i dfee46a8588517f8 - User

Утешая отчаявшегося протопресвитера, Грабе говорил ему: «Теперь Вы убедились, что мы значим?.. С нами кушают, гуляют, шутят, но о серьезных вещах с нами не говорят, а уж вопросов государственных никогда не касаются». А сам заговоришь о них — либо не будут слушать, либо оборвут вопросом о погоде. «Для дел серьезных есть другие советники: Гришка, Аннушка — вот им во всем верят, их слушают, с ними считаются».

И действительно, когда генерал Иванов пытался начать с царем соответствующий разговор, заявил, что настроение повсеместно ' очень неспокойное, его тут же перебили вопросом о том, какая j в прошлом году была в это время погода на юго-западном фронте. В ответ на реплику ошарашенного генерала: «холодная»—со

стороны царя последовало: «До свидания». На этом беседа ^ закончилась |64.

Даже английский посол, крайне встревоженный критической обстановкой, сложившейся в стране в конце 1916— начале 1917 г., счел нужным попытаться уговорить царя сделать необходимые шаги в духе требований «Прогрессивного блока». 12 января 1917 г. царь дал ему аудиенцию, но в отличие от прошлых аудиенций, зная цель визита, принял сухо и плохо, даже не предложил сесть. Тем не менее, считал Бьюкенен, ему удалось взволновать и встревожить высокого собеседника. «Но,— меланхолически закончил он,— как ни сильно было впечатление, влияние царицы оказалось силь­нее». Иными словами, из беседы ничего не вышло. Доводы, кото­рые приводил посол, были те же, какими пользовались все другие, включая и самый сильный: «безопасность тех, кто Вам так до­рог» 165.

Чем объяснить это полное фиаско давления камарильи на царя, давления, как мы видим, весьма концентрированного и ин- v тенсивного? В субъективном плане ответ известен — подавляющее влияние царицы. Но историк не может удовлетвориться подобным ответом. Как ни весом этот факт, как ни очевиден, он не может быть ни единственным, ни даже главным. Каким бы сильным ни было это влияние, царь все же был разумным человеком, имевшим, худо-бедно, двадцатидвухлетний опыт управления страной, и он не мог не понимать, что если десятки людей в сильной тревоге не столько за него, сколько за самих себя говорят ему одно и то же, предупреждают о смертельной опасности, то за этим не может не стоять что-то действительно реальное и важное. Да и по реакции Николая II видно, что приводимые его родичами и приближенными аргументы на него действовали — он и плакал, и благодарил, и даже делал слабые попытки последовать их советам, в частности намеревался убрать Протопопова. Почему же в таком случае всякий раз последнее слово оставалось за императрицей и ее «Другом»? Потому что, как показывают факты, этому способство­вало несколько объективных причин, именно им принадлежала решающая роль. Не касаясь сейчас их всех, отметим только одну, связанную с кампанией великих князей. Напомним о моральной и политической ничтожности последних и о том, что объект их воздействия — царь отдавал себе в этом полный отчет.

Будь иначе, будь великие князья действительными политичес­кими фигурами, пользующимися авторитетом и весом в определен­ных политических кругах, обладай они способностью сколь-нибудь широко мыслить и действовать, стать в критическую для строя ми­нуту выше собственных шкурных интересов — одним словом, не будь они мелкой, ничтожной, паразитарной, выродившейся кучкой, царь просто не смог бы не посчитаться с их мнением и требования­ми. Более того, не посмела бы этого сделать и царица — и она кое-что знала о XVIII в. Но, как сказала одна высокая особа Врангелю, XVIII век был не по зубам для великих князей века XX. ) Какую цену в глазах царской четы могли иметь люди, которые

жили их милостями и подачками, многие годы раболепствовали перед ними? Как бы ни весомо звучали их доводы, ассоциируясь с их личностями, они тут же резко падали в цене. Даже сам характер бесед, которые великие князья вели с царем, был до удивления одинаков у всех и также выдавал их мизерность: все беседы строились по одной и той же схеме: 1) угроза престолу, 2) угроза им, великим князьям, 3) и, наконец, угроза России. ( Россия неизменно на последнем месте.

Герцог Лейхтенбергский, характеризуя великих князей, гово­рил Шавельскому: «Владимировичи — шалопаи и кутилы; Михай­ловичи — стяжатели, Константиновичи — в большинстве какие-то несуразные. Все они обманывают государя и прокучивают российское добро». В примечании Шавельский уточнял: «Я сильно смягчаю фактические выражения герцога» |66. Дневники, воспоми­нания, письма, которые оставили некоторые великие князья в на­зидание потомству, поражают крайней ограниченностью, полити­ческим невежеством, дурным вкусом. В принципе они не отличают­ся от тех писем, которыми обменивалась в годы войны царская чета 167.

