Их не вернули.

Гудо заскрежетал зубами. Беспокойство быстро сменила тревога. Та уже была готова уступить свое место отчаянию.

Необходимо было подняться. Там, за дощатой дверью, и только там, он мог и должен был узнать, где его родные и любимые. Что с ними? Не угрожает ли им опасность? Не брошены ли они людскими пороками на эшафот оскорблений и унижений? Оберегает ли их Господь, когда временно это не под силу раненому Гудо?

Тяжело дыша и обливаясь потом, раненый приподнялся, спустил ноги на доски пола и мотнул своей чудовищной головой. Нестерпимо захотелось воды. Холодной до синевы и бодрящей, как крепкий эль. Такой, как испил Гудо в швейцарских Альпах в своих недавних странствиях. Но, ни воды, ни обычно приносимой поутру пищи, ни тех, кому предназначалась эта пища, ни даже их вещей, ни мешков самого господина в синих одеждах, ничего не было.

Гудо засыпал счастливый и умиротворенный. Проснулся несчастным и обессиленным от рвущей душу тревоги. Он расслабился. Он позволил дать себе слабину. Он просто уснул, как требовали его раны. Его сердце не почувствовало подступающей беды.

Вырвать из груди это самое сердце и спросить его – почему? Шагнуть за проклятую дверь и спросить людей – почему? Поднять взор к небесам и спросить Господа – почему? А главное – за что?