Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Манфреди

— Грустишь?

— Немного.

— Не надо. Ты знаешь, сколько потратил твой отец, чтобы отправить в Миезу половину Академии?

— Почему это — половину Академии?

— Потому что Аристотель там будет не один. С ним его племянник и ученик Каллисфен и еще Теофраст, великий ученый.

— Сколько же отец потратил на это?

— По пятнадцать талантов в год в течение трех лет. Клянусь Зевсом, он может себе это позволить: Пангейские копи приносят ему тысячу в год. Золотом. Он выбросил на рынок уйму золота, помогая друзьям, подкупая врагов, финансируя свои замыслы, так что в последние пять лет цены во всей Греции подскочили почти в пять раз! Даже на философов.

— Вижу, ты в плохом настроении, мама.

— А, по-твоему, я должна радоваться? Ты уезжаешь, мой брат уезжает. Я остаюсь одна.

— А Клеопатра? Она тебя любит, и потом, она очень на тебя похожа. Такая молодая, а уже с характером.

— Да, — кивнула Олимпиада. — Конечно.

Несколько тяжелых мгновений прошли в молчании. Во дворе раздавались размеренные шаги сменявшейся на ночь стражи.

— Ты не согласна с отцом?

Олимпиада покачала головой:

— Нет, дело не в том. Наоборот, из всех решений Филиппа это определенно самое мудрое. Дело в том, что моя жизнь нелегка, Александр, и ухудшается с каждым днем. Здесь, в Пелле, меня всегда считали чужой и никогда не принимали за свою. Пока твой отец любил меня, все это было еще терпимо. Но теперь…

— Я полагаю, что отец…

— Твой отец — царь, мой мальчик, а цари не такие, как другие мужчины: цари должны заключать браки, исходя из интересов своего народа, один, два, три раза; они вынуждены оставлять жен из тех же соображений. Им приходится вести непрерывные войны, строить козни, вступать в союзы и разрывать их, предавать друзей и братьев, если потребуется. Ты веришь, что в сердце мужчины такого сорта есть место для такой женщины, как я? Но я не жалуюсь. Несмотря ни на что, я царица и мать Александра.

— Я буду думать о тебе каждый день, мама. Буду писать тебе, и приезжать при любой возможности. Но и ты помни, что мой отец лучше множества других мужчин. Лучше большинства из всех, кого я знаю. Олимпиада встала.

— Я это знаю, — сказала она, подходя к сыну. — Можно обнять тебя?

Александр прижал ее к себе и ощутил на щеках тепло ее слез. Потом он повернулся и вышел, а царица снова села в кресло и долго неподвижно глядела в пустоту.

Клеопатра, только завидев брата, в слезах бросилась ему на шею.

— Эй! — воскликнул Александр. — Я не в ссылку отправляюсь, а всего лишь в Миезу: каких-то несколько часов езды, и ты сможешь навещать меня, когда захочешь, так сказал отец.

Клеопатра вытерла слезы и шмыгнула носом:

— Он говорит так, чтобы тебя подбодрить.

— Вовсе нет. И потом, со мной будут друзья. Я знаю, что кое-кто из них пробует за тобой ухаживать.

Клеопатра пожала плечами.

— Ты хочешь сказать, что никто тебе не нравится? — настаивал брат.

Девочка не ответила.

— Знаешь, какие ходят слухи? — продолжал Александр.

— Какие? — спросила она с неожиданным любопытством.

— Что тебе нравится Пердикка. Кое-кто еще говорит, что тебе нравится Евмен. Тебе случайно не оба нравятся?

— Я люблю только тебя. — И она снова бросилась ему на шею.

— Красивая ложь, — сказал Александр, — но я буду считать это правдой, потому что она мне нравится. Да и если бы ты кого-то полюбила, в этом все равно не было бы ничего дурного. Конечно, не стоит строить иллюзий: за кого тебя выдать, решит отец. Он выберет тебе мужа, когда придет время, и если ты будешь в кого-то влюблена, это только добавит страданий.

— Я знаю.

— Если бы решал я, я бы разрешил тебе выйти за кого хочешь, но отец не хочет упускать политической выгоды от твоего замужества, это я хорошо знаю. А любой пошел бы на что угодно, чтобы жениться на тебе. Ты такая красивая! Ну, обещай мне, что приедешь навестить.

— Обещаю.

— И что не будешь плакать, как только я выйду за дверь?

Клеопатра кивнула, хотя две слезинки скатились по щекам. Александр поцеловал ее напоследок и вышел.

Остаток вечера он провел с друзьями на прощальной пирушке и впервые в жизни напился пьяный. С непривычки и прочие напились так, что заблевали пол. Перитас, чтобы не отставать, сделал рядом лужу.

Когда пришлось добираться до своей спальни, Александр понял, что это задача не из легких. Но в какой-то момент в темноте появился кто-то с лампой, поддержал его и помог улечься, провел по лицу мокрой тряпкой, омыл губы гранатовым соком и ушел. Спустя недолгое время этот кто-то снова появился с дымящейся чашей, заставил его выпить отвар ромашки и укутал простынями.

В проблеске сознания Александр узнал Лептину.

Миеза сама по себе была очаровательным местечком, уютно расположившимся у подножия горы Бермий в окруженной дубовыми рощами зеленеющей котловине, посреди которой бежал ручей. Но приготовленная Филиппом резиденция оказалась так прекрасна, что Александру подумалось, уж не выведал ли его садовник какой-то секрет у персидских гостей, чтобы и в Македонии создать такой же «парадиз», как у них в Эламе или Сузах.

Один старый охотничий домик был полностью отремонтирован, и внутри были устроены комнаты для гостей, учебные классы с библиотекой, одеон для музыки и, наконец, маленький театр для постановки драм. Всем была прекрасно известна страстная увлеченность Аристотеля драматическим искусством — особенно трагедиями, но и комедиями тоже.

Там имелся кабинет для классификации растений и фармацевтическая лаборатория, но больше всего удивила Александра студия рисования и живописи с литейной мастерской, полной самого современного оборудования и с самыми лучшими материалами, идеально систематизированными на полках: брикетами глины, воском, оловом, медью, серебром. И все со штампом Аргеадов в виде шестнадцатиконечной звезды, подтверждающим вес и название.

Александр считал, что неплохо разбирается в черчении, и ожидал увидеть маленький светлый класс с несколькими белеными досками и угольными карандашами. Внушительное оборудование показалось ему излишеством.

— Подождем хозяина, — объяснил надзиратель, — твой отец дал мне категорический приказ ничего тебе не говорить. Это должен быть сюрприз.

— Где же он? — спросил Александр.

— Пошли. — Надзиратель подвел его к окну на нижнем этаже, что выходило на внутренний дворик здания, и указал на старшего из троих прогуливавшихся под восточным крылом портика. — Вот он.

Это был человек лет сорока, сухопарый, с прямой осанкой и сдержанными, почти скованными манерами. Маленькие, очень подвижные глазки внимательно следили за каждым жестом собеседников. Грек чуть ли не считывал слова по губам, но в то же время не упускал ничего из происходящего вокруг.