Мент - Андрей Константинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тихорецкая повесила на плечо сумочку на длинном ремне и пошла по солнечной стороне улицы. Зверев двинулся по теневой, отставая на двадцать-тридцать метров. Анастасия шла, не оглядываясь, и Звереву уже начало казаться, что он ошибся и понял судью неправильно. И его поведение глупо, а ревность к чужой жене — вообще мальчишество… За спиной оглушительно ударило, по улице пронесся пылевой вихрь, надул колоколом, поднимая, подол сарафана Анастасии Михайловны Тихорецкой — судьи, без пяти минут генеральши… Чужой жены. У опера Зверева заныло сердце. Как глупо, подумал он, как все по-мальчишески глупо.
Тихорецкая толкнула дверь с надписью Кафе и шагнула внутрь. Тень тучи накрыла улицу, на пыльный асфальт упали первые капли. Анастасия уже скрылась в кафе, а над улицей все еще звучал стук ее каблуков. Колоколом надувался, сарафан, качалась коралловая сережка в мочке нежного ушка.
Опер, на счету которого было почти триста задержаний, в нерешительности стоял около двери кафе и ощущал себя школьником, влюбившимся в классную руководительницу. Еще не поздно было пройти мимо… И уже было ощущение, что поздно. Он стоял около двери, и капли дождя падали на него, падали, падали…
…Анастасия сидела за угловым столиком почти пустого кафе. Зверев не сразу увидел ее в полумраке. Он снял очки — стало светлее. Он посмотрел в дальний угол и встретил ироничный и в то же время как бы отсутствующий взгляд серых глаз. На улице сверкнуло, ярко вспыхнула коралловая нить на золотистой коже. Опер пошел на эту вспышку. Колотилось сердце, по щеке стекала дождевая капля.
— Не будете возражать, если я присяду? — спросил Зверев.
Губы кораллового цвета шевельнулись. Возможно, это было: да. Но на улице прокатился гром, и слов Сашка, разумеется, не услышал. Тонко запели хрустальные бокалы на стойке… Возможно, Анастасия сказала: да… Он сел на скрипнувший стул. Кораллы потухли, приблизились Настины глаза.
— Загадочное стало понятно, сомнения рассеялись, неясное и сбивчивое разъяснилось, лучи света проникли во тьму и осветили самые мрачные закоулки человеческой совести, самые печальные факты человеческого падения, — сказала вдруг непонятную фразу судья Анастасия Тихорецкая.
— Я не понял, — сказал он.
— Это цитата, — ответила она, улыбнувшись.
— Цитата?
— Да, Александр Андреич, цитата. Из речи Николая Валериановича Муравьева. Он был обвинителем по делу о «Клубе червонных валетов».
— Извините, но я не слышал…
— Не страшно, это было больше ста лет назад… Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Дождь грохотал по жестяному козырьку над входом в кафе. Было сумрачно, сплошная стена дождя стояла за окном. К столику подошла официантка и спасла растерявшегося Зверева — он совершенно не знал, о чем же хотел поговорить с народной судьей Тихорецкой.
— Что будем заказывать? Сашка посмотрел на Анастасию.
— Я хотела мороженого, — произнесли коралловые губы. Вспыхнули бра на стенах зала.
— Может быть, — шампанского? — спросил Зверев, ужасаясь собственной банальности, двусмысленности и пошлости ситуации. Бра светили желтым.
— Может быть, — шевельнулись кораллы. Официантка чиркнула в блокнотике.
— И коньяка, — поставил точку Зверев. Желтый свет, направленный в потолок, стекал по стенам, отбрасывал глубокие тени… как в ТОМ подвале. Губы официантки что-то шептали. Когда она отошла, шаркая по кафелю разношенными туфлями, Анастасия повторила:
— О чем же вы хотели со мной поговорить, Александр?
Непрозвучавшее отчество как будто что-то изменило. Как будто…
— Я хотел рассказать, как было с этим азербайджанцем.
— Я и так знаю.
— Анастасия Михайловна, выслушайте меня, пожалуйста.
— Я слушаю вас.
— Если бы дело касалось только меня, то я не стал бы просить. Но кроме меня могут пострадать еще двое молодых офицеров. А ошибку-то допустил именно я.
— Ошибку? — с деланным удивлением спросила Тихорецкая. — Закон называет это преступлением, товарищ капитан. Вы этого не знали?
— Знал, Анастасия Михайловна.
— И что же вы хотите от меня?
— Я хочу поцеловать тебя. Раздеть. Я хочу трахнуть тебя, Настя, — мог бы сказать Зверев. Он этого не сказал. Он сказал:
— Можно ли что-нибудь сделать, чтобы Кудряшов и Осипов не пострадали?
Тихорецкая расстегнула сумочку и вынула пачку «Мальборо». Зверев вытащил из кармана рубашки спички. Чиркнул. Анастасия неторопливо разминала сигарету. К огоньку она наклонилась только тогда, когда спичка уже почти догорела и обжигала пальцы Зверева.
