i dfee46a8588517f8 - User

Сперва, как мы помним, «Друг» опасался, что Николай Нико­лаевич (а точнее, «галки») хочет добиться престола либо в Поль­ше, либо в Галиции. О претензии на российский престол в перепи­ске нет ни слова. Главное, что заботит императрицу в то время,— опасение (также, конечно, внушенное Распутиным), что «Никола­ша» слишком злоупотребляет игрой в популярность, нанося тем самым ущерб царской популярности. Царица подогревается уме­ло, постепенно, и это очень хорошо отражено в ее письмах |38.

В начале своей кампании «старец», впрочем, все же не ставил своей прямой целью низвержение Николая Николаевича с его поста, отдавая себе отчет в трудности этой задачи. Изменения, сделанные в правительстве под несомненным вмешательством ставки, и в первую очередь назначение Самарина обер-прокурором синода, заставили Распутина пойти ва-банк — вопрос о смещении верховного стал для него вопросом жизни и смерти. И тем не

менее даже в такой критической для себя ситуации «старец» не сразу осмелился выдвинуть идею о заговоре, свержении и пр.

Только уже после отставки Николая Николаевича в целях, так сказать, закрепления победы версия о заточении в монастырь была расширена и увязана с общедворцовым заговором, имевшим якобы целью низложение Николая II и возведение на престол Николая III 139. Это соответствующе отражено и в письмах импе­ратрицы, которая очень охотно откликнулась на новый расширен­ный вариант «заговора». После войны, наставляла она своего суп­руга в письме от 8 января 1916 г., должна быть учинена «расправа» над Орловым, Дрентельном, Самариным и им подобными: «Почему это должны оставаться на свободе и на хороших местах те, кто все подготовил, чтобы низложить тебя и заточить меня?..» 140 Да­же при ограниченном уме и истеричном характере царица не могла не понимать, что ее заточение было как раз и задумано для того, чтобы не допустить необходимости низложения императора, тем не менее она упорно вдалбливала мужу нужную ей мысль. «Будь холоден, не будь слишком добр с ним (Николаем Николаевичем.— А. А.), с Орловым и Янушкевичем,— писала она почти год спус­тя.— Ради блага России помни, что они намеревались сделать — выгнать тебя (это не сплетня — у Орл[ова] уже все бумаги (?) были заготовлены), а меня заточить в монастырь» '41.

О логике царица (равно как и «Друг») заботилась, однако, мало. «Наш Друг говорит,— пишет она месяц спустя,— что при­шла смута... и если наш (ты) не взял бы места Ник[олая] Ник [олаевича], то летел бы с престола теперь» |42, т. е. в конце 1916 г., а не год назад и не в результате заговора, а потому что пришла «смута».

Что по поводу этого «заговора» думал сам Николай II, неиз­вестно. Но, вероятнее всего, не верил в него: он достаточно хорошо знал Николая Николаевича как человека, совершенно не способно­го на такой шаг , а кроме того, слишком примитивной и без­доказательной была вся выдумка. Косвенно это подтверждается и письмами царицы, в частности только что цитированным.

К сказанному следует добавить, что Распутину в его борьбе с Николаем Николаевичем еще и повезло — у него оказался сильный союзник в лице дворцового коменданта Воейкова |44. Возможно, что именно этот последний и его аппарат стали испод­воль инсценировать и «документировать» «заговор» великого кня­зя, имевший якобы конечной целью восшествие его на престол. В борьбе Воейкова с верховным главнокомандующим не было никакого политического мотива. Им двигала чисто личная вражда, уходившая корнями в то время, когда Николай Николаевич ко­мандовал гвардией, а будущий дворцовый комендант — одним из гвардейских полков. В своих воспоминаниях Воейков признает, что командующий гвардией не любил его, именно поэтому он согласился на предложение занять пост дворцового коменданта: в гвардии при таком отношении высокого начальства ему ожидать было нечего |45. Вполне естественно, что Воейкову очень хотелось,

чтобы его всесильный враг стал менее всесильным, и ставка на его опалу по такому поводу, как «заговор» против царя, была, конечно, самым сильным ходом. Разумеется, в своих воспоминани­ях он об этом не обмолвился ни словом, но один из его ближайших подчиненных, Спиридович, кое-что сообщает. Будучи жандармом по профессии и призванию, Спиридович изображает дело таким образом, будто Воейков и его аппарат были ни при чем, но даже из этой намеренно запутанной версии видно, что они имели к созданию легенды о «заговоре» явное касательство.

