Каждому свое - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди ночи он разбудил Поля Гренье:
– Слушай! Эскадроны Груши я оставлю у Гогенлиндена, вели седлать свою кавалерию. Австрийцы уже близко. Я слышу в лесу их крики. Собаки неспокойны. Одна из колонн Иоанна обходит нас от Майтенбеттенского шоссе. Ударь по ней, Гренье! Сделай все, чтобы эта колонна была сразу потеряна для эрцгерцога. Помни – твое направление главное… главное!
Рассветало. Гренье выстроил эскадроны:
– Кто сегодня останется живым, тот не гусар, а вонючее дерьмо… Рысью – в галоп, марш-марш-марш!
Уже стало видно, как из Гогенлиндена гнали стадо баранов, и Моро велел Рапателю сказать наперехват:
– Быстро заверни все стадо за опушку леса. Я сам расплачусь с жителями, нам после боя потребуется много мяса.
– На ужин – баранина! – пронеслось над армией, и то, что он, командующий, уже точно определил вечернее меню, вселяло уверенность в исходе битвы.
Собаки стервенели от лая, крики австрийцев приближались. В восемь часов утра эрцгерцог Иоанн выкатил армию из гущи Эбергсбергских лесов, и австрийцы сразу наткнулись на прочную позицию Моро, глядящую на них пушечными жерлами. Легкий туман струился между фронтами противников, в порыжевшей осоке вскрикивали испуганные птицы. И тут Моро вспомнил, что вчера за картами подрались два генерала.
– Ришпанс, – сказал Моро, – помиритесь с Неем.
– Лучше сдохну, – отвечал гордый Ришпанс.
– Ней, – сказал Моро, – помирись с Ришпансом.
– Пошел он к чертовой матери…
Пушки заработали. Пустили в дело инфантерию.
Офицеры дубасили отстающих саблями плашмя. Кто ложился, того сразу пристреливали из пистолетов в спину, – все было так, как было всегда, и ничего нового в этом не было. Моро отослал эскадроны Ришпанса в обход фланга, предупредив, что его направление главное. Самое главное!
– Рапатель, где Ней? Давай сюда Нея.
Он указал Нею начинать движение дивизией в обход другого фланга австрийцев. Ней насторожился, спрашивая: где это сцепились?
– Это дерется Гренье, я желаю тебе в конце боя пожать руку Ришпансу, который заходит слева… Не дури, Ней! И помни – твое направление главное. Самое главное. Ней, иди… Декан, что ты торчишь за моей спиной, как Фемида?
– А где мне еще торчать? Я жду приказа.
Декан что-то еще дожевывал, его лошадь, выдрессированная лягать всех, кто приблизится, пугала Моро копытами.
– Слушай, обжора! – крикнул Моро издали. – Есть одна тропа, о которой знают только звери, ходящие по ней к водопою. На картах она не значится. Этой тропой выходи к шоссе, но с другой стороны Майтенбеттена, и тресни австрийцев по затылку, чтобы у них кивера посыпались… Помни, Декан: твое направление главное, самое главное!
Рапатель крутился перед Моро на лошади:
– Все главные направления вы раздали своим генералам, а что же, черт побери, останется для командующего?
– У меня останется мой верный адъютант…
Пушки уже насытили воздух серой золой, пугливые лошади вставали на дыбы, молотя в едком дыму передними копытами. Из леса выползали раненые, они спрашивали – где фургоны с хирургами? Моро заметил солдата, у которого штык, словно турецкий ятаган, уже согнулся в рукопашной.
– Питуэ! – позвал его Моро. – И ты? И тебя?
– И меня тоже… Прикладом – все зубы. Всмятку!
– Есть бутылка бордоского… дать?
– Дай, Моро… мне сейчас паршиво!
Кавалерия выходила из боя с размятыми киверами, от гордых султанов остались жалкие перья. Страдая от боли, люди рвали на себе ремни амуниции, и кожа лопалась, как бумага. Все было, как всегда, и ничего нового Моро не наблюдал. Гусары возвращались из атак без лошадей, их головы были замотаны рубашками. На вопросы генерала они отвечали:
– Мы с шоссе… там уже навалили… гору!
– Как держатся австрийцы? – спрашивал Моро.
– Их полон лес, но разбегаются… Мародеры из деревень уже пошли с мешками, всех подряд раздевают догола.
Лагори вырос из-за плеча Рапателя, строгий:
– Моро, за Анцигом у нас не все ладится.
– Я чувствую. Скомандуй драгунам – марш…
Фаланга кавалерии пошла в бой, гневно выкрикивая:
– Да здравствует Франция… честь, слава!
Впереди мчался юный полковник с трубкой в зубах.
– Заставлю плакать венских дам! – орал он.
– Глупец, – сказал Моро. – С трубкой и без оружия?
– А, ему плевать… тут все равно не выживешь!
