Кризис - Александр Торин

– Ах вот ты как заговорил? После всего, что между нами было. Ты – жестокий. Бессердечный. Скотина!

– Не надо изливать в пространство этот стандартный набор штампов. И прекрати реветь, а то ты приедешь домой с красными, набрякшими веками, и муж тебя все-таки засечет.

– Черт бы тебя побрал, – она как по-волшебству прекратила плакать, решительно поднялась из-за стола, сорвала с себя футболку с надписью, напоминавшей плакаты времен гражданской войны, и начала одеваться. – Не смотри!

«Работник корпорации!» – гадкая надпись поплыла змейкой, будто анаконда в тропическом болоте, среди неизвестно откуда взявшихся кувшинок. «Помни: твою зарплату выплачивают удовлетворенные тобой заказчики!».

– Да не смотрю я.

– Все, все кончено, слышишь! Все! Окончательно! Какая же я дура! – Рита продолжала еще что-то кричать, потом, наконец, ушла.

Как тихо… Как хорошо… В последнее время я полюбил одиночество. Быть может, я схожу с ума, или мне просто не повезло, но я все чаще ловлю себя на мысли о том, что оставаясь один, наконец-то становлюсь самим собой. Это, наверняка, зловещий симптом: признак эгоизма, возможно, шизофрении, мизантропии, результат все усугубляющегося стресса, вызванного моим финансовым банкротством и полным непониманием того, как жить дальше. Как будто что-то подталкивает меня, и никого не хочется видеть. Даже женщин, несмотря на периодически ударяющий в голову первобытный инстинкт продолжения рода. Вот если бы они рождались глухонемыми. Или, хотя бы, умными. Пусть даже будут самыми отпетыми стервами, пусть ругаются, швыряются тарелками, дерутся, но пусть с ними хотя бы изредка, скажем, раз в неделю, будет интересно разговаривать!

И хватит корить себя за эту дурацкую историю. А, может быть, я не прав? Кто знает, может быть я показался этой очкастой Рите таким же спасением от опостылевшей жизни, как и она мне в тот, первый вечер? Разве я виноват, что ничего из этого не получилось?

Телефон. Как я тебя не люблю, бездушный пластиковый аппарат. Что ты принесешь мне на этот раз? Наверняка это звонит Рита, остановилась у какого-нибудь супермаркета, или на заправке. У нее запоздалое раскаяние, или, еще хуже: сейчас она выскажет мне все, что обо мне думает. Я сломал ее жизнь. Разрушил загнивший семейный рай. Не оправдал надежд, оказался самовлюбленным эгоистом. И буду за это в аду вариться в кипящей смоле. Может быть, не брать трубку?

– Привет… – Я ошибся в своих прогнозах, звонил Максим. – Слушай, тут у меня крупные неприятности с бизнесом, я уезжаю, по крайней мере недели на две. – Он тяжело дышал, как будто запыхался от бега.

– А… – протянул я. – Привет. Слушай, Максим, ты случайно не знаешь, когда мы получим деньги? Как там Иван Ренатович?

– Мне сейчас не до того. А насчет денег ты сам ему позвони, ладно? Запиши телефон…

– Записываю, – меня неприятно поразило то обстоятельство, что Макс слегка попискивал, как будто рядом с трубкой скулил обиженный щенок.

– Так что стряслось, если не секрет?

– Долго рассказывать. Ладно, если я вернусь, дам тебе знать. – Максим взвизгнул, и мне показалось, что он до смерти чем-то напуган. – Может быть, недели через две–три. Не знаю…

Черт побери! Исчезновение Макса было мне весьма некстати. Я как-то наивно надеялся, что все дела с Иваном Ренатовичем он закончит сам, а мне лишь останется получить деньги на тарелочке с голубой каемочкой. Но, видимо, не тут-то было… Ну, что же поделать, главное в нашей жизни – иметь хоть какую-нибудь надежду на лучшее. Смущала лишь расписка на космическую сумму, неосмотрительно выданная партнеру.

Телефон Ивана Ренатовича не отвечал. Вернее, телефона этого более не существовало в природе – механический голос автоответчика объяснял мне, что номер отключен. Максим исчез основательно, самое забавное, что его телефон тоже был на днях выключен телефонной компанией.

В ближайшее воскресенье я решил подъехать к дому, в котором Макс хранил сушеных осьминогов. Еще свернув с центральной улицы, я почувствовал неприятный укол в сердце: казалось, мой маршрут был размечен воткнутыми в землю плакатиками со стрелками. На плакатиках было написано: «Дом на Продажу». Ну, правильно, вот здесь надо свернуть направо. А вот и тупик, в котором…

Из дома, который еще недавно принадлежал Максиму, вышел какой-то совершенно незнакомый мне человек в костюме с галстуком.

– Вы по объявлению? – сухо обратился он ко мне. Затем он торжественно воткнул в Максову лужайку плакат с гордой красной надписью наискосок: «Продано».