— А ваша судьба, Александр, вас не волнует? — спросила Тихорецкая, выпуская облачко дыма. Серые глаза смотрели с прищуром.
— Волнует… но за ошибки нужно платить.
— Да, за ошибки платить, разумеется, нужно…
Подошла официантка, принесла заказ.
— За что же мы будем пить, капитан? — спросила Тихорецкая с улыбкой.
— За то, чтобы кончился ливень, — с улыбкой же ответил Зверев.
— Нет, Александр, пусть идет ливень… Я предлагаю выпить за нас.
В серых глазах пряталась усмешка… и еще что-то. Что же ты оробел, опер? С глубоким вздохом встретились бокалы, метнулись пузырьки газа, коралловые губы оставили след на ободке. А ливень за окном принял характер стихийного бедствия… И взгляд серых глаз чужой жены принял характер бедствия. Зверев тонул, захлебывался, задыхался.
…Остро пахло листвой, асфальт был покрыт лужами, садилось солнце. Засоренные водостоки не справлялись, и местами проезжая часть оказалась залита вровень с тротуаром. Звенели на Лиговке трамваи.
— Я могу проводить вас домой, Анастасия Михайловна?
— Настя, — ответила Тихорецкая. — Я думаю, Саша, вы просто обязаны это сделать.
Тихорецкие жили совсем недалеко — в десяти минутах ходьбы.
— Вот мой дом, — сказала она, поглядывая на Сашку сбоку.
— Жаль, что мы так быстро дошли, — ответил Зверев. Всю дорогу он травил ментовские байки. А в голове крутились другие мысли. Греховные мысли. Но вот уже и подъезд… и ничего нет, и быть не может… и нужно прощаться. С чужой женой, без пяти минут генеральшей.
— Ну? — сказала Настя.
— Я… э-э… благодарю вас за…
— Бог мой, Зверев! — воскликнула она. — Ты опер или нет?
— А… я…
— Если сам не знаешь слова, диктую: Настя, пригласи на чашку чаю.
Заколотилось сердце. Неужели возможно?
— Настя, я…
— Он в Москве, в командировке, — Тихорецкая произнесла эти слова негромко, но с откровенным вызовом. Метались в глазах шальные огоньки.
Пока она отпирала один за другим два замка входной двери, Сашка стоял сзади, вдыхал запах ее волос, ее кожи, ее духов. Он вдыхал этот запах и пьянел от него… мальчишка, влюбившийся в классную руководительницу.
Они вошли в просторную прихожую с большим зеркалом и милицейской фуражкой на вешалке. Бесшумно закрылся засов. Настя обернулась к Звереву.
— Тапочки, товарищ капитан, внизу.
Он обнял ее и впился в коралловые губы. Звякнули упавшие ключи, но опер и судья народный не слышали этого звука. Ничего они уже не слышали и не видели. И уже не думали ни о чем…
Тускло светилась кокарда на фуражке полковника Тихорецкого.
Утром Настя была сдержанна. Не то чтобы холодна, но как-то отстранена… Эта, утренняя Настя, была совсем не похожа на ту, которую Зверев ласкал весь вечер и половину ночи. Это была другая Настя.
В окно просторной кухни било солнце, чирикали воробьи, плыл аромат хорошего кофе. Настя улыбалась, но чего-то не хватало в этой улыбке… Сашка чувствовал себя не в своей тарелке. Образцом строгой морали он вовсе не был. Просыпаться в чужих постелях, иногда с малознакомыми женщинами ему доводилось не раз. Кто осудит свободного мужика? И все же он чувствовал себя не в своей тарелке. Возможно, думал он, это происходит от того, что всюду ощутимо присутствие товарища полковника Тихорецкого: тапочки на ногах Сашки явно принадлежали полковнику… бритвенный прибор на полке в ванной… фуражка эта проклятая. Галстук, брошенный на спинку стула. Вчера Сашка ни разу не вспомнил о Тихорецком. Он ни разу не подумал о том, что занимается любовью с его женой, на его кровати. Это просто не приходило в голову, все затмевала Настя. Ее тело, ее губы, ее стоны…
Утром полковник Тихорецкий смотрел из каждого угла квартиры. А потом его призрак вылез из телефонного аппарата.
— Да, — сказала Настя в трубку. — Доброе утро, Паша… нет, не разбудил, уже завтракаю. Что ты не позвонил вчера?
У Зверева свело скулы. Голос Насти был всего лишь СУПРУЖЕСКИМ, в нем не было никакой нежности. А Сашке слышалось иное. Он отвел взгляд от Насти, сжимающей телефонную трубку в ухоженной руке. Он отвел взгляд… и встретился глазами с полковником Тихорецким. Павел Сергеевич смотрел строго и внимательно, зияли дыры ружейных стволов. Правой ногой Тихорецкий наступил на тушу убитого кабана.
— …Зачем мне молодой? Ты и сам еще не старый. А если ревнуешь — не езди в командировки, полковник.