Оскар Уайльд, или Правда масок - Жак де Ланглад

Нет ничего удивительного в том, что молодой человек стал личным секретарем красавицы-актрисы, о чем свидетельствует письмо, написанное им в доме Лилли из Джерси на Понд-стрит, 18: «Дорогая миссис Синглтон, миссис Лэнгтри попросила меня ответить на Ваше любезное письмо и сообщить, что она плохо себя чувствует, что ей запрещено выходить из спальни, и поэтому она вынуждена отменить приглашение на ужин… Она будет очень рада, если вы сможете зайти проведать ее с утра или после обеда и просит сообщить, когда вы соберетесь ее навестить… Поскольку она чувствует себя обессиленной, я исполняю роль секретаря»[124]. Лилли постоянно обращалась к Оскару за советом по поводу выбора туалетов: «Конечно, я хотела бы поскорее продолжить занятия латынью, но мы вынуждены задержаться здесь до вечера в среду; поэтому я смогу увидеться с моим любезным преподавателем только в четверг. Так что если сможете, то приходите в этот день часам к шести вечера. Кстати, я позвонила на Солсбери-стрит примерно через час после Вашего ухода. Я хотела спросить у Вас, как мне одеться на бал-маскарад, но потом выбрала греческую тунику черного цвета с серебряной бахромой, расшитую жемчугом и звездами, и бриллиантовую диадему. Я назвала этот наряд „Царица Ночи“. Я сама изготовила его. Хотелось бы написать побольше, но совершенно невозможно писать этим пером, да еще на такой ужасной бумаге, поэтому, когда увидимся, я расскажу вам все в деталях (только ничего не говорите Фрэнку)»[125].

Несмотря на положение любимца салонов и актрис, на карикатуры в «Панче», на блестящие успехи в учебе и газетное прозвище «принц эстетов», Уайльд испытывал серьезные финансовые затруднения, которые не позволяли ему развить свой успех. Однако он не отчаивался и, видя, что вызывает нарастающее раздражение у викторианской публики, начал культивировать парадокс, крайность, примеривая маску персонажа, вообще не признающего запретов. Он разгуливал по улицам Лондона, читая вслух Бодлера. К восторгу праздношатающихся юных снобов, называвших себя «душки», равно как и к возмущению толпы разбогатевших торговцев — основы тогдашнего английского общества, он усаживался на террасе открытого кафе и предавался безмятежному созерцанию цветка подсолнуха, поставленного в специально принесенный стакан воды. Он стал пророком тайного культа в то самое время, когда определенные круги, в частности жители Мэйфера[126], начинали испытывать потребность в эстетике, в более художественно ориентированных эмоциях, нежели отслеживание повышения или понижения рыночных цен на сырьевые ресурсы. Впитав в себя эстетические теории Рёскина, Суинберна и французских поэтов, Оскар Уайльд вполне осознавал себя воплощением этих тенденций и готовился к серьезной литературной деятельности, началом которой должен был стать выход его новой театральной пьесы и сборника стихотворений.

Тем временем выразительные средства Оскара Уайльда обогатились благодаря еще одной встрече. В июне 1879 года в Фолькстоун приехала жрица декаданса Сара Бернар в сопровождении труппы «Комеди Франсез». Уайльд встретил ее на пристани с букетом белых лилий. Она была, несомненно, величайшей актрисой своего времени, и ее слава превосходила известность Лилли Лэнгтри. У всех на устах были ее капризы, а последний ее ангажемент в «Комеди Франсез» прошел со скандалом из-за интриг Эмиля де Жирардена и Франциска Сарсэ. «Ангажемент мадемуазель Бернар произвел революцию. Поэзия вторглась в чертоги драматического искусства, или, если хотите, волк внезапно очутился в овчарне»[127]. Начиная со своего дебюта на сцене в 1862 году, актриса усердно работала над своим великолепным голосом, при этом не забывая уделять внимание собственной рекламе. Саре Бернар покровительствовал Наполеон III, она была любовницей Муне-Сюлли и многих других, оказавшихся не в силах устоять перед ее чарами; начиная с 1872 года она стала непревзойденной исполнительницей ролей в пьесах Виктора Гюго, подлинной королевой Парижа; в 1877 году Сара Бернар заставила рыдать автора «Эрнани»[128], который так написал ей об этом: «Мадам, Вы величественны и очаровательны; Вы взволновали меня, старого вояку, а в какой-то миг, когда публика, умиленная и взволнованная Вашим искусством, рукоплескала, я даже заплакал. Эти слезы по праву принадлежат Вам, и я склоняюсь у Ваших ног»[129]. В письмо был вложен браслет с бриллиантовой подвеской. В течение целого года актриса играла эту пьесу в переполненных залах.

