Сказание о страннике - Дэвид Билсборо

Тайком от Скел многого передать невозможно. Сны и видения могут быть истолкованы неверно даже таким как он, и последствия тогда будут ужасающими. Но и полученные крохи знаний способны пошатнуть Равновесие...

Лесовик — человек-волк, Лесовик — торка, Лесовик — колдун снов должен сопровождать бедного растерянного чужеземца и через служение Эрсе передать ему лунное знание.

Колдун дико подпрыгнул, словно лягушка, почувствовав необыкновенный прилив сил. Вооружённый видениями, он станет стражем всего Линдормина.

Не тратя более ни минуты, он направился в Винтус-холл. Волчья шкура развевалась вокруг бегущего шамана, неистовство отражалось в его глазах. В мягких сапогах из овчины колдуй несся словно олень, практически бесшумно, и вскоре священные поляны и тёмные шепчущиеся дебри с их обитателями остались позади.

Глава 3

Странник

А с высокой ветки на него смотрел ворон, поблескивая на солнце чёрными бесстрастными глазами. В клюве он держал ореховую ветвь.

От леса до города было довольно далеко. Дорога поднималась вверх по древней плотине, петляла через сочные зелёные луга с полевыми цветами. Лесовик всё бежал и бежал вперёд, пока пастбища не сменились полями с живыми изгородями, окрашенными всеми цветами поздней весны. Потом поля уступили место загонам для скота, и вот уже показался грязный скотный рынок, за которым лежали убогие глинобитные лачуги, жмущиеся к крепостной стене города. За стеной колдуна ждали пряные и красочные улицы самого Нордвоза.

Пряным этот укреплённый город назвали некие образованные люди. В течение последних недель Нордвоз оправдывал своё название: всё больше и больше путешественников прибывало сюда, добавляя колорита и аромата.

Так было всегда, стоило появиться известию о новом походе пеладанов. В город стекались самые разные люди: наёмники и торговцы, актёры и провидцы, акробаты и воины, ремесленники и оракулы, продавцы сувениров и поставщики пива, жонглёры и сказители, рабы и освободители, ловкие кукольники и менестрели, уродцы и мошенники, фокусники и проповедники, балаганщики с самыми разными чудными созданиями...

Деньги пытались вытрясти буквально из всего. Город охватывало нечто сродни золотой лихорадке, и избежать её было невозможно. Куда ни пойди — повсюду наткнешься на добропорядочного разумного горожанина; и каждый добропорядочный горожанин, не закрывая рта, отчаянно пытался продать любую ерунду, вплоть до ножки стула собственной бабушки, чтобы тотчас потратить вырученные деньги на столь же бесполезную вещицу, из которой не соорудишь даже хлопушки.

Здесь, в Нордвозе, любая оплата была в ходу: от златых до соболей. Были и монеты, представляющие собой тиснёные цилиндрика из меди, серебра или золота; те широко ходили в Линдормине, однако редко встречались в этих северных краях. Практичные жители Нордвоза предпочитали златы: медные, серебряные или золотые квадратики, отрезанные от длинного бруска. Торговцы из дальних стран привозили необыкновенно дорогие драгоценные камни, но здесь предпочитали расплачиваться агатами, топазами и аметистами, которые в изобилии добывались в окрестностях, и потому их легко было оценить.

Самыми необычными средствами оплаты в Нордвозе, пожалуй, оставались соболиные меха. Прекрасные и весьма прочные, эти «банкноты» клеймили специальным гербом, а самые пенные шкурки даже подписывались шестью служащими монетного двора. Сегодня на рынке Нижний Котёл соболя переходили из рук в руки столь быстро, словно люди жонглировали раскалёнными угольками.

Запах пережаренного мяса и лука, дурманящий аромат незнакомых специй, рёв вьючных животных, удары кузнечного молота, назойливые выкрики продавцов амулетов, визгливый смех детей у ширм кукольников, оглушающая какофония голосов, свиста, мелодий, колокольного звона — всё поднималось ввысь и проникало сквозь увитое плющом окно в маленькую комнатку наверху башни Винтус-холла. Но мужчина, поселившейся там, ни на что не реагировал.

Болдх лежал на кровати, уставившись в потолок. Невозможно припомнить все города и посёлки, что он посетил за восемнадцать лет странствий. Стоило ему войти в какое-либо поселение и позволить себе роскошь дешевого постоялого двора, как он, уединившись, ложился на кровать и несколько часов просто смотрел в потолок.

Бездумно перебирая рукой зазубрины на древке боевого топора, Болдх размышлял о прошлом. Ему не хотелось думать о том, сколько потолков он перевидал. Но не мог не вспоминать прошлое: потолки, дома, постоялые дворы... пройденные города, государства, континенты. Святой Пел-Адан!

Большинство ночей Болдх проводил под открытым небом. На провонявших отбросами и скисшим молоком задворках, в грязных хлевах, на переполненных палубах кораблей, в сырых полях, где рос хмель, на кладбищах и вблизи свалок гниющих туш, в кишащих москитами джунглях, на пружинящей хвое в лесу, в безграничных пустынях с холодными шепчущимися песками, в трясущихся фургонах, в разрушенных храмах, на опасных горных выступах, под каменными мостами — он стремился провести ночь там, где мог бы избежать неумолимого и безжалостного внимания любопытных, но таких недобрых людей.

Встречи с ними приносили самые серьёзные испытания. Дождь, хотя и угнетал, не доставлял в дороге особых проблем. Ночные насекомые раздражали, однако Болдх мог смириться с ними. Даже хищники не смущали его сон. Но люди! Они приставали снова и снова: «Эй, откуда ты? Зачем здесь? Чего нужно? Ночлег? Проводника? Травку? Все остальные здесь злые, но я с гор — я честный! Эй, друг! Куда пошёл? Почему не говоришь? Почему ты такой? Ну и вали тогда в преисподнюю!»

Всегда подсматривают, донимают, ухмыляются и льстят; вечно норовят обмануть, используя хорошо знакомую ложь, старые трюки; слоняются возле портов, переправ, у лошадиных барышников. Воры, проводники, дельцы, сектанты и просто зануды и бездельники никогда не оставляли его в покое, следуя по пятам, и всё лезли, лезли, лезли с вопросами...

Ухмыляющиеся лица попрошаек, угрюмые и косые взгляды — а под плащами белеют костяшки пальцев, напряжённо сомкнувшись на рукоятях.

Злоба клокотала в Болдхе, а тело напрягалось от несправедливых обид. Порой он проходил через города с их любопытными жителями не останавливаясь, отказывая себе во временном избавлении от голода и невзгод. Что угодно, лишь бы не встречаться с неотвязной толпой.

Почему его никак не оставят в покое?

В самые тяжёлые минуты он убеждал себя, что люди наказывают его, завидуя свободе. Но в глубине души всегда знал, что мир жесток и безжалостен, отчего и людям приходится быть такими же. И он сам не исключение.