Двери весны - Юлия Тулянская

— Нет, — сказала я. — Давай так. Я сделаю все. Что же я, зверь что ли? Если я сумею, я сделаю. Не за это. Не за откровенность, не за секреты какие-то. А потом, когда-нибудь, ты мне расскажешь. Не за это.

— А ты ведь… придешь еще? — спросил он растерянно. — Ты сказала, что мы не будем дружить…

— Я просто… сама не знаю, зачем сказала, — поморщилась я. — Мне было обидно…

— Я верю тому, что люди говорят. Нина, ты все-таки приди сегодня, пожалуйста. Чтобы ты сама решила, надо или не надо это делать. Чтобы не было так, что ты не знаешь — для чего… Нина?

Он коснулся моих волос (я сидела с опущенной головой).

— Я просто не умею дружить с людьми. Я не знал, как надо… чтобы ты не испугалась. Я боялся, что испугаешься — и все.

Я медленно подняла голову.

— Я буду искать. И приду. На вертушку и сюда… Но она же живая? Зачем ей тропа? Она хочет уйти в тот лес, потому что там ее дом, в смысле — она оттуда? Я сама не знаю, что спрашивать… И еще — дай мне тех твоих яблок, я твоих друзей вечером тоже пирогом угощу.

(Продолжение следует)

Двери весны

Рябина

Кот был болен: простужен. Плохо дело, поняла я с первого взгляда. Неплохой ведь кот, такой гладкий маленький тигр, — но в местном прайде не прижился: не поделили чего-то с главным котом подвала. И вот пожалуйста — шерсть повылезла, глаза слезятся… В подвале у них колония: и селятся, и котятся. А этот потерялся еще подростком, прибился — но своим так и не стал.

Я сидела на дворовой лавочке и грелась на солнце. На детской площадке в разноцветной песочнице пищало несколько малышей, рядом со мной сидели с сигаретами две мамаши, в мою сторону не смотрели. Кот же медленно подбрел ко мне, посмотрел желтыми слезящимися глазами, понятное дело — увидел. Я хлопнула ладонью по коленке: залезай. Кот приглашение принял, вспрыгнул мне на колени… Устроился, замурчал, прищурил глаза. Одна из женщин покосилась в его сторону и подвинулась подальше от меня и, соответственно, от кота.

Заметил кота и один из малышей. Растопырив руки (не выпуская, правда, лопатку из правой ручонки), он понесся к нам с криком 'Кыса!' и явным желанием стиснуть кота в объятиях.

— Денис, Денис, нельзя! — закричала мамаша. — Он лишайный! Он грязный!

Я вздохнула и встала со скамейки. Кот тоже спрыгнул. 'Кот, пошли-ка отсюда, поищем других солнечных мест. Или знаешь, отведу я тебя к Августе Михайловне. Только сначала вылечу'.

Августа Михайловна — это такая бабушка, интеллигентная, маленькая и седая. У нее есть собачка Милка — белая, с острыми ушками, ростом с полторы кошки. Она кормит кошек. Живет она в бывшем Динкином дворе.

То есть двор уже сейчас опять стал Динкин, но какое-то время был 'бывший Динкин', вот я и говорю по привычке. Про Динку расскажу после, я все про нее знаю, она у меня жила довольно долго, а потом снова вернулась на историческую свою родину: в этот самый двор. Так вот, в этом дворе стоит хрущевка красная — опять же Динкин дом. Августа живет на первом этаже этого дома. Каждый день утром и вечером она спускается в подвал с миской еды. В подвале живет кошка Леська с кучей котят от разных пометов, еще туда сбегаются три кота — дымчатый, черный и черно-белый. Черно-белый — он чей-то, а у Августы Михайловны принцип: кормить только бездомных кошек. Но не гнать же, поэтому черно-белый тоже ест. Вот, пожалуй, Тигрика я туда и отведу. Динка присмотрит, чтобы его там не обижали коты, а Августа — накормит. Ну а я вылечу.

Кот бежал за мной. Я ведь иду короткой дорогой, между двором Репья, в котором я грелась на лавке, и Динкиным — всего-то сквер (красивый, потрясающий, весь обсаженный по краям яблонями, которые скоро зацветут) и два двора, в одном из которых, между прочим, цветут в палисаднике пролески. Ничейные. Присмотреть, что ли? (Кот трусит за мной). Я улыбаюсь скверу, потом, протиснувшись между гаражами, попадаю во двор к пролескам — они еще не цветут, но вот-вот зацветут. А вот, кстати, и палисадник с сиренью. Очень неприятно пустой. И сирень чахлая. А вот и Динкин двор — с одной стороны весь засажен американскими кленами, летом зрелище вообще невероятное: пятиэтажка утопает в зелени по самый свой пятый этаж. А с другой — вот палисадники перед подъездами. Перед одним подъездом сидели три тетушки, перед другим не было никого, перед третьим я нашла Динку. Она, как всегда, сидела грустная, а рядом с ней грелись на солнце трое последних Леськиных котят, уже месяца по три.

— Дин, — я села на лавку рядом с ней, вспрыгнул и кот, обнюхался с рыже-белым котенком. — Возьми кота, а? У Репья во дворе он пропадет, не жилец. Там у него вообще что-то бардак творится… Не двор, а проходной… двор. И коты недружественные. И люди.

Дина подняла глаза на меня, улыбнулась, только невесело.

— Возьму, — и тихо добавила, — только он больной.

— Ну, это не вопрос, — я положила руку на загривок кота, кот зашелся в мурчании. Динка молчала, не мешала мне, шевелила пальцами — с ними играли котята, набрасываясь и снова отскакивая. Наконец я пощупала нос кота, хотя знала уже и так: холодный-мокрый, как полагается.

— Принимай, — сказала я Динке. — Следи, чтобы крыс этих отравленных не жрал у тебя.

— Угу, — кивнула она.

— Чего грустишь, Дин? — я тронула ее за плечо.

— Как всегда уж… — она опустила голову, волосы свесились на лицо. — Вспоминаю. Сережу сегодня не видела?

— Видела, шел к машине сегодня, ключами звеня, нажал на какую-то штуку — дверцы сами открылись.

Дело в том, что Динкин брат живет как раз в моем дворе. Когда умерла их мама, он поменял квартиру, и вот переехал ко мне во двор, а Динка осталась. С тоски она тогда тоже переселилась ко мне, чтобы брата иногда видеть. Так прокантовались сколько-то лет, а потом Динке захотелось вернуться. Ведь еще задолго до Августы ее мама, когда была жива, тоже кормила этих кошек, да и вообще — весь двор полон памятью о маме. И лучше мама, которой хотя нигде тут самой и нет, но все напоминает о ней, чем брат, который тебя в упор не видит. Я считаю, это правильно.

— Рябина, — говорит Дина. — Ты не сходишь со мной на кладбище? А? К маме и бабушке?

Я вздыхаю.

Плохо мне там будет, по прошлому разу помню: ужасно плохо, потом буду болеть три дня, а то и больше. Но у Динки постоянная тоска, и я не могу бросить ее одну. Она все понимает, и я все понимаю.

— Ты не вздумай туда переселяться, — мрачно говорю я. — Ты нам нужна. Не пустим,