Ее прибытие в Фолькстоун взбудоражило всех. «Мы проходили, — вспоминала она, — сквозь море протянутых нам цветов, со всех сторон нам пожимали руки… Это немного смущало, но вместе с тем было восхитительно. Одна из актрис, шедшая рядом и не питавшая ко мне дружеских чувств, неожиданно зло сказала: „Смотри, тебе еще дорогу будут цветами устилать!“ „С готовностью!“ — воскликнул какой-то молодой человек и бросил к моим ногам охапку белых лилий. Я в смущении остановилась, не осмеливаясь наступить на прекрасные белые цветы, но сзади надавила толпа, и мне пришлось пройти вперед прямо по бедным лилиям. „Гип-гип! Ура! Да здравствует Сара Бернар!“ — страстно воскликнул молодой человек. Его голова возвышалась над всеми остальными, глаза горели огнем; длинные волосы делали его похожим на немецкого студента. Однако то был английский поэт, величайший поэт нашего века; гений, но, увы! измученный и побежденный безумием: то был Оскар Уайльд»[130].

Когда Сара Бернар прибыла на вокзал Чаринг Кросс, там была расстелена красная ковровая дорожка, предназначенная, правда, не для нее, а для встречи принца и принцессы Уэльских. На какой-то миг это ее огорчило, но потом сверкающая и элегантная лондонская жизнь поглотила актрису, помогая забыть разгромленный Париж, где были еще живы воспоминания о Коммуне. Оскар Уайльд организовывал для нее приемы, приглашая на них все изысканное общество, а Генри Ирвинг давал в ее честь торжественные ужины. Она завязала близкую дружбу с Эллен Терри, свела знакомство с Бернардом Шоу, выставила свои картины в салоне на Пиккадилли при покровительстве нового лондонского любимца Гюстава Доре. Поражаясь новизне ощущений, Оскар Уайльд был сражен очарованием этой принцессы декаданса, словно сошедшей с полотна Гюстава Моро. В июне 1879 года он присутствовал на триумфе актрисы в театре «Гэйети» в постановке «Федры». 11 июня он написал стихотворение «Саре Бернар», вошедшее позднее в сборник 1881 года под названием «Федра»; в январе 1882 года «Панч» опубликовал пародию на это его стихотворение. Оскар был заворожен; пред ним открылся диковинный мир декаданса, и Сара Бернар стала его идолом. «Лично я должен признаться, — писал он, — что осознал сладость музыки Расина только после того, как услышал Сару Бернар в „Федре“»[131]. Отныне его выплескивающийся на улицы и переполняющий салоны эстетизм, которому он продолжал служить с новым рвением, окрашивается в тона декаданса. Оскар являлся на Сент-Джеймс-стрит «в бархатном сюртуке, обшитом петличным шнуром, и в коротких штанах на французский манер, обутый в башмаки с пряжками и в рубашке из тонкого шелка с венецианским воротником, украшенной широким зеленым галстуком… Он уверял, что реформа костюма важнее, чем реформа церкви»[132]. Актер Бирбом Три, который впоследствии стал другом Оскара, пародировал его на сцене театра «Критерион» в комедии «Где же кошка?» и на сцене театра принца Уэльского в «Полковнике».