– А где бывший хозяин? – испуганно спросил я.

– Уехал куда-то в Латинскую Америку, кажется. – агент лениво зевнул. – Так что, извините, вы опоздали. Знаете, рынок сумасшедший, стоит только дать объявление, в тот же день выхватывают из рук, да еще торгуются. Гонкконгская волна, что поделать.

– Какая волна? – Я ничего не понимал.

– Гонк… Конг. – Агент зевнул. – Их недавно к Китаю присоединили, вот те кто мог и рванули на Запад. А денег выше крыши, там однокомнатная квартира стоила почти миллион, так что местные цены кажутся им смешными. Вот и с этим домом та же история: за четыре часа сто с лишним предложений поступило, продали на триста тысяч дороже, чем объявили. Несмотря на вонь.

– Какую вонь?

– А черт его знает, сгнила какая-то дрянь, кальмары, что ли, так что запах до сих пор не выветрился. Но дом неплохой, крепкий. Лет пять-шесть еще простоит, а может быть и больше. Кстати, вот вам моя визитная карточка, надумаете покупать – звоните.

– Спасибо, – я понял, что мне пора сматываться.

Господи, что же это такое, что стряслось? Наверняка Макс запутался в своих куплях и продажах, недоплатил налоги, и решил забрать все что есть и уносить ноги подобру-поздорову. А вдруг… – Страшная эта мысль пронзила мое сознание – вдруг он забрал и мои деньги? Ну да, взял все, что оставалось, и концы в воду. Черт побери!

И решил я заехать домой к Ивану Ренатовичу и дождаться его, хотя и боязно мне было соваться во все эти дела.

Дом стоял все на том же месте, и, какая удача, по лестнице как раз спускалась энергичная дама на каблучках.

– Простите, – я не знал, на каком языке к ней обращаться.

– Да? – женщина явно была коренной американкой.

– Я разыскиваю хозяина этого дома. Вы не могли бы подсказать…

– Артур, – дама подозрительно посмотрела на меня. – Артур, к тебе пришли.

– Слушаю вас, – моложавый, спортивного вида джентльмен выглянул на улицу.

– А… Извините, я ошибся. А где господин Фаритов?

– Вы имеете в виду русского, который у нас снимал дом?

– Да, вероятно, – я почувствовал себя круглым дураком.

– Он еще пару недель назад уехал. Видите ли, мы провели несколько месяцев в Европе, а этот господин предложил неплохие деньги…

– Извините, – руки у меня начали дрожать. – Это какое-то недоразумение, извините еще раз.

Ну, вот и все. Так мне и надо. Все крупные современные состояния нажиты нечестным трудом. Ну и слава Богу, теперь я предоставлен только сам себе. – У меня начался приступ истерического смеха, и не прекращался минут сорок, пока я ехал по автостраде. Потом меня охватило отчаяние.

Я с трудом доехал домой, сел на кровать, и тупо уставился в пол. На улице светило солнце, там ездили машины, ходили студенты в шортах, цвели деревья. Через пару месяцев у меня закончатся все возможные и невозможные кредиты, и придется объявлять себя банкротом. Если доживу, не сопьюсь, не потеряю работу и не заболею. Тогда будет совсем хана.

Зачем я живу? Зачем цепляюсь за мучительное каждодневное существование, с трудом просыпаюсь по утрам, бреюсь затупившимся лезвием, разбираю конверты с бесконечными счетами, которых за неделю накапливается столько, что они не помещаются в маленькую плетеную корзинку, типа тех, с которыми когда-то ходили за грибами? Плоды жизни, эти отвратительные бумажки с фиолетовыми цифрами, накручивающие цифры будто сломавшийся счетчик такси. Минута, еще минута, и крутятся центы, отсчитывая доллары. Одна ночь, бессонная, прерываемая кошмарами, обходится в пятнадцать монет. День, проведенный на работе – еще в пятнадцать. За сутки набегает еще тридцать долларов за проценты, растраченные на проживание по кредиткам. Вечером мне хочется есть. Ботинок мой начал рваться по шву, машина, как назло, то и дело пугает меня не обещающим ничего хорошего скрежетом. Два раза в неделю я вынужден заправлять ее бензином. Финансы мои напоминают сорванный бачок унитаза, в который впадает ржавая струйка воды, тем временем, как сквозь разорванную резиновую помпу несется бурный поток, исчезающий в канализации. Неужели жизнь моя закончена, отныне и навсегда?

Ну что же, завтра все-таки на работу. Так больше жить нельзя… Я стал бояться темноты и одиночества, нервы мои расстроены. Может быть плюнуть на все и вернуться в Россию? Уехать куда-нибудь в глухомань, поселиться в избушке… И приснились мне прохлада, звенящий осенний воздух с сиреневыми паутинками, лесная опушка, прелые осенние листья, торчащие из-под них чернушки…