Песнь моряка - Кен Кизи

Мужчины тянули пиво и чесали языками. Она растягивала рот в улыбку и помалкивала. По небу качалось взад-вперед огромное жесткое парусное крыло, напоминающее грозный палец отца Прибилова.

– Ай-ай-ай, Алиса, вспомни, что я всегда тебе говорил: сперва человек злится, потом в него бес селится.

Когда пиво кончилось, Николас вызвался провести всех на борт для экскурсии по провизионной кладовой, «для легкой репетиции нашей будущей пресс-конференции и фантасмагории!». Алиса вежливо отказалась:

– Идите, ребята. Мне нужно еще кое-что проверить в «Медвежьем флаге».

– Мама, – ее сын наклонился и быстро, театрально поцеловал ее в лоб, не успела она возразить, – ты так много работаешь.

Чтобы скрыть волнение, она гордо пошла прочь, тоже словно по сцене, размахивая бутылкой шампанского, бахромой из птичьих клювов, задирая нос. Но едва пройдя парковку и скрывшись из виду, она прислонилась к штабелю пустых трансформаторных катушек и стала блевать прямо на асфальт. Ее выворачивало с такой силой, что под зажмуренными веками поплыли неоновые рыбки. Когда отпустило, она прополоскала рот «Дом Периньоном» и прыснула им на катушки. Затем, сказав «пошло оно все к гребаной суке матери», проглотила остатки. В конце концов, это был ее подарок на День матери.

Она все еще тащила с собой пустую бутылку, когда добралась до главного городского перекрестка. Отвязный гнев, вспыхнувший на причале, еще тлел, но Алиса его сдерживала. Она любезно кивала прохожим. Если кто-то что-то говорил про ее наряд, она напоминала себе про раскачивающийся палец – «Ай-ай-ай, Алиса…» – и шла дальше, спокойно. Проходя мимо открытых дверей «Крабб-Потте» и услыхав оттуда мерзкий хриплый регот, который вполне мог относиться к ней, она пошла дальше. Она пошла дальше, когда два белых копа при виде нее затянули древнюю пивную песню «На земле с водой небе-е-е-е…». Она пошла дальше, когда один из близнецов Лупов, не вылезая из кабины своего бигфут-пикапа, плюнул ей под ноги кожурой от фисташек, – ну хорошо, почти пошла – и пошла бы совсем, если бы эта чертова громадина, стероидный хаски, которого они возят на цепи в кузове, не вздумал на нее бросаться.

Натянув цепь, тварь лязгнула зубами в шести дюймах от Алисиного лица – девяносто фунтов мерзкого воя! – ну Алиса и врезала ей по голове бутылкой от «Дом Периньона». Псина повалилась на захламленное дно кузова, словно большая плюшевая игрушка. Близнецы Лупы выскочили как ошпаренные, каждый со своей стороны кабины, плюясь пивом и фисташковой шелухой.

– Алиса, ты сука…

– Алиса Кармоди, ты сука…

– …если ты поранила Верного…

– …если ты поранила нашего Верного…

– Поранила? Да что ему сделается? У него вместо головы жир с хрящами. Я всего лишь утихомирила этого раскормленного сукина сына.

Собака лежала на боку, растянувшись на мусоре, – глаза открыты, дышит нормально. Алиса все еще держала бутылку в поднятой руке.

– Видите? Ему понравилось. – Гнев ушел, но собственная зловредность пока еще радовала. – Могу врезать еще разок…

– Алиса, ты сука, – тот из близнецов, который стоял на тротуаре, шагнул вперед, – дай сюда бутылку, пока я еще, слава богу…

Бутылку он получил, не успев объяснить, слава богу что. Рухнул вежливо, как Верный. Его брат, обогнув машину, подошел сзади и схватил Алису до того, как она смогла обернуться. Она вырывалась, вдыхая свиной запах с его одежды и опасаясь, что ее сейчас опять вырвет. К счастью, те два белых копа были недалеко, услышали ее ругань и пришли на выручку.

Изложив в участке каждый свою версию событий, они заключили сделку: Алиса не предъявляет иск «злая собака» Верному (что вылилось бы для псины аж в полтора месяца карантина), если Эдгар и Оскар не вчиняют Алисе иск «буйный пра». Таким образом, белые копы не составляют длинных протоколов, а дежурный сержант не пробуждается ото сна в запасной камере. В два часа ночи, как раз когда после краткого отдыха начало подниматься солнце, все разошлись по-хорошему. Алиса продолжила путь домой, босая, измятая и взлохмаченная, но по-прежнему с уцелевшей и украшенной бантом пустой бутылкой.

Миновав магазин Херки, она стала присматривать место, где можно скрыться от глаз и еще разок сблевать, когда рядом остановился белый «геркулес».

– Залезай, Алиса. Тебе, похоже, лучше ехать.

Она залезла. Она слишком плохо сейчас соображала, чтобы придумать, почему нет. Когда фургон поехал, она спросила, почему он до сих пор катается.

– Я думала, ты ушел домой.

– Я ушел чистить лодку, помнишь? А теперь еду домой.

– Честный хрен, вот ты кто.

Он не ответил. Она терпеть не могла, когда ей не отвечают, особенно этот кудрявый греческий хрен, но сидела молча. Если бы ей и захотелось поговорить о какой-нибудь ерунде, ничего, кроме недавней перепалки с Эдгаром, Оскаром и Верным, на ум не шло.

– Тебе в мотель?

Она лишь хмыкнула. Посмотрим, как это понравится ему. Он объезжал ухабы и рытвины этой убогой улицы, отчего обоих подбрасывало и качало. Птичьи клювы, свисавшие у нее с подола, дрожали и клацали. События этой ночи свисали и клацали точно так же – сухо и разъединенно. Одна несчастная бутылка шампанского! Индейские представители всю дорогу были правы: огненная вода не для индейцев.

Они тряслись, пока она наконец не завопила:

– Стой, черт побери!

Он съехал на обочину, чтобы она смогла выйти. На этот раз она постаралась, чтобы в желудке не осталось ничего. Когда прекратили плавать неоновые рыбки, она забралась обратно в фургон. Дрожа, наклонилась вперед и обхватила колени руками, а он включил передачу и вывел фургон обратно на асфальт.

– Эй, Саллас! – Не поднимая головы, она повернулась к нему лицом. – Я хочу знать, почему я застряла у тебя в горле? Какого рожна ты все время ко мне цепляешься? А? На причале эта хрень насчет платья, например, – какого черта?

Саллас не отвечал.

– Тебе завидно, что у меня хорошее настроение? Что у меня есть не только муж, но и важный сын? А? Ладно, нафиг, с меня довольно! Останови машину!

Саллас повернул фургон и съехал с дороги на этот раз так резко, что Алиса засмеялась:

– Ага, испугался, что загажу твой драгоценный автобус! Нет, я здесь выхожу, спасибо большое, уже не тошнит. – Она захлопнула дверь и не оглядываясь поковыляла прочь. – Спокойной, лять, ночи.

По песчаной обочине, к заросшему сорняками пустырю она ковыляла на негнущихся ногах, точно кукла. Точно кукла в нелепом этническом наряде, делавшем клац-клац-клац при каждом ее шаге. Если не выкаблучиваться, она, пожалуй, одолеет этот качающийся пустырь. И вскоре будет у себя в мотеле. Старый добрый старый добрый старый добрый мотель. Козырной туз в кармане. Она не возражала против покера, только против казино. Покер – хороший учитель. Держи карты поближе к жилетке, а в кармане пусть лежит