Убедительным показателем политической недееспособности ка­марильи во главе с великими князьями было убийство Распутина двумя сиятельными «невропатами», по выражению великого князя Николая Михайловича, в компании с черносотенным думцем. Это убийство было чистейшей импровизацией трех неуравновешенных | людей, абсолютно автономной акцией, не связанной ни с велико­княжеской компанией, ни с другими «заговорщиками» и не рассчи­танной на продолжение. Это была как бы сиятельная карикатура XX в. на век XVIII: тогда уверенная в себе знать убивала неугод­ных царей, теперь ее измельчавшие потомки неумело, нелепо убили ^ пьяного мужика. Политический смысл и значение убийства были для задумавшей его троицы очевидны: скандальная близость Рас­путина к царской чете развенчивает ореол царской власти в глазах народа, ликвидация «старца» прекратит брожение умов, уничто­жит влияние императрицы и «темных сил» на царя, следователь­но, с безумной распутинско-протопоповской политикой будет по­кончено.

Результат, по всеобщему признанию, оказался совершенно противоположным: распутинско-протопоповская политика приня­ла характер открытого вызова, и всем, даже самым неискушенным, стало очевидно, что дело не в Распутине, а в строе.

Позже, в эмиграции, Ф. Ф. Юсупов, пытаясь доказать, что убийство Распутина имело важное политическое значение, вынуж­ден будет сочинить для этого кучу явных небылиц. Если отбросить ничего не значащие оговорки, то, по версии автора, деятельность Распутина направлял германский генеральный штаб («держал его невидимо в своих руках при помощи денег и искусно сплетенных интриг»), параллельно с этим стремившийся вызвать революцию в стране. Поскольку Распутин был в курсе всех самых тайных и важных новостей, сообщаемых ему царицей, о них так или иначе

узнавали и немцы. Распутин, уверял Юсупов, был с ним предельно откровенен, признавал, что у него есть руководители, которых называл «зелеными». Живут эти «зеленые» в Швеции. На вопрос, есть ли «зеленые» в России, отвечал: нет, здесь только «зеленень­кие»— их друзья. Главная цель, которую поставил перед собой «старец» и о которой он якобы прямо говорил автору, состояла в том, чтобы как можно скорей заключить сепаратный мир с Германией. «Будет, довольно воевать, довольно крови пролито, пора всю эту канитель кончать. Что, немец, разве не брат тебе?» — откровенничал Распутин. Помеха царь — «все артачит­ся, да сама тоже уперлась». Но если не сделают так, как требует он, то Александру с сыном — на престол, а царя — на отдых .в Ливадию огородником, он рад будет. «Моему воображению, — пи­сал Юсупов, — рисовался чудовищный заговор против России, и в центре его стоял этот «старец»168. Даже если предположить, что Распутин все это действительно говорил Юсупову, совершенно очевидно: он просто дурачил своего сиятельного приятеля-несмыш- леныша.

Юсупов, ссылаясь на свидетелей из ставки, утверждал, будто Николай II был очень доволен, что его освободили от Распутина. «Сопровождавшие его, (из ставки. —А. А.) рассказывали, — пи­сал он, — что после получения известия о смерти Распутина он был в таком радостном настроении, в каком его не видели с самого начала воины» . Эту версию очень охотно подтвердили великие князья, в частности Павел, отец второго убийцы — великого князя Дмитрия Павловича. В день, когда царь узнал об убийстве «старца», Павел пил с ним вместе чай «и был поражен... выраже­нием особенной ясности и довольства на лице государя, который был весел и в хорошем расположении духа, чего давно уже с ним не было». Царь ни слова не сказал Своему собеседнику о случив­шемся, но Павел «потом объяснял себе это хорошее настроение государя внутренней радостью, которую тот испытывал, освобо­дившись наконец от присутствия Распутина... был счастлив, что судьба таким образом освободила его от кошмара, который так давил его» 170.

Цель этого рассказа, явно созданного задним числом, очевид­на: хоть как-то отделить царя от Распутина, спасти честь монарха в глазах его подданных, а заодно и сберечь себя от их возможных подозрений в скрытой нелояльности к императору (сперва убивают близкого ему человека, а потом, глядишь, дойдут и до соблазна цареубийства). Другой убийца, Дмитрий Павлович, если верить Юсупову, пошел еще дальше, объясняя безразличие царя ко всему, что творится вокруг него, тем, что его опаивали специальным снадобьем т.