Сталин: операция «Эрмитаж» - Юрий Жуков

8. Предложить Народному комиссариату финансов Союза ССР представлять в Народный комиссариат внешней и внутренней торговли Союза ССР все данные о вывозе имеющегося в его (НКФ СССР) распоряжении предметов старины и искусства, а самый вывоз таковых производить по генеральным лицензиям, выдаваемым Народным комиссариатом внешней и внутренней торговли Союза ССР.

Председатель Совета народных комиссаров Союза ССР

Я. Рудзутак

Секретарь Совета народных комиссаров Союза ССР

И. Мирошников[59]

Три дня спустя данный нормативный акт, еще не обладавший силой закона, дословно повторило постановление Совнаркома РСФСР. А двумя месяцами позже наркомат добился еще большего. При утверждении 22 марта скорректированного экспортно-импортного плана для бюджета давно уже шедшего хозяйственного года он провел через Политбюро принципиально важное и для себя, и для судеб произведений искусства, памятников старины решение:

«Обязать ЭКОСО[60] РСФСР по соглашению с Нарком-торгом СССР в месячный срок представить в его распоряжение антикварных изделий на сумму 5 миллионов рублей сверх контингента, установленного контрольными цифрами (3 миллиона рублей)»[61].

То есть теперь внешторговцы решили срочно и непременно получить музейных ценностей на 8 миллионов рублей, хотя еще в ноябре минувшего года надеялись всего лишь на 3 миллиона, да и то в течение двенадцати месяцев.

Много это или мало? Попытаемся посчитать.

Весь экспорт, по прикидкам Наркомторга, должен был дать за год 746, 5 миллиона золотых рублей. Из них только на нефть приходилась седьмая часть – 104 миллиона, примерно по столько же должен был дать вывоз хлеба, леса, пушнины. Планировавшаяся же выручка за антиквариат составила бы даже в удачном случае чуть более одного процента!

Ради этого одного процента и использовал Наркомторг письмо Андреевой, «записку» Печерского, сумев облечь их в сухую, предельно жесткую по смыслу юридическую форму. Он вывел изъятия из музейных фондов из-под действенного контроля наркомпросов и тем самым стал монополистом в деле экспорта антиквариата.

Отныне судьбы музейных собраний решали не опытные профессионалы-искусствоведы, а люди весьма далекие от проблем сбережения и изучения произведений искусства. Первенствующую роль играли теперь особоуполномоченный Наркомторга и директор-распорядитель «Антиквариата» А. М. Гинзбург, уполномоченный по Ленинграду – Простак, по Москве – Н. С. Ангарский. А предрешил именно такой ход событий Я. Э. Рудзутак.

Рудзутак по должности был обязан поддержать любое предложение Наркомторга и Микояна, которые хотя бы в будущем способствовали увеличению валютных накоплений. Однако возникает целый ряд вопросов. Почему он согласился подписать постановление «О мерах к усилению…» только 23 января, а не сразу же после съезда? Почему столь решительно, активно поддержал весьма проблематичную возможность получить лишь один процент экспортного плана? И почему инициатором внесения проекта постановления стал не член правительства Микоян, и без того участвовавший в заседании, а Л. М. Хинчук?

Наконец, Рудзутак вполне мог решить проблему и единолично: его огромные властные полномочия позволяли так поступить. Ведь еще 27 января 1927 года Политбюро ликвидировало собственную Комиссию по наблюдению за экспортно-импортными операциями, действовавшую несколько лет. Возложило ее прежние полномочия на одного Рудзутака, оказав ему тем высочайшее доверие. Яну Эрнестовичу было поручено разрешать все возможные споры, а при возникновении конфликтных ситуаций между наркоматами – либо собирать специальное совещание, либо «входить за разрешением спорных вопросов» в постоянно действовавшее совещание при председателе СНК и СТО СССР.

Однако Рудзутак почему-то не воспользовался своими правами, а вынес – вместе с Хинчуком – вопрос на заседание Совнаркома. Видимо, на то у него имелись достаточно веские причины, причем не юридического или экономического характера, а, скорее, политического, даже морального. И порождены они были ситуацией, сложившейся сразу же после съезда.