«Начавшийся сдвиг политики правительства в сторону общест­венности,— писал Спиридович, разумея под «сдвигом» отставку Маклакова, Саблера и других и замену их Щербатовым и Са­мариным,— совпал со странными, нехорошими, доходившими до нас слухами». Были получены письма из Москвы, в которых сообщалось о состоявшемся совещании представйтелей земств и городов, вынесшем постановление о том, чтобы добиваться уст­ранения царя от вмешательства в дела войны и даже верховного управления, об учреждении диктатуры или регентства великого князя Николая Николаевича. Одновременно заговорили о заклю­чении царицы в монастырь, и это связывалось со ставкой и князем Орловым. Воейков, продолжал Спиридович, об этих слухах знал. О заточении же царицы в монастырь говорила не только свита, но даже прислуга. Дошло до царя и царицы. Узнали их дети. Одна из дочерей, Мария, с плачем говорила Федорову: «Дядя Николаша хочет запереть „мама“ в монастырь». Сам Спи­ридович получил «письмо-доклад» из Петербурга (неизвестно от кого.— А. А.), в котором «достоверно сообщалось, что в кружке Вырубовой уже имеются сведения о заговоре» и что Распутин советовал остерегаться заговора и «Миколы с черногорками». Что же касается Воейкова, то он в такой ситуации «горой встал за государя и царицу, хотя и понимал отлично их ошибки, особенно в отношении Распутина» |46.

В приведенном сообщении специально и, добавим, весьма неис­кусно смешивалась правда с ложью. Совещание и постановление земцев — выдумка от начала до конца. Ничего похожего не было и в помине. Спиридович как бы ненароком связывает оба эти факта воедино. Поэтому вполне возможно, что свои «достоверные» сведения Вырубова получала не без помощи того же Спиридовича, предоставившего своему начальству повод, чтобы «встать горой» за царя и царицу.

Факты показывают, что план Николая Николаевича, Орлова и Дрентельна о заточении царицы в монастырь был не чем иным, как пустопорожней болтовней. Они действительно считали и гово­рили, что единственный выход из положения — это запереть императрицу в монастырь. Но как этого добиться, они не знали, поскольку насильственный путь для их верноподданнических чувств был неприемлем. «Самая правоверная верноподданность того и другого (Орлова и Николая Николаевича.— А. А.),— свидетельствовал Шавельский,— исключала всякую возможность обсуждения ими каких-либо насильственных в отношении государя мер». Оставалось, следовательно, одно средство — «раскрыть глаза» царю на объективно пагубную роль царицы, с тем чтобы таким образом добиться ее удаления. Все эти разговоры Милицы и Анастасии с Орловым становились, конечно, известны царице, «которая начинала принимать болтовню за настоящее дело» |47. Финал истории известен. Николай Николаевич вместе с Орловым отбыл на Кавказ. Дрентельна убрали из ставки, назначив коман­диром Преображенского полка.

Джунковский утверждал, что увольнение Орлова и Дрентель­на, «этих двух светлых безукоризненных личностей», последовав­шее вскоре после его собственной отставки, было обусловлено их дружбой с ним. «Оба они были обвинены императрицей в дружбе со мной, а Орлов — еще в слишком большой близости к великому князю Николаю Николаевичу» |48. Так оно, по-видимо­му, и было, учитывая, что и те и другие причины опалы взаимо­связаны.

Решительно отвергал достоверность слухов о великокняжеском заговоре и Мосолов. Глава, в которой он об этом писал, так и на­зывалась: «Мнимый великокняжеский „заговор"», причем имелся в виду не только великий князь Николай Николаевич, но и несколь­ко других великих князей, которым молва приписывала те же на­мерения, что и верховному главнокомандующему. «Слухи о перево­роте упорно держались в высшем обществе: о них, чем дальше, тем откровеннее говорили. Имел ли к таким слухам какое-либо отношение Николай Николаевич? Не думаю. Со времени отъезда великого князя на Кавказ это просто стало невероятным». Что же касается других великих князей, то в Петрограде тогда находились лишь дворы Марии Павловны и Николая Михайлови­ча. Но они каждый в отдельности или даже, оба, вместе взятые, были совершенно неспособны к решительным действиям. «Заго­вор» великих князей, заключал автор, существовал лишь в вообра­жении «света» |49.

Тем не менее в белоэмигрантской печати появилась и стала горячо обсуждаться кавказская версия «заговора» великих князей с участием Николая Николаевича. В газЛе Милюкова «Последние новости» был помещен фельетон некоего С. А. Смирно­ва, написанный со слов А. И. Хатисова, тифлисского городского головы в бытность великого князя на Кавказе. С. П. Мельгунов в работе, специально посвященной вопросу о дворцовом перево­роте, воспроизводит содержание этого фельетона с некоторыми своими добавлениями, проверив к тому же рассказ у самого Хати­сова. Согласно рассказу, вечером 9 декабря 1916 г. после закрытия полицией пятого съезда представителей Всероссийского союза городов в квартире князя Г. Е. Львова состоялось секретное совещание, на котором присутствовали Н. М. Кишкин, М. Н. Фе­доров и А. И. Хатисов. На этом совещании Львов изложил план дворцового переворота, согласно которому Николай II за­менялся великим князем Николаем Николаевичем, вводившим