Болезненно напрягая слух, Моро с Лагори пытались определить источники боевого шума, дабы распознать лабиринты движения колонн, эпицентры атак и взлаи собачьих свор, следующих за колоннами, – так, наверное, дирижеры в оглушительном реве оркестров улавливают отдельные звучащие мелодии. Неожиданно повалил мокрый снег. Со сбитыми на живот седлами из леса выбегали ржущие от ужаса кони – без всадников.
– Лагори, – сказал Моро, – надо обуздать мародеров. Если они сейчас разденут раненых, бедняги замерзнут. Пошли в лес солдат – пусть расстреляют всех, кто с мешками…
Лошадь вынесла из гущи боя драгуна Бертуа, нога которого застряла в стремени, и Бертуа бился головой о кочки и лесные коряги. Моро кинулся наперерез взбесившейся лошади, ударил ее кулаком в глаз, освободил ногу драгуна, потащил его в санитарный фургон.
– Бертуа, милый, – говорил он, – потерпи… еще немного. Терпи, друг, терпи. Мы побеждаем. Ты будешь жить…
В тылу эрцгерцога Иоанна возникла сильная пальба, над лесом взметнулись огненные дуги, – это дивизии Нея и Ришпанса сомкнули свои ряды среди павших и побежденных.
– Вот теперь они помирятся, – сказал Моро.
– Или опять подерутся, – отвечал Лагори…
Лай собак в лесу утихал. Трубачи эрцгерцога уже играли общее отступление – обратно, через колдовские чащобы, к нерушимым дунайским мостам. Молодой еще человек, Иоанн был недурно воспитан своими менторами. Он указал:
– Во что бы то ни стало необходимо спасать раненых. Грех падет на мою душу, если оставим их под снегопадом.
Юноше отвечали, что лазаретных лошадей нет:
– Остались одни першероны, впряженные в пушки.
– Берите лошадей артиллерийских.
– Как? Тогда наши пушки достанутся французам.
– Да, но люди дороже бронзы…
Рапатель доложил, что эрцгерцог Иоанн поступил благородно, бросив на поле боя 87 орудий – ради спасения несчастных. Моро дал ответ, вошедший в историю гуманизма:
– В эти пушки запрягите наших лошадей и отправьте их Иоанну, чтобы французы разделили великодушие противника…
* * *Уроки Талейрана не пошли впрок: Моро очень кратко изложил в бюллетене для Парижа известие о победе, как о самом рядовом столкновении с противником. Зато его армия солдатским инстинктом уже оценила значимость битвы при Гогенлиндене, она пожелала устроить в честь Моро иллюминацию, чтобы в пышном венке красовалось его краткое имя.
– Мои убеждения республиканца, – с гневом возражал Моро, – не позволяют мне принимать восхвалений лично себе. Будет лучше, если я завтра сам поздравлю всех!
Вдоль шоссе выстроились полки. Моро им сказал:
– Как солдат не забывает цвет мундира, который носил на себе, так и мы, граждане и солдаты Французской республики, не забудем день Гогенлиндена! Благодарю вас…
Вверх взлетали раскромсанные каски, иссеченные кивера и простреленные шапки из звериных шкур:
– Слава Моро… Да здравствует наша республика!
Это был его звездный час – уже неповторимый…
Рейнская армия преследовала австрийскую, всюду разбивая ее на маршах. Наконец завиднелись и венские пригороды – до столицы Габсбургов оставался один суточный переход. Из ножен вылетели сабли, торжествуя в салютах.
– Ура! Завтра мы уже пируем во дворцах Шенбрунна… будем гулять по Пратеру с венскими красотками…
Но здесь армия и была остановлена Бонапартом, который не мог вынести, чтобы вступление Моро в Вену затмило его славу победителя при Маренго. Очень сухо он указал с курьерскою почтой, что Франции необходим мир. Только мир… И напрасно генералы умоляли Моро сделать последний рывок к столице врага – Моро бестрепетно подчинился приказу:
– Подавим в себе низменные порывы честолюбия. Мир для народа Франции сейчас важнее новых триумфов…
…Французские историки с горечью писали об этих незабываемых днях: «Победа при Гогенлиндене была последней республиканской победой. Никогда больше Франция не видела такой скромности в своих военачальниках, такой почтительной преданности со стороны солдат, таких трогательных проявлений патриотизма…» Дребезжа на зимних ухабах стеклами, карета увозила Моро в древний уют тишайшего Страсбурга, где его ожидала Александрина и новый, 1801 год. Моро чувствовал себя хорошо: Рейн оставался естественным рубежом Франции. И пока Моро едет, маховые колеса истории вращаются гораздо быстрее, нежели колеса его расхлябанной кареты.
11. Обострение
Падение Мальты привело Бонапарта в уныние:
– У меня гадкое состояние, Бертье! Мне было бы легче, кажется, видеть англичан на высотах Монмартра, нежели знать, что они торчат в Ла-Валлетте… Нельсон убрался из Неаполя, но – куда? Лучше спихнуть мальтийские дела на Павла, и пусть он сам разбирается с англичанами.