Вспомним, Л. Д. Троцкого вывели из состава ЦК в октябре 1927 года, исключили из партии 14 ноября. Но даже после всего этого очень многим (и не только его сторонникам) казалось: подобная мера демонстративная, временная. Не могут же самого Троцкого вот так взять и изгнать из партии, которая обязана ему самой своей удерживаемой до сих пор властью. Просто его припугивают, дабы сделать более сдержанным, даже послушным; позднее обязательно вернут ему партбилет, а с ним и достаточно видный государственный пост – пусть несколько ниже рангом, чем был ранее, но все же ответственный, значительный.

Подогревало такое весьма распространенное представление то, что съезд принял, пусть в несколько смягченной форме, именно «левый», троцкистский план развития страны.

Надежды на возвращение к прошлому сохранялись почти месяц, вплоть до 17 января 1928 года. В этот день сотрудники ОГПУ явились к Троцкому на квартиру в доме напротив Александровского сада и объявили о высылке. Решения Политбюро для беспартийного не требовалось: ограничились предъявлением постановления коллегии ОГПУ, правда, подписанного лично главой всесильного ведомства Менжинским. Троцкому предложили немедленно собрать вещи, упаковать огромный архив, потом доставили на Казанский вокзал и посадили в поезд, отправлявшийся в Алма-Ату – далекий провинциальный городок, практически отрезанный от всего мира бескрайними казахскими степями.

Месяц выжидали и идейные противники Троцкого: не торопились торжествовать над поверженным противником, опасаясь, как бы не повернулось все вспять. Лишь после 17 января они уверились, что герой Октября, вождь Красной армии больше ни для кого не опасен.

И Рудзутак, и Хинчук никогда не были сторонниками Троцкого, никогда не голосовали за предлагавшиеся тем резолюции, вообще никогда и никак не проявляли свои политические пристрастия. Они просто служили, выполняли любое поручение партии, не вдаваясь в их идеологическую подоплеку. Не состояли Рудзутак и Хинчук в годы гражданской войны и в Красной армии, почему никогда не сталкивались с председателем Реввоенсовета как его подчиненные. Так что все последние месяцы оба чувствовали себя совершенно спокойно, ничуть не опасались обвинений в оппозиционных настроениях. И всю же Рудзутак и Хинчук решили на всякий случай подстраховаться, поспешили продемонстрировать свою полную и безусловную лояльность победителям. Правда, избрали они для этого весьма своеобразный способ: тонкий, не сразу бросавшийся в глаза.

С точки зрения экономики погоня всего за одним, да и то ненадежным, процентом прибыли от экспорта – явная бессмыслица. Зато с политической, с учетом той идеологической атмосферы, сгустившейся во второй половине января 1928 года, она вполне понятна, легко объясняется. Правительственное постановление «О мерах к усилению экспорта» отнюдь не предназначалось для резкого ускорения валютных поступлений в страну. Цель его была иной – нанести психологический удар по Троцкому, причем крайне для него болезненный, ибо бил не по нему самому, к чему он давно уже привык и сносил легко, а по его жене, Н. И. Седовой-Троцкой, добровольно последовавшей за ним в ссылку. Это был удар по главному в ее жизни делу, оказавшемуся к тому же необычайно успешным, по одному из подлинных достижений Октября, позволявшему не кривя душой говорить о преимуществах советской власти, – по отделу по делам музеев и охране памятников искусства и старины. Ведь ранее его надежно оберегал от всех потрясений прежде всего авторитет самого Троцкого.

Именно потому удар нанесли не кулуарно, незаметно – решением лично Рудзутака или постоянного совещания при Рыкове, а подчеркнуто демонстративно: постановление СНК СССР указывало всем заинтересованным, что отдел лишился былой неприкосновенности.

По той же причине с инициативой на заседании правительства выступил не нарком внешней и внутренней торговли Микоян, хотя он и присутствовал там. Слишком уж он был известен активным участием в борьбе с Троцким и его сторонниками: подобное предложение Микояна непременно было бы расценено всеми как сведение старых счетов. Зато Хинчук и Рудзутак в сложившейся ситуации выглядели как бы незаинтересованными, а потому и объективными, беспристрастными.

И все же сотрудники отдела, получив постановление Совнаркома, не пожелали смириться, попытались воспротивиться и обезопасить вверенные им сокровища культуры от алчных поползновений Внешторга. Они воспользовались тем, что присланный им документ являлся всего лишь нормативным актом, противоречившим акту законодательному – никем не отмененному декрету Совнаркома РСФСР от 19 сентября 1918 года «О запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и исторического значения».