Искатель. 1972. Выпуск №6 - Леонид Платов

— Троллейбусы через Красную площадь не ходят, — поправил его Калиновский.

— Ну, через площадь Свердлова или Охотный ряд, все равно! Чтобы полюбоваться на Москву, какая она у нас красавица, вся в огнях!

— Это когда еще она будет в огнях! — вздохнул Конопицин. — Пока затемнена наша красавица, как и Вся Россия вокруг нее…

И снова связисты Потаенной надолго перестали вспоминать об оставленных на время войны многолюдных, шумных, освещенных яркими электрическими огнями городах…

Гальченко рассказывал, что поначалу мрак давил его непереносимо. Снаружи постоянно была ночь.

Как-то, возвращаясь из патрульной поездки на собаках, Гальченко с удовольствием думал о том, что, отряхнув в сенях снег с одежды и обуви, войдет в кубрик, где его ждет награда: свет и тепло! Для человека очень важно знать, что где-то есть дом, где его ждут свет и тепло.

Беспокойного шестого связиста Потаенной одолевали по этому поводу разные мысли.

До войны он вычитал в какой-то книге одно понравившееся ему выражение: «Дом, где ты родился, — это центр твоей родины».

Родился он, как вам известно, на Украине, в небольшом районном городе Ромны, утопающем в цветах. А дом его стоял на самом высоком месте, в конце улицы Ленина, откуда хорошо было видно, как, делая плавные повороты, течет вниз Сула.

Гальченко говорил мне, что роменцы гордятся не только своим земляком-киноартистом Шкуратом. Гордятся еще и тем, что Чехов проездом провел около суток в Ромнах, о чем упоминается в одном из его писем. Но главный предмет их гордости составляет украинская нефть. В начале тридцатых годов она открыта была впервые вблизи Ромен в недрах горы Золотуха…

За свои пятнадцать лет Гальченко еще не успел побывать нигде, кроме Ромен и Архангельска. Однако, эвакуируясь с матерью, он проехал почти всю страну.

На глазах у подростка Россия превращалась в военный лагерь. Тревожно завывали паровозные гудки. Навстречу двигались составы с войсками и техникой. Раненых торопливо выносили на носилках из вагонов. А когда, сменив лиственные и смешанные леса, потянулись вдоль рельсов нескончаемые хвойные, к поезду, в котором ехал Гальченко, прицепили две платформы. На них стояли зенитки — это чтобы прикрывать поезд от вражеских самолетов.

Судьба Валентина Гальченко сложилась так, что он должен сражаться с фашистами не в своих Ромнах, а именно здесь, на берегу Карского моря.

Центр Родины теперь для него клочок суши на пустынном, обдуваемом со всех сторон Ямальском полуострове.

Нет, пустынная тундра никак не удовлетворяла юного Гальченко. Очень хотелось, чтобы она была более красивой, более нарядной…

Стоя под звездным небом, плотно упакованный в тяжеленный, до пят, тулуп, в валенки и в меховую шапку, завязанную под подбородком, шестой связист Потаенной был неподвижен, будто скала, и ему казалось, что Потаенная начинала как бы двигаться, изменяясь все быстрее и быстрее!

Как-то вечером связисты сидели в кубрике, теснясь подле своей семилинейной лампешки. Хлопнула входная дверь. Кто-то очень долго топтался в сенях, старательно сбивая снег с валенок. Внезапно будто ледяным бичом ударило по ногам!

— Эй! Дверь закрывай за собой! — прикрикнул Конопицин.

Галушка вошел, отдуваясь и энергично растирая лицо рукой.

— Ну, как там? — вяло спросил Гальченко.

— Как всегда, — невнятно сказал он. — Теперь бриз. Цветочки благоухают перед домом. Душновато, правда, но…

Шутка ему не удалась. Снаружи пуржило и было тридцать градусов ниже нуля.

Вдруг Гальченко засмеялся.

Товарищи с удивлением посмотрели на него.

— Ты что?

— Да вот возразил, что Галушка по ошибке раз в жизни правду сказал. Нет, не цветочки, конечно, и не бриз. Откуда у нас бриз? Подумал: распахну сейчас настежь дверь, а за ней — город, ярко освещенный, огни в домах и фонари над площадями и улицами! А мы с вами — на окраине, на высоком берегу, весь город отсюда как на ладони!

— И затемнения нет? — недоверчиво спросил Калиновский.

— И затемнения нет. Большущий, понимаете ли, город, воздвигнутый уже после войны, после нашей победы над Гитлером!

— А! После победы?

— Да. И разросся очень быстро, глазом не успели моргнуть. Частью вдоль губы, а частью в тундру ушел. Город-порт. Решено после войны построить порт в Потаенной. Тоже, конечно, огромный. Океанский! Важнейший перевалочный пункт Северного морского пути. Побольше, наверное, Игарки и Тикси.

И потом всякий раз, когда Гальченко закрывал глаза, он видел огни вдали, мириады огней, новый заполярный город и порт, раскинувшиеся по берегам Потаенной во всей своей силе и красе!

Валентин рассказал товарищу о своей мечте — построить город и порт в губе Потаенной.

Тюрин, как вы уже знаете, был человек обстоятельный, не по возрасту солидный и на редкость немногословный. Гальченко ожидал, что, услышав о городе, он пренебрежительно шевельнет плечами и отвернется. Но потомок землепроходцев-зверопромышленников не сделал этого. Некоторое время он молчал, размышляя, потом неожиданно улыбнулся — улыбка у него была детская, простодушная, открывавшая верхние десны.

— А что! Интересно, Валентин! Вроде бы как в сказке волшебной! Зажмурясь, перешагни порог, открой глаза, и вот он перед тобой — город, празднично освещен!

Гальченко говорил мне, что уж и не припомнит сейчас, в какой последовательности втягивались его товарищи в спор о будущем Потаенной.

Конечно, безудержный полет фантазии — это свойство возраста, а он был самым младшим в команде. Но ведь и Конопицин, и Тюрин, и Калиновский, и Галушка были людьми молодыми, не старше двадцати восьми лет. Только Тимохину было тридцать.

Мало-помалу идея Валентина Гальченко, казалось бы фантастическая, начала захватывать остальных обитателей Потаенной.

— А что думаешь, неплохой бы мог порт получиться, — сказал Галушка. — Тут как раз материк клином в море вдается. Удобно! И залив для отстоя кораблей имеется. Место для порта подходящее, с какой стороны ни взять.

И заметьте, связистам Потаенной очень хотелось, чтобы задуманное ими неизменно сбылось.

— Пройдут ли океанские корабли узкость между косой и тундровым берегом? — усомнился Тюрин, покачивая головой. — Подумали бы об этом. То-то и оно! Пролив, выходит, надо расширять!

— А что! И расширим! — быстро сказал Гальченко. — И дно на подходах углубим, если надо. Как в Финском заливе между Ленинградом и Кронштадтом!

Демонстративно не принимал участия в разговорах о новом городе старшина Тимохин.