Подступы к «Неприступному» - Николай Томан

— Нет, нет, господин штурмбанфюрер, все точно, как я говорю! Бог свидетель!

— А еще лучше, если вместо бог сам майор Вейцзеккер, — усмехается Огинский.

— Так давайте тогда поедем!..

— Да, придется. Собирайтесь.

— А чего мне собираться? Я готов!

— Ну, тогда пошли в машина. Господин Дыбин! — повышает голос Огинский.

Начальник полиции, видимо подслушивавший под дверью, торопливо входит в комнату.

— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер, — замирает он перед Огинским по стойке «смирно».

— Вот что, господин Дыбин: мы сейчас будем поехать с господином Куличев к ваш окружной комиссар, а вы тут останетесь за господин бургомистр.

— Яволь! — ретиво восклицает Дыбин. — И не извольте беспокоиться, все будет в полном порядке.

— Включай мотор, Ганс! — выйдя на улицу, по-немецки командует Азарову Огинский. — Прошу вас, господин бургомистр! — распахивает он заднюю дверцу машины перед Куличевым и садится с ним рядом.

— Счастливого пути, господин штурмбанфюрер! — приложив руку к козырьку фуражки, восклицает Дыбин, как только машина трогается.

— Лебэн зи воль, господин начальник полиция! — отвечает ему Огинский.

Исповедь Куличева

Некоторое время они едут молча. А когда машина выезжает за пределы Овражкова, Огинский спрашивает:

— Вейцзеккер, как я понимайт, доверил вам свой план, конечно, по секрет?

— Под строжайшим секретом, господин штурмбанфюрер, — признается Куличев.

— Почему же вы тогда их выбалтывайт?

— Так ведь вам…

— Нет, не только один мне. Не знайт вы разве, что господин Дыбин не будет упустить случай подслушать под дверь?

— Ваша правда… Виноват, господин штурмбанфюрер! Разволновался и совсем забыл об этой привычке начальника полиции. Уж очень обидно было, что вы мне не доверяете. Но это хорошо, что мы едем к господину майору Вейцзеккеру. Уж они-то знают, чего я стою, ибо доверили бы мне разве такое дело? И не только организацию диверсионной школы. Для этого нужно было еще одну операцию провернуть.

— Какую же?

— Поручили мне заслать провокатора в местный партизанский отряд. А я послал туда двух…

— Зачем же двух? Я это не понимайт.

— Первого на явный провал, ибо второй должен был разоблачить его как провокатора, чтобы ему самому потом больше веры было. Это уже я сам, без их, господина Вейцзеккера, подсказки…

«Ну и иезуит!» — с отвращением думает Огинский и, с трудом сдерживая негодование, спрашивает:

— А что было поручено первому?

— Первый должен был сообщить о готовящейся против партизан большой карательной экспедиции.

— А второй?

— Второму, для разоблачения первого, поручалось поведать партизанам, что тот ложными сведениями хотел вынудить их уйти из этих мест. И это для того вроде немцам требуется, чтобы партизаны не заинтересовались Пеньками, в которых замышляются будто бы медицинские эксперименты над военнопленными…

— Будто бы?…

— Да не на самом деле. На самом-то деле там, наверно, вообще ничего не будет или для отвода глаз что-нибудь… Зато тут, в Овражкове, начнет создаваться школа железнодорожных диверсантов.

— А когда?

— В самом ближайшем времени. И под мою ответственность, как я вам уже докладывал. До войны, как тоже вам известно, я тут дорожным мастером был, возглавлял путевой околоток. Целых восемнадцать километров главного пути со всеми его искусственными сооружениями были под моим начальством. Кое-что придумал я и для будущей школы. Станция Овражков, как вы знаете, в пяти километрах от города, так я хочу предложить специальную ветку туда проложить…

— Это с какой же целью?

— А чтобы к школе нашей внимания не привлекать. Ветка эта будет вроде для связи с городом, а на самом деле станем мы диверсантов на ней обучать. Для этого нужна ведь железная дорога с настоящим земляным полотном, верхним строением пути и всем прочим. Не на пальцах же объяснять, как выводить из строя рельсовую колею. А если на существующей уже дороге такой практикой заниматься, так это и неудобно, и в глаза кому не следует может броситься.

— Вы есть настоящий хитрец, господин Куличев. Ну, а кто унтеррихтен… кто же преподавать в этой школе будет?

— Я с племяшем моим должен был…

— Почему — должен был?

— Погиб племяш-то… Письмо от зазнобы его из Миргорода сегодня получил. Пишет, что собирался он по моему вызову в Овражков выехать, да не успел. Разбомбили его советские летчики… Жестокие бои там, оказывается, идут, и бомбят они все нещадно. Вот и попала одна из бомб в хату, в которой племяш мой квартировал. Ему бы раньше надо было, а он, видать, Галю свою надеялся уговорить, чтобы вместе с нею… А теперь вот только письмо от нее пришло с фотокарточками Тимофея…

— Оно есть при вас?

— При мне. Надо же, в такой день и такая весть! День моего ангела, именины мои имею в виду. Нате вот, почитайте сами. Даже господину Вейцзеккеру не успел еще доложить, а они большие надежды на племяша моего возлагали. Тимофей ведь помощником паровозного машиниста до войны работал, а на фронте командиром саперного взвода был.

— В советских войсках служил?

— Да уж само собой…

— А какие же еще у вас кадры?

— Остались тут кое-кто из бывших моих бригадиров пути. Те, которые были не в ладах с Советской властью, и потому на них вполне можно положиться. Я такой списочек подготовил уже господину Вейцзеккеру.

— А они по какой же линия были не в ладах с прежняя власть? — любопытствует Огинский.

— Раскулачили их в свое время… Я, между прочим, тоже по этой линии с Советской властью не сошелся. Отбыл срок в дальних краях. Вкалывал там один за троих, показал образцы трудового героизма на прокладке железной дороги через непроходимую тайгу. Заслужил несколько благодарностей, и спустя какое-то время смилостивились надо мной начальнички, дозволили вернуться в родные края, но уже не на землю, а на железную дорогу. И опять я вкалывал за троих и дослужился до должности дорожного мастера. Тут-то я и пригрел у себя в околотке кое-кого из бывших своих односельчан, тоже вернувшихся из ссылки.

— Ну, а кто же теперь вместо ваш Тимофей будет руководить диверсионной школа?

— Пошлю еще одно письмо в Миргород. Может, и набрехала мне Галина, чтобы Тимофея от себя не отпускать. Я о ее письме никому пока, кроме вас, не сообщал. Даже Дыбину… Бургомистра Миргорода запрошу, пусть он мне лично подтвердит смерть Тимофея, тогда и оповещу о ней и Вейцзеккера и Дыбина.

Машина, шедшая все это время по лесной дороге, стремительно вырвалась теперь на открытую местность, пересеченную пологими холмами, между которыми петляет речка Змейка.

— Ну, спасибо вам, господин Куличев, за чистосердечное признание, — строго произносит Огинский уже без всякого акцента, делая Азарову знак сбавить скорость. — Исповедовались ведь вы почти перед самой Советской властью.

— Что-то не понимаю вас, господин штурмбанфюрер… — растерянно улыбается Куличев.

— Не штурмбанфюрер Мюллер, — спокойно поясняет Огинский, — а майор Красной Армии. Остановите машину, товарищ Азаров.

Куличев, полагая, что его сейчас расстреляют, мгновенно покрылся холодным потом. Приказав Азарову связать его, Огинский выходит из машины.

— Надо теперь как-то заметать следы, — негромко говорит Огинский лейтенанту, показав на Куличева.

— А чего мудрить? Я бы этого гада прикончил здесь и выбросил в речку, — предлагает Азаров.

— Нет, Вася, «этот гад» может еще пригодиться нам. У вас есть взрывчатка?

— Я без взрывчатки как без рук, — усмехается Азаров.

— Заминировать мост через Змейку хватит?

— Должно хватить.

— Ну тогда заминируйте его так, чтобы на нем подорвался наш «опель» и рухнул в воду. Мы инсценируем подрыв его на «партизанских минах»…

— Все ясно, товарищ майор! А Куличев с Мюллером будут, значит, жертвами этого взрыва?

— И их шофер Ганс тоже. Жаль только, что нам не известен номер той машины, на которой действительно подорвался Мюллер.

— Как не известен? — смеется Азаров. — Тот же самый номер. Я имею обыкновение снимать номера с тех машин, которые подрываются на моих минах. У меня их целая коллекция. А мюллеровский я к нашему «опелю» приспособил, как только мы с вами в Овражков поехали.

— Молодец! Очень нам теперь это пригодится. А что бы еще для подтверждения их гибели придумать?

— Может быть, мюллеровскую фуражку и шляпу бургомистра бросить на берег?

— Маловато…

— Швырнем еще мой автомат. Он немецкий. Машину они на дне реки найдут, а тела «погибших» могло и течением унести. Река ведь быстрая.

— Ничего больше, пожалуй, не придумаешь, — соглашается Огинский. — Может быть, еще мюллеровский мундир утопить в реке, да так, чтобы он не уплыл?… Там они и документы штурмбанфюрера обнаружат. Ну, а теперь давайте я помогу вам мост минировать: нужно